Уже ни капельки не расстроившись такому «подношению» – после всего, уже было пережитого сегодня, я пешком порулил к железнодорожному вокзалу.
II. Обратно.
На автобусной остановке на привокзальной площади я был ровно в двенадцать: до заявленного в расписании времени отправления моего перевозчика оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу (более походящему на забытый в дальнем углу музейного запасника ненадобный экспонат, извлечённый оттуда по какой-то нелепости или же с чьим-то тайным умыслом, чем на подголовный и подлокотный, мягкокресельный, комфортабельный «икарус», надлежаще подготовленный к своему «исконному» предназначению – дальним странствиям) я обнаружил суетящегося, взъерошенного и небритого мо́лодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому в корме автобуса агрегату и хрястал разводным ключом куда там попало.
– Вы до Москвы? – смирно поинтересовался я, в надежде услышать отрицательный ответ.
– Да... Но… Не поеду... Стартёр… – промямлил, переставший казаться «мо́лодцем», водитель.
– А-а… Э-э… – заблудился я в междометиях, растерявшись от недоумения, да и от радости, что поедет не этот… «автобус».
– Ща друхой подойдёт… подменный, – бросил он сурово, даже грубо, и как отрезал, предвосхищая дальнейшие подробные расспросы мои, затормозив тем самым процесс формирования моего отношения к его информации.
Сглотнув невысказанное, я отошёл в сторонку и огляделся. В центре площади на услонах вокруг неработающего фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей, одетых во что-то явно непотребное для публичной городской жизни, окружённые полусмятыми порожними клетчатыми баулами. Они что-то пили, наливая из своих походных термосков, заедая питьё своё напластанной колбасой и хлебом и домашними шаньгами.
Подойдя к ним ближе, я выяснил, что все они путешествуют до Москвы и ожидают подменный автобус. Они, не ожидая моих вопросов, перебивая и дополняя друг друга – сперва, радушно предложили мне присоединиться к их трапезе, а с моим благодарственным отказом, тут же с удовольствием и в мельчайших подробностях порассказали, что всем табором едут на какую-то «центральную» базу за товаром для их местного ритейла: свободного от предрассудков и строительных конструкций. Посетовали при этом, что уже много лет привычные для закупок и Черкизон, и Лужа закрыты; что торговли «как раньше» теперь уже нет и не будет; что дома – семьи, а другой работы днём с огнём не сыщешь и тэде, и тэпэ.
Нервно потоптавшись рядом с ними еще минут пятнадцать в ожидании чего-то – чего именно не знаю, я, вновь оглядев перекопанную округу, наметив свободные для пешеходного движения прото́рены и остановочные островки безопасности, с извечным в голове вопросом: «что же дальше делать…», стал слоняться по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закоулки и уличные закутки. Я словно очерчивал магические круги, которые – в случае чего – должны будут защитить меня от всякой неожиданности, от любого бесовского – не только набега, а хотя бы поползновения к нему.
Потянулись непригодные для результативного подсчёта – по причине их неопределимой бесконечности – минуты ожидания. Но подменный автобус всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу, минуты тяжелели и всё сноровистей и тягостнее притормаживали часовые стрелки. Периодически, я минутно замирал и стенал, хоть и с оптимизмом и с призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё сознание и щурила глаза отрадой, когда из-за сво́рота вдруг возникал степенный бас или натужный рёв многотонников, непохожий на щебет легкового автотранспорта. «Вот-вот, вот-вот, вот(!) – идёт, уже идёт. Вот он – «подменный»!» – загадывал я раз за разом по первым же расслышанным звукам. Но всё было не то… И я, навострив слух и не смыкая глаз, вновь и вновь возвращался к своему вышагиванию и «очерчиванию».
Мои ступни садни́лись и, наверное, уже кровоточили. А часа через три, по ощущениям, мои лапы окончательно растворожились. По-видимому, обутые на них пафосные заграничные модельные туфли, пошитые из натуральной кожи поверженного бушменом тропического питона, непригодные для дальних пеших переходов через родную живую Среднерусскую возвышенность. Деловой же портфель, выказав своё «сибаритство», не меняя своего пафосного вида, представлялся мне теперь негабаритным, не предназначенным для ручной переноски рундуком; к тому же, как будто бы затоваренный под завязку всяческим дефицитом, он не позволял ни бросить его, ни оставить без присмотра; он напирал, узурпировал, натёр и уже содрал кожу с молодых мозолей на обеих ладонях моих; а те, взныв от такой непомерной ноши, пожелали непременно избавиться от «тирана», лишь только я отвлекусь. Но я, осознавая свою ответственность за всё и всех, лишь крепче сжав пальцы рук своих, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в суставах моих, продолжал шагомерить – так недужность дланей и стоп меньше беспокоила; ручная же кладь, ощутив и признав силу мою, мою несгибаемую волю над ней, поуменьшила-таки своё фанфаронство и вновь присягнула мне.
