ворота — это не единственная обязанность охранника, ведь нужно ещё делать обходы территории и вести журнал этих обходов, но, поскольку Варвары Яковлевны нет, то можно и не делать обходы (ну или делать их мало) и просто вести журнал. Семён так и поступил: проснулся, позавтракал, открыл пару раз ворота (не просто так, а для машин), заполнил журнал на полдня вперёд и сел перед монитором, на который были выведены изображения с камер, расположенных на территории. Попялившись какое-то время в монитор, он, как и бесчисленное количество раз до этого, обнаружил, что это очень скучно, и достал свой смартфон. Просмотр коротких и смешных роликов всегда доставляет ему большую радость: вот толстая тётка поскользнулась и смешно упала, вот пьяный мужик с удочкой падает в реку, вот машина врезалась в столб, а водитель как ни в чём не бывало сидит за рулём и пьёт пиво. Да, подобное всегда скрашивает его рабочие будни, но в этот раз Семён обнаружил, что где-то позади этой весёлости, где-то непонятно где, то ли в его голове, то ли как будто вне головы, есть какое-то тоскливое чувство. И это чувство, как тот назойливый комар, который пищит совсем рядом, но его никак нельзя обнаружить, пока он не начнёт пить кровь. «Бесцельный человек», - наконец оформилось в мысль это тоскливое чувство. В тот миг, когда Семён осознал причину этой щемящей тоски, в нём вспыхнул гнев. «Сука этот Ваня! Бесцельный человек!» - злобно произнёс он, убирая смартфон в карман. «Это я-то?!» - он нервно взял со стола пачку и вытащил из неё сигарету. «Вот урод! Думает, что если он учился в институте, то теперь он уже и важный!» - он чиркнул зажигалкой и прикурил. «Кто он ваще такой?! Хер бородатый! Бесцельный человек! Кому-то в жизни повезло, кому-то не повезло!» - его голос был сдавленный. К горлу подкатывали рыдания, и гнев сменялся обидой. У Семёна с детства была установка, что настоящие мужики не плачут, и поэтому он всегда подавлял в себе слёзы, хотя по натуре он был достаточно чувствительный человек. Чувствительный человек, на которого с младенчества накинули панцирь суровой мужиковской серьёзности. Этот панцирь сдавил его чувствительную душу, но она всё равно росла. Но росла не прямо, как это бывает в свободном пространстве, а деформированно: извиваясь между панцирными выступами и пуская причудливые отростки в панцирные дырки. Семён заплакал. Вчерашние слова Ивана, как будто пробили брешь в этом прочном панцире, и из-под него хлынули эмоции, о которых Семён раньше даже не подозревал. Вчера вечером после этого разговора он был злой, но выпив две чашки крепкого чая с бутербродами и посмотрев пару эпизодов комедийного сериала, успокоился и заснул. А сегодня… Что с ним такое творится?! Почему такая обида вспыхнула в нём?! За свой век он слыхал слова и похуже, чем «бесцельный человек», но от них не было так обидно, как от этого школьного обзывательства. Может это возраст? А может всё дело в том - кто говорит? Мысли множились и стали путаться. Слёзы текли по худым морщинистым щекам Семёна, и по искривлённым губам попадали в рот. Он чувствовал их соль и отплёвывался. «А может я и правда бесцельный человек?» - возникла у него мысль. «Херня какая-то, - отозвалась другая мысль, - как будто я опять на уроке литературы у Тамары Авраамовны». Ему вспомнилась Тамара Авраамовна - маленькая черноволосая тоненькая женщина средних лет с белой кожей и чёрными пронзительными глазами. Она стояла с бежевым пуховым платком на плечах и раскрытой книгой в руке у окна рядом с исписанной мелом доской и, печально глядя на притихших детей, говорила: «Учите литературу, детки. Художественная