Каждой тётеньке - по дяденьке

             

В любом городе большом есть старые тенистые дворы, где спрятаться от жизни можно. Хоть на какое-то время перестать торопиться и избежать суеты.
Вот в самой глубине  одного из таких  дворов, тихого и зелёного,  притаилась детская площадка. Площадка как площадка, ничего особенного.
Рукоходы, горка, какие-то лабиринты, песочница и домик. Всё это из яркого пластика – жёлтого, зелёного, красного, - что, по мнению создателей, должно будить детскую фантазию и побуждать юные умы и души к творчеству, а от плохого и бездушного наоборот отвращать.
А избушечка та самая, ну, которая домик, больше на собачью конуру похожа, только вот окошечки в каждой стене и поясняют, что это для людей, а не для собак сконструировано.
Денёк сегодня хоть и тёплый, но кисленький какой-то. Солнышка нет. Небо серое, но не очень. И иногда из этой серости, кажется, даже дождик сеяться начинает, больше на пыль похожий. Одним словом, такой денёк сегодня, когда хочется сидеть в полутьме где-нибудь и рассказы страшные друг другу рассказывать про чёрную, чёрную руку, которая живёт одна в чёрном-пречёрном доме и в полночь…
Вот и сидят теперь Серёжа с Леночкой в этой избушке, где даже и для них, шестилетних, места не очень много. Сидят, значит, носами шмыгают. Серёжа вспоминает, что у него же:
- Лен, семечки буишь?..
- Жареные? «От бабы Мани» которые? – она у него спрашивает.
Он только пхыкает в ответ: а то какие же! Что он, Леночкиных вкусов не знает?!  Были бы другие, так даже предлагать бы не стал.
Сидят дальше. Теперь не только носы делом заняты (шмыгают же, помните?), но и руки с зубами: семечки разделывают.
После некоторой паузы, которая на Серёжин взгляд слегка затянулась, он, не глядя на подругу свою боевую, с которой они с яслей ещё вместе по жизни идут, говорит:
- Вырастем – поженимся…
Она не удивлена. Видно, что эта мысль и ей в голову приходила. Неоднократно. Помолчала, потом говорит:
- И чё? Чё делать-то будем?..
- Как чё! – будущий муж отвечает. – На Северный или на Южный полюс жить поедем. Ну, на тот, где пингвины живут.
Леночка будущего родственника хорошо уже знает, а потому с расспросами не лезет. Ждёт, когда сам расскажет. И он – рассказывает:
- Мы их пасти там будем…
- Ты чё, дурачок совсем, что ли? Пингвины же не коровы! Чё их пасти-то?.. Да и трава там не растёт.
- Сама ты, Лен, дурачок! – говорит Серёжа. – Мы их к океану водить будем, чтобы они там рыбу рыбачили, наедались сами и нам с тобой приносили. Мы им сажем: «Пингвины, а пингвины! А ну-ка, отправляйтесь в океан за добычей!» Они нырнут, сами наедятся и нам с тобою принесут. А пока они рыбу ловят, мы с тобою костёр на берегу разведём, чтобы рыбу пожарить. Ты умеешь? Ну, рыбу жарить…
Ленка затаилась слегка, даже семечки грызть перестала. И отрицательно покачала головой.
- Научись, пока не поздно. Есть время ещё у тебя, - Серёжа ей говорит, потому как он же главой  семьи будет  и «планов громадьё», значит,  ему строить.
Лена послушно кивает в ответ и  принимается вновь за семечки, которые у неё даже отсырели маленько в ладошечке от волнения. Чуть-чуть погрызла, потом и говорит будущему властелину её судьбы и сердца:
- Тока маму мою с собою возьмём… чтоб она тут одна не оставалась…
- Чё это – только твою-то? И мою тогда заберём…
- Не-е-е, две мамы на одну сЕмью – много, - Леночка Серёже говорит. – Да твоя и не поедет с нами! Сам же говорил, что, как только у вас дядь Валера жить стал, так она улыбается всё время и тока на него и смотрит.
Серёжка никакого противоречия не видит. Мужик ведь, хоть и будущий. А потому в вопросах сердечных подтупливает:
- И чё с того?
- А то с того, СерёжАчка, что любовь это. И ни на каких пингвинов  она не меняется. Я знаю…
- Ты-то откуда знаешь?..
- Потому что я, Серёж, тоже, ну, это… тётенька… Буду, когда вырасту…
Ленка вздыхает так, что со стороны  начинает казаться, будто она уже «тётенька» и поняла в жизни главное, до которого мужчине, что сейчас рядом с нею, ещё ой сколько раз ошибиться придётся, прежде чем главное это самое он поймё.
А Леночка продолжает:
- А моя мама – одна совсем. Ну, я-то, конечно, есть у неё. Но это – другое. У меня вот она и ты есть, а у неё – я только. Она, знаешь, вечером сидит, сидит, телевизор смотрит, смотрит. А потом плакать начинает на самом смешном месте прям! Я её спрашиваю, зачем, хоть и сама знаю. А она говорит, что это она рассмеялась так, до слёз. А потом уйдёт на кухню и там… (Ленка делает страшные глаза)… курить в форточку начинает, хоть она у меня и не курит. И что теперь? Я её одну оставлю, а сама к пингвинам уеду, что ли?..
Ладно, пойду я домой, а то сижу тут, семечки твои щёлкаю, а там мама дома одна совсем!..
Вскочила  Ленка, ладошечки свои пухленькие отёрла одну о другую, из избушки выскочила и домой понеслась. И убегала, как все девчонки это делают: ноги в стороны раскидывая и чуть-чуть руками подол платья прижимая. Красиво это всегда. Даже если уходят они  не попрощавшись.
Серёжа ещё посидел немножко, но семечки грызть перестал. Вздохнул и тоже к дому зашагал решительно.

… А там весь вечер молчал, супился, думал всё о чём-то. А когда перед сном мама зашла к нему в комнату, чтобы поцеловать, сказал ей:
- Мам, а мам! А давай дядь Валера будет жить день у нас, а день у Ленки с тёть Мариной? А то у нас в доме целых два дяденьки (ну, я пока что не очень дяденька, но скоро буду!), а у них – ни одного, получается. А это неправильно. У каждой тётеньки, даже у будущей или бывшей,  должен быть свой дяденька…