Раздолбай

      Командир большого противолодочного корабля «Советская Антарктида» за кормление с рук русалок из свиты Посейдона дал указание найти и схватить матроса - главного смотрителя кормовых трюмов. Приказал не расстрелять его на юте, как было положено, и не пропустить на шкерте под килем корабля, как это делали в старину на пиратских каравеллах, а бросить на местную гауптвахту - абортарий закалки мужских характеров.
      Местная «кича», так ее называли матросы, а в старину - острог, была в принципе не примечательна. В приёмной военной тюрьмы, огороженной забором с тремя рядами колючей ядовитой проволоки под электрическим током и спаренными пулеметами на вышках, дежурный помощник начальника гауптвахты взглядом сделал трепанацию черепа моряка, а потом ради любопытства поинтересовался:
      - За что тебя?
      - Да ни за что!
      - За «низачто» расстреливают, а тебя сюда притащили! - задерганный комендантом гарнизона офицер постучал пальцами по столу, который был покрашен ядовитым суриком, олицетворяющим собой кровь матросов, которых здесь оформляли в острог. - Не спроста это. Не спроста!
      - Да русалку от жалости макаронами по флотски покормил, - стоя  задумчивым  пингвином,  по-простецки ответил парень с пионерским горном в заднице. - Уж больно худющая была. Стало  девчушку жалко.
      - Ты бы еще жену своего командира угостил конским возбудителем, - а сам ни с того ни с сего подумал: «Если русалку сварить, то что это будет - уха или суп?» - Ну и раздолбай же ты парень!
      Вечно невыспавшийся дежурный отобрал у арестованного личные вещи, раздел, обыскал и затем облачил в казенную одежду с красным треугольником на спине, чтобы было сподручнее стрелять при побеге. Офицер занес сведения о вновь прибывшем в старинный тюремный журнал с медными застежками и в серебряном переплете, который еще помнил Аракчеева и Ежова. Зачитал уложение о порядке содержания и дал возможность послушать воспоминания бывших заключенных, записанных на кассетный магнитофон «Весна».
      Кто тут только не сидел: Лейба Бронштейн, которого на «киче» все звали Львом Троцким, Осип Мандельштам, Эдуард Стрельцов, Роза Люксембург с Карлом Либкнехтом.
      - Ты где хочешь сидеть? – участливо спросил Раздолбая офицер  с лицом раненого скунса.
      - А разве есть выбор? – поинтересовался матрос, а сам вспомнил где-то прочитанные слова: «Счастье - это когда не надо выбирать, а несчастье – когда нет выбора».
      - Есть три варианта, - ответил дежурный, взяв в руки прайс-лист и стал читать, как талмуд. - Общая камера - с телевизором и кондиционером. Дежурная - для алкоголиков с холодильником и биде для блевания. Одиночка - с электрошокером и джакузи в углу. Карцер с воздухом свободы, где можно превратиться в швейцара из ресторана «Метрополь», еще надо заслужить, -  отложив рекламку в сторону, лейтенант внимательно посмотрел на будущего военного каторжанина. - Выбирай сам.
      Матрос выбрал обычную камеру: сырую, не отапливаемую с «вертолетом» - дощатыми нарами, убираемыми каждое утро в стенку и закрываемыми на висячий замок. С деревянным столом с баночкой, табуреткой значит и с закрепленным под зарешетчатым окном желобом с ведёрком, куда стекала вода от конденсата на вмурованных в стену стёклах.
      У двери в камере была параша и умывальник, которые в тёмное время суток освещались копчащей керосиновой лампой не гасимой и по ночам. Постель состояла из пробкового мартаса, протертого солдатского одеяла и соломенной подушки без наволочки.
      Через некоторое время сослуживцы пришли навестить своего Раздолбая в заточении. Принесли свежие сплетни с корабля: как видели в каюте Командира ту самую русалку, которую он кормил и про Замполита, которому матросы ночью прибили ботинки к металлической палубе, пока он парился в Ленинской комнате. Рассказали про Старпома, которому вместо «краба» на фуражке прикрепили милицейскую кокарду. Выложили на стол мулине для вязки носков, журнал «Коммунист Вооруженных Сил», как слабительное, апельсины, яблоки и виноград с конфетами.
      Ребята были поражены, увидев, что  их товарищ не был похож на человека ждущего расстрела. Матрос ничуть не изменился и радостно поприветствовал их, словно они пришли к нему домой в гости.
      - Леха, что тебе в этом доме печали и скорби утешило? – удивленно воскликнули сотоварищи, поглядев на стены с которых стекал конденсат матросского пота.
      - Четыре правила, - ответил Матрос, радостно обведя взглядом камеру, и улыбнувшись, вспомнил корабельную службу: как носил пар на клотик, затачивал лапы на якоре, стоял в «вечном» наряде на камбузе. - Первое: Гауптвахты на флоте никому не избежать, ибо всё предопределено судьбой!
      В полумраке камеры, в дальнем углу с интересом к происходящему зашевелились тени Розы Люксембург и Карла Либкнехта, которым было интересно «племя, младое, незнакомое».
      - Второе: Терпеливо и мужественно переносить все тяготы военной службы! – продолжил Матрос. - Третье: Быть благодарным судьбе за то, что не случилось худшее. И, наконец, я говорил себе…
    В этот момент помощник коменданта, аккуратно постучавшись в дверь-броняшку, зашел в камеру и радостно сказал:
    - Четвертое: Свободен, Раздолбай, как баклан в полете. Посейдон похлопотал за тебя, – и мудро добавил. - Избавление от невзгод всегда может быть близко, хотя мы и не знаем об этом!
2024