При всём при этом, я считал: сколько шагов помещается по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов по другой – вдоль сквера, в уме вычислял длину её диагоналей и её же квадратный метраж, а также сантиметраж и миллиметраж; вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, квадратуру фонтанного круга и общую протяжённость проезжей части. До этого я уже подытожил и количество фонарных столбов в округе, и окон во всех строениях, опоясавших встречный развал, рассчитал их высоты и кубатуру. Кроме всего прочего, я определил, сколько потребуется времени, чтобы либо профланировать, либо галопом добежать от одной значимой точки на площади, например, автобусной остановки, до любой другой.
Всё это я делал на ходу, без пауз – как на одном дыхании. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью: словно кто-то специально определил, к примеру, что количество железобетонных столбов в округе, возведённое в третью степень, должно непременно равняться длине окружности фонтана в вершках, умноженной на два с четвертинкой. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых... ну надо же хоть что-нибудь делать, в конце-то концов, когда делать нечего.
Я сосчитал всё: и то, что имелось перед глазами, и то, что было скрыто за строительным забором – всё, что смогло стать предметом арифметических задачек и даже то, что не смогло бы, потому как являлось заботой анализа высшей математики. И все эти свои наработки я был готов продать…
– О-у! Извините! Нет-нет!.. Я с радостью подарю все эти свои наработки любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы поскорее подошёл автобус, который вывез бы меня отсюда домой! – завопил я шепотом.
И видимо вся эта палитра изменчивых чувств и ощущений так или иначе проявлялась на моём лице, потому как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне и не поинтересовались, что это, дескать, я тут за коленца выделываю. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя: как невозможно без необратимых последствий остановить доменную печь или акулу, которая даже спит в движении. Потому что остановка – это смерть: технологический и зоологический факты. Нет, конечно, поначалу доблестные блюстители порядка в том привокзальном хаосе взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности без разрешения, то ли как на секретного землемера-шагомера, разбивающего площадной участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю или же творю заклинания, они видимо поняли по моим еле шевелящимся пересохшим губам. Хотя... Возможно, то были мои молитвы.
Да-да! Именно так! Я – и молился! И – ворожил! Я – вопиял телесно одними губами и всем своим сознаньем так же. Шагал, считал и взывал!
И какой-то главный «транспортный» или же малый «автобусный покровитель» услышал меня: через каких-то четыре часа он прислал-таки «подменный вывозитель» меня, местных закупцев и их барахла из этого беззаветного тупика.
Да вот видите ли какое дело: облик у этого «автобусоподобного нѐча» был в точности такой же, как и у его собрата по их транспортному цеху, стоявшего теперь скверным памятником, негодным раритетом на обочине площади. Чувство некой ещё неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом со своим омертвевшим «родственником», он, сотрясаясь, продолжал какофонически пыхтеть и бессовестно чадить двигателем или чем-то тем, что у него имелось вместо силовой установки. Из чёрной бездны, самооткрывшегося приёмного проёма, явился водитель: хотя, по такому антуражу ему больше подошло бы называться каким-нибудь… «рулекрутом» (наподобие «Водокрута Тринадцатого» из моей любимейшей киносказки Александра Роу «Варвара-краса, длинная коса»). То скрещивая руки над головой, то подкидывая их к небу, в припрыжку, на сходя с места, он подал знак табору – «мол, все сюда, грузитесь, скоро отправляемся». Я – то ли по наитию, то ли по судьбе, оказавшись ближе всех к отправной точке, выстроился первым у автобусной подножки.
В этот момент к прибывшему «Рулекруту Второму», подошёл другой – «Рулекрут Первый» – из соседнего «пепелаца». Сквозь смердящее чихание не заглушенного агрегата и срамной гуд от всей уже сотворённой ими вокруг нечистоплотности, я невольно расслышал обрывки их нервозной и одновременно парадоксально спокойной, видимо привычной им, беседы:
– ... Миш, ты главное не глуши... стартёр хреновый..., – «камуфляжил» Второй, прибывшую непристойность.
– Да чё-о!.. Я не знаю чё ли!.. – полуобернувшись, и вытянув вместе с рукой сплоткой указательный и средний «пальцы» в сторону заглохшего автопамятника, раз за разом тыча ими туда, как будто бы стреляя по-киношному, завопил «немόлодец», – тот – такая же… колода!.. Ты мне скажи лучше, а задняя втыхается?..
– Ты чё-о?! – отшатнулся Второй. – И-и не-е взду-умай! Заглохнет тут же! – как школяру втемяшивал он Первому.
[justify] – А на
