Ехала на работу троллейбусом и дочитывала последние страницы об Альберте Швейцере*, а потом смотрела на мелькающие за окном фонари и думала: «Какой поразительный человек! Столько знать, уметь, получить признание и уехать в Африку, чтобы просто лечить людей?.. И дожил до девяноста двух лет. И работал до последнего дня, а когда сердце износилось, сделал крест и умер. Какие дубы иногда возвышаются!.. среди нас – мелкой поросли».
... Когда в кабинете закрываюсь на ключ, только тогда и могу хоть немного побыть сама с собой. Ничего, что за дверью суетятся, покрикивают, - от этого беруши в ушах, - главное, что я - одна! Вернее, не одна, а с Александром Чижевским*, «пионером космической биологии» и автором книг «Вся жизнь», «Земное эхо солнечных бурь». И читаю сборник его поэзии, чтобы выбрать для передачи несколько четверостиший:
Смотря на лучезарный хор,
Стараюсь пристально проникнуть в сочетанья
Живой мозаики, хочу понять узор
Явлений жизненных и звездного пространства...
Эту передачу назову так: «Космос и мы». И для нее почти всё уже отсняла, записала, а вот продвигается она туго, - слишком многое хочется сказать, а втиснуться в полчаса... Да и образное решение её не совсем выносилось, - ну какой можно найти вот под эти строки?
Глядим в ночной простор с поднятой головой.
Хотим в сияньи звезд постичь законы мира,
Соединив в одно их с жизнью роковой
И тросы протянув от нас до Альтаира...
Из коридора даже сквозь беруши доносится сварливый голос выпускающей, и операторы вот-вот придут. Нет, ничего у меня сегодня не получится, надо дома еще подумать, как слить воедино записанные размышления астрономов из планетария, «картинки», музыку, стихи Чижевского. И всё же прикрываю ладонями уши и снова склоняюсь над строками:
Мы – дети космоса, и наш родимый дом
Так спаян общностью и неразрывно прочен,
Что чувствуем себя мы слитыми в одном,
Что в каждой точке мир - весь мир сосредоточен.
И жизнь - повсюду жизнь в материи самой,
В глубинах вещества - от края и до края
Торжественно течет в борьбе с великой тьмой,
Страдает и горит, нигде не умолкая.
... Фильм Параджанова* «Тени забытых предков»: Карпаты, трембиты, гуцульские песни… Человек с детства тянется к мечте, но жизнь подсовывает каждодневные заботы на какое-то время, - как вначале кажется, - заставляет уйти от неё, а потом оказывается, что теряет мечту навсегда. Значит, таков извечный круг жизни? Значит, все идущие вослед, тоже проходят свой путь под названием «Мечта»?
... Осталась неделя до окончания моего договора с Компанией, но мне не предложили его продлить. Нет, не пойду к Корневу выяснять: почему, мол?.. И так все ясно, - угодил он «раскрывшейся» перед ним заместительнице Тихировой, которая терпеть меня не может, а унижаться и перед ней не стану.
...Сегодня заболела внучка. Пожалуй, возьму бюллетень по уходу за ней и больше не выйду на работу.
... Позвонил Корнев, стал вроде как извиняться, - банкет, мол, прощальный хотели устроить… не так бы тебе уйти, - а я успокоила: всё, мол, нормально и по-другому не хочу. Только жаль, что так и не успела собрать передачу «Мы и космос». Но хорошо и то, в последние полтора года всё же удалось сделать несколько передач по собственным сценариям, - журналисты почему-то не справлялись с «плановым заданием» и у меня появилась возможность «заполнить» часть эфира. И то были часы счастья. Даже за несколько дней до монтажа, этого завораживающего соединения образа, звука, музыки, у меня начинало сладко сжиматься сердце, но вот... Закончилась моя «трудовая биография» и вышла я на «финишную прямую»… или кривую?
... Мне шестьдесят. Если жить до восьмидесяти, то осталось приблизительно семь тысяч дней. И летят они стремительно! И бьётся в душе, трепещет: а ведь почти не осталось надежд на то, о чём всегда мечталось, - «чистое, светлое, большое», - а, значит, о себе уже не надо думать, а только о детях? Но не хватает сил «расписаться» в этом.
... Просыпаюсь и слышу: кот на кухне кричит благим матом! Надо вставать. Этот сиамский кот - мое наказание. Его с улицы подобрала дочка и вот теперь он целыми днями крутится у меня под ногами и ест, ест! Может, послан мне свыше, как напоминание о моих детских полуголодных годах?..
Но уже готовлю завтрак, зову мужа. Входит. И тут же включает радио. «Дались ему эти известия! Я-то люблю вставать в тишину, а ему обязательно надо их прослушать!» Что-то распевая ковыляет внучка, лезет к деду на колени, начинает выхватывать из рук вилку, нож. Входит и дочка в синем махровом халате... Собственно, ничего вроде бы не изменилось. Каждое мое утро так и начиналось: надо было всех быстренько-быстренько накормить, напоить, выпроводить, потом – на работу, а теперь… А теперь только не спешу, - круг сузился и остались лишь домашние заботы: приготовить обед, что-то помыть, постирать, прибрать в квартире.
… Ой, уже вечер! То-то меня уже тошнит от мелькания кастрюль, сковородок-ножей-ложек-вилок, картошки, помидоров. А еще не простерилизованы шесть двухлитровых банок огурцов… «И все это теперь будет каждый день? Одно и то же. В любое время года, суток. В любую погоду. Мамочка, за что?» Но одергиваю себя: «Уймись, не жалуйся и не ной, а радуйся тому, что всё это есть!» Но душа… Это она рвется и рвется из замкнутого круга. Это она томится и скулит. И ничем не могу ей помочь, а только прошу: «Ну погоди, потерпи! Вот только упрячу в банки огурцы, помидоры… вот только уберём урожай на даче... вот только дочка переедет в свою квартиру и тогда...» Но что - тогда?..