литература учит нас чувствовать и мыслить». «Хорошая была женщина», - услышал Семён свой дрожащий голос. Он затянулся и выпустил дым. «Учит чувствовать и мыслить», - полушёпотом произнёс он, глядя в тёмный угол сторожки. Сигарета его немного остудила. «Над этим тогда ещё Юрик Криволапов смеялся, а все ему поддакивали. И я поддакивал, хотя было жалко Тамару Авраамовну», - поток мыслей буравил его сознание. Юрик Криволапов был самый задиристый парень в их классе, и если кто-то был не с ним, то тогда этот школьник подвергался издевательствам. Отец Юрика периодически сидел в тюрьме, мать периодически жила с другими мужиками, а его воспитанием периодически занималась бабушка. Именно с Юриком Семён однажды отправился грабить продуктовый магазин в соседнем посёлке. Это было уже после того, как Лера уехала в Москву, а Колька Самойлов уехал в Израиль к деду и больше не вернулся. Тогда в жизни Семёна снова, спустя четыре года после школы, появился Юрик Криволапов. Он уговорил Семёна постоять на шухере, пока сам Юрик будет делать всё остальное. Но ничего не вышло - тётка-продавщица оказалась не из пугливых. Юрик угрожал ей ножом, а она схватила швабру и стала колотить его прямо из-за прилавка, сопровождая тумаки отборным матом. Такого напора он не ожидал. Один из ударов швабры выбил нож из его рук, и тогда он понял, что всё пропало, и бросился бежать. Семён, стоявший метрах в трёх от входной двери, увидел, что Юрик молча выбегает из магазина, и побежал за ним. Тётка тоже выбежала из магазина со шваброй в руках и грязной бранью на устах. В общем, через неделю их поймали. Юрику дали три года колонии, а Семёну полтора года условно. На этом криминальная карьера Семёна закончилась, но, однако, никакая другая карьера вместо неё не началась. «Никчёмный человек», - пульсировала мысль. Пока он вспоминал этот случай, волнение уже улеглось, но тут эмоции вновь одолели его, и глаза снова увлажнились. Это «никчёмный человек» каждый раз, как будто маленькая неумолимая спичка, поджигало фитиль его эмоций. Семён снова заплакал. И эти слёзы полноводным чистым потоком выносили на поверхность все страхи и тёмные мысли, которые таились на самом дне его захламлённой души. Как будто впервые осознавая себя, он смотрел на свою покрытую венами смуглую руку, и она казалась ему чужой. Затем взгляд скользнул на вонючую стеклянную банку с окурками, затем на старый покрытый пылью телевизор, на топчан с древним полосатым матрасом и затем в окно… А за окном был ясный летний день, и по дороге, которая была видна из этого окна, оптимистичным потоком мчали машины, направляясь куда-то за город. Этот вид беззаботной и яркой жизни, которая пролетала мимо него на скорости шестьдесят километров в час (ибо в черте города больше нельзя), добавил в котёл несчастий Семёна ещё щепотку горечи. Он вспомнил, что так и не был женат, что проиграл доставшуюся от матери квартиру в игровые автоматы, что у него нет ни образования, ни специальности; что ему негде жить, и поэтому он работает только вахтой в охране - там, где жить позволяют; что половину заработанного он отдаёт старой хитрой цыганке, которая согласилась прописать его… «Прожить другую жизнь» - внезапно всплыла ещё одна фраза Ивана. «Уже поздно начинать всякую другую жизнь, - произнёс он тихо, - мне же не двадцать лет». Несколько секунд он сидел неподвижно, снова уставившись в тёмный угол. Неожиданно его глаза сверкнули решительностью. Он резко встал, вытащил из кармана неопределённого цвета носовой платок, с напором высморкался в него, убрал в карман, схватил кепку без кокарды с топчана и вышел из сторожки.