И только перед сном: «О, как ты рвешься в путь крылатый, безумная душа моя, из этой солнечной палаты в больнице светлой бытия! И бредя о крутом полете, как топчешься, как бьешься ты в горячечной рубашке плоти, в тоске телесной тесноты!» Владимир Владимирович*, значит и с Вами было – то же?
... Раньше тоска по телевидению вспыхивала довольно остро, - не раз даже и плакала от отчаяния, - а теперь рутина дней растворила её, поглотила и порою думается: как же успевала при всех этих хлопотах еще и на работу ходить? А еще появилось увлечение, - компьютер. И как же здорово перебрасывать в него свои дневники, «чистить» их, систематизировать! Вначале набрала записки о жизни нашей, которые назвала «В Перестройке. 1987-2000», следом - «Моё индийское ожерелье», а недавно закончила «Ведьму из Карачева», которую распечатала, а когда заехал к нам в гости наш друг-писатель Володя Володин, попросила прочитать её и он потом прислал такое письмо:
«Сердечно благодарю тебя за оказанную честь быть одним из первых читателей твоей «Ведьмы из Карачева». Считай, что ты сделала мне большой подарок. Форма найдена удачно. Молодец! Так и надо: ни одного словечка от автора, полное доверие читателю. Любое вмешательство в этот чистейший кладезь простонародной речи было бы ложкой дегтя. Словечки, речевые обороты карачевских баб, порой не враз и прожевываемые, создают полную степень доверия. Иные пишущие пыжатся-пыжатся, встают на цыпочки, но так и не выходят из разряда чернорабочих, а кто-то, загруженный по горло стиркой-штопкой-ребятней, выныривая из кухонного угара, создает шедевр. Да, написанное тобой, серьезно. И, признавая это, не могу не серьезно отнестись и к задуманному тобой. Ты хочешь, чтобы в трех жизнях отразилась преемственно судьба поколений: через мать, тебя и дочь. Думаю, это неосуществимо. И уже не осуществилась первая часть этой трилогии, - ведь, несмотря на то, что всё в твоей повести рассказано матерью, тем не менее, присутствуешь там и ты. И больше всего - ты. И потому, что так - у любого настоящего художника: чем меньше авторских отступлений, тем сильнее власть его над читателем. Верю, что сможешь рассказать и о своем времени. Ну, а надежды, которые ты возлагаешь на дочь, - иллюзии. Даже если когда-нибудь она, подержав микрофон у твоего шамкающего рта (лет через сто!), сядет и запишет твои слова, то это не будет созвучно твоему замыслу. Это тоже будет - её. Но если хватит у тебя сил подать через себя дочку и её поколение, - твоя сверх задача будет исполнена. И, как говорится, Бог - в помощь!»
Смогу ли, успею ли «подать через себя дочку и её поколение»? Не знаю. Но закончив эту автобиографическую повести, написанную в диалоге с дневниками, потом напишу «Тропки к детям», - об их детстве, «Жизнь непременно станет светлее» и «Его путь к Троице» - о братьях Николае, Викторе, а «сшитую из лоскутков» маминых рассказов «Ведьму из Карачева» считаю долгом, исполненным перед ней, потомками и даже оправданием своей жизни. Пусть знают потомки, как мы жили.
Вместо эпилога
2014-й
Возле указателя «Партизанская поляна» свернули с трассы, по лесной дороге проехали километра два, остановились, - «Да, здесь должны быть опята» - и вывалились из фургончика. Насыщенный запах прелых листьев, грибов ударил в нос и от этих густых запахов и тишины даже голова закружилась… Но ах, если бы еще и солнце! Разбросало бы тени, высветило деревья, поляны, придало объём лохматому оранжевому покрывалу из листьев... Но ладно, и так благостно меж старых берёз. Листва приглушенно-желтыми красками радует глаз, при каждом шаге отзывается мягким шепотом, поэтому и хочется всё идти и идти, слушая этот вкрадчивый голос осени! Попетляла меж деревьев, перешла канаву, спустилась в лощинку, вышла на полянку и у темной ели, украшенной слетевшими с берез желтыми листьями, увидела несколько светлых головок опят… а вон там – еще, еще… Наклонилась, разгребла листья, оголив грибки до самой травы и залюбовалась ими, - до чего же красивы! И позвала дочку, невестку, внучку, чтобы порадовались со мной. И уже до самого вечера как же увлекательно было высматривать головки опят и, разгребая оранжево-бурые листья, срезать их, бросать в корзину и прикрывать листьями оставшиеся от них пеньки.
Но серый день сгустился, и мы пошли к машине. Зять с сынишкой уже «шаманили» над костром, заклиная огонь разгореться, сын подсовывал в него ветки, муж, окруженный корзинами с выглядывающими из них опятами, сидел, прислонившись к березе, рядом в коляске спала внучка Ника-Ева, дочка нарезала бутерброды, невестка Агнешка с дочкой Оливкой, бродили меж берез, шелестя листьями, внучки Даша и Маша сновали меж всех и щелкали фотоаппаратом, а я уже сидела у разгорающегося костерка, смотрела на огонь, на почти оголившиеся, графически-четкие ветви деревьев, на подмигивающую меж ними голубизну неба, и во мне...
И во мне билась, трепетала удивительно светлая наполненность. «Вот ведь как бывает! Когда-то приручила я Платона, потом выросли дети, возле них появились Артём, Агнешка, потом - внучки, внук… А ведь если б захотела, могла остаться одна