Оказавшись на улице, Семён осмотрелся - вокруг никого, лишь голуби деловито расхаживают по тёплому асфальту и клюют его, как будто это не асфальт, а только что засеянная плодородная нива, на которой есть еда на любой вкус. «И чего они тут клюют», - подумалось ему. «Кыш нахер!» - раздражённо закричал он и замахал руками. Голуби неохотно отлетели метров на десять и снова стали клевать. «Прожить другую жизнь» - издевательским тоном повторил он, глядя на голубей, развернулся и вышел в калитку. По прошествии двадцати минут Семён снова был в сторожке, но уже с пакетом в руке. Из пакета он вытащил две бутылки водки, полбуханки чёрного, лимон, банку шпрот и нарезку салями в вакуумной упаковке. Из тумбочки, на которой стоял телевизор, он достал рюмку и без особых церемоний начал пить. Сначала, когда хмель только начал овладевать его сознанием, настроение как будто улучшилось. И он снова смотрел ролики в ютубе, смачно их комментировал, курил и весело смеялся. Когда он покончил с первой бутылкой, то обнаружил, что дело идёт к вечеру, и что он не особо пьян. «Ну во-от, жизнь прод’жается», - авторитетно заявил он своему мутному отражению в тёмном экране телевизора и снова с интересом уткнулся в телефон. Но через некоторое время он недовольно положил его на стол и отстранённо уставился в манящий своей таинственностью тёмный угол. Снова щемящее чувство сдавило его сердце. «Да ничего нахер не продолжается!» - прошипел он злобно. И тут Семёну пришла мысль, что он только вчера нормально жил и ни о чём не переживал, а теперь только и делает, что думает о том, как у него всё плохо и какой он никчёмный человек. «Просто мне не повезло! Не всем же в жизни везёт! А что я могу сделать?» - снова обращался он к своему отражению в телевизоре. Отражение было некрасивое и даже пугающее. «Кому я нужен такой урод?» - некрасивое отражение закурило сигарету. «А эта сука меня ещё ударила! А этот Ваня куда со своими советами лезет? Очень умный он, что ли? Уроды!» - Семён полыхал праведным гневом. Вдруг его глаз уловил движение за окном. Он придвинул лицо поближе к стеклу. В калитку вошёл Иван и направился к складу. Семёна охватил страх, что он мог слышать его последние слова, но он тут же подумал, что этого не может быть, и тогда ему стало стыдно за этот страх. Да что вообще о себе воображает этот Иван? Какого хрена он его боится? Семён подошёл к двери и высунул голову наружу:
- Ва-ань, ты чё пришёл? - протянул он с пьяной развязностью.
- А, привет, Семён. Да я забыл рабочую одежду взять для стирки. Я быстро, - на ходу ответил тот.
- А-а-а, ну давай…
Голова Семёна втянулась в сторожку и дверь закрылась, а Иван подошёл к двери склада и стал открывать замок. В сторожке Семён прильнул к окну и смотрел на него. Он видел, как тот вошёл в помещение. «Такой он ещё порядочный и аккуратный», - подумал Семён. «Прям фраер какой-то. Явился, ёп-твой-мать», - в слух произнёс он хрипло. Тут его охватило чувство бесконечной обиды. Оно зарождалось где-то в груди, подкатывало к горлу и поднималось к глазам, которые стали слезиться. Затем обида как будто выдавила из себя что-то маленькое и колючее, которое стало разрастаться и превратилось в жгучую злобу. Обида и злоба, взявшись за руки стали хлестать несложный разум маленького несчастного человека своими тонкими розгами. Взгляд Семёна запылал пламенем мести. Он торопливо зашарил хорошо поддатыми руками под матрасом, вытащил оттуда бутылку водки, откупорил, налил стопку и залпом её опустошил.
Иван, войдя в помещение склада, сразу направился к офису, где на стуле лежал пакет с рабочей одеждой. Он вошёл в кабинет, взял пакет и пошёл обратно к выходу. Но тут, будучи уже возле двери, он остановился, задумался ненадолго, повернул налево и двинулся в глубь склада, где находился недостроенный стеллаж. Рядом со стеллажом на полу лежали инструменты. Среди них он нашёл рулетку, взял её и стал мерить высоту ножек конструкции, периодически прерываясь
