бездушности преступника – с одной стороны и удобной, не пропускающей нагрев ручкой с другой. Впрочем, не только в нагреве дело.
Томас уже не страшится давно пламени и боли. Он очищен через костёр. А Варгоши ещё нет. Варгоши больно, но в боли вся суть, весь смак искупления!
–Бери, – предлагает Томас спокойно и протягивает ручку Варгоши.
Тот не понимает, но пальцы сжимаются, покорные пальцы новоявленного, пусть ещё и непрощённого слуги креста.
–Поднеси к пламени, чтобы раскалилось железо, – спокойно Томас показывает, что нужно сделать и Роман тянется к пламени, не переступая и шага. Ему больно. Его тоже обжигает у костра.
Мария притихает. Униженная, сломленная, напуганная.
–Живо! – шипит Томас, видя нерешительность Варгоши. – Это всего лишь боль!
И окрик срабатывает. Он взывает к яростному свету, который уже живёт в душе Варгоши и свет бросает тело вампира к костру. У Варгоши по рукам ползут уродливые ожоги-пятна, тотчас затягиваются и снова лопаются уродливые волдыри на пальцах и ладонях, что-то попадает на лицо, сминая его как маску и тотчас восстанавливая природной тьмой вампирской сути.
Но руки делают. Руки не замечают боли, хотя дрожат под нею. Краснеет железный штамп и Томас уже подталкивает его к Лоу:
–Клейми её! Клейми!
Лоу орёт от боли, от боли заходится криком и Роман Варгоши. Но уродливый знак уже отпечатывается на лбу Марии Лоу и она на мгновение проваливается в спасительную тьму, лишь бы не умереть сразу от святого пламени. Варгоши отползает в сторону, волдыри идут по его телу, лопаются хаотично, выплескивая кроваво-серую муть, затягиваются, точно и не было их…
–Вставай, брат Роман! – голос Томаса полон торжественности. Он даже руку протягивает. Ему спокойно удаётся поднять несчастного вампира и даже приобнять его за плечи. – Это было храбро.
–Пёс…– Лоу подаёт голос, сознание возвращается к ней. Странное дело, как боль по-разному влияет на всех. Одних она заставляет признаться во всём и сдаться, других сойти с ума, третьим дарует отрешение.
Третий случай – случай Марии Лоу.
Ей резко всё равно. Она понимает – отчётливо и резко, что надежды нет. А если нет надежды, то достойная смерть – это единственное, что теперь ей остаётся.
–Пёс, – повторяет Лоу, когда Варгоши и Томас оборачиваются к ней, – ты пёс, служака! Ты просто сменил хозяина, а возомнил себя рыцарем добродетели.
Боль всё равно придёт, всё равно придёт за нею и смерть, но почему бы не сказать в последний раз всё, что она действительно думает? Скрываться не от чего и не от кого. Здесь их трое. И все трое вампиры. И то, что двое из них служат Святому Престолу, не обеляет их деяний – кровь они пьют одинаково.
Втроём!
–Нам всем дано быть разными, Лоу, – Томас не выходит из себя, не злится. Он твёрд и уверен в своей правоте. А страшнее непоколебимой веры в правоту ничего не изобрело человечество. Вампиры, впрочем, тоже. – Но твоя проблема в том, что ты не понимаешь своей сути, гордишься ею, а должна заниматься поиском искупления. Ты грешна, Лоу. Ты великая грешница.
–Ты пьёшь кровь! Как и я, – Лоу открывает широко рот, демонстрируя удлинение и заострение клыков.
Томасу тошно, это видно, но он не отводит взора и от ответа не уходит:
–Я беру кровь у тех, кто дает её добровольно. Ты просто убиваешь. Ты плетешь интриги и вместо закона Божьего, следуешь закону Тёмному.
–А ты предал своих! – шипит Мария, – тебя тоже касается, поганец!
Варгоши выцветает. Его трясёт от бешенства – бешенство его идёт изнутри, от яростного комка света, колюче оживающего в его мертвой груди.
–Я пришёл к своим! – поправляет Томас. – Через страдания и муки, через ответы, через ожидание, через мольбы, но я обрел истину, я обрёл спасение души. Мы все смертны, даже те, кто почитает себя как бессмертных. Наша жизнь куплена другими жизнями и нам всем предстоит отвечать за это. Но мой счёт будет меньше, потому что я уничтожаю тех, кто стал врагом людям, кто презрел проклятие, называя его даром, и искал себе славы, а не искупления.
–Лучше убей меня, – Мария заходится смехом, – но больше не желаю слушать твоих речей. Фанатичная ты сволочь! Чёртов безумец, прикрывший фанатичную жажду к пыткам верой. Ты больше грешник чем я…
Варгоши ещё не умеет держать себя в руках. Да и кровь у него, как все знают, дурная, весь в отца он и гневом, и отсутствием разума в критические минуты.
Варгоши бросается на Лоу, в голове стучит одно: она должна умереть, она должна закричать ещё и ещё, чтобы сошла с её лица эта издевательская отвратительная усмешка, чтобы всё лицо стало маской боли, чтобы расползлось как воск под его ударами и ударами железного клейма.
–Брат Роман! – Томас перехватывает Варгоши, Роман подчиняется силе Томаса, но грудь его бурно вздымается от гневных вдохов. – Брат роман, её не убивать, а казнить надо! Такова суть правосудия. Таков путь добродетели. Только казнь…
Варгоши успокаивается. Казнь Лоу его устраивает. Да, это очень здорово на самом деле. Пусть все видят. Да, пусть все видят, и Совет тоже, что бывает с теми, кто не ищет искупления!
–Казнь, – повторяет Томас, отпуская Романа Варгоши из своей хватки, – таков закон небесный. Мы не убийцы, мы те, кто очищает этот мир от такой грязи и как она и гонит такой грех, как она. Именно поэтому казнь!
Роман Варгоши совсем тускнеет, опускает голову, отходит в сторону, признавая за собой вспыльчивость и недальновидность гнева. Как же так? как же и почему он до сих пор не умеет думать наперёд, как подобает думать слуге Престола? Почему он раз за разом совершает такую досадную оплошность, позволяя чувствам завладеть своими поступками?
В этом его грех, великий грех!
–Тебе нужно на исповедь, – замечает Томас, и Роман кивает, благодаря одним взглядом своего наставника за такую чуткость.
Исповедь – это хорошо. Это нужно душе и плоти. Это отрезвление и боль, а боль – это ещё один шаг по длинному пути искупления за свою поганую тёмную сущность.
Лоу смеётся. Хрипло, точно каркающая ворона, неприятно:
–Пёсик-пёсик…– но смеётся она зря. То, что Томас не позволяет её убить сейчас же, не означает того, что он не сделает ей больно.
Смех Лоу обрывается на полуноте, словно ей зажимают рот рукой, он сменяется криком – рваным и резким криком, полным боли, новой боли.
Не до шуток ей больше. Никому не до шуток и не до воспоминаний, когда вкручивают в разверзнутые кровоточащие запястья ещё и раскаленные, освященные в святом огне гвозди. Не до шуток когда больно.
***
–Её казнят на рассвете, – сообщает Томас спокойно, когда караул заступает на свой пост. Сейчас Лоу в таком состоянии, что её охрану можно поручить хоть ребёнку – ближайшие часы она всё равно себя из кусочков не соберёт. Да и для того чтобы начать собираться надо сначала в чувство прийти, а она без сознания, где-то в тёмном мире, куда её унесла предусмотрительная тьма, прикрывая от гнева и боли.
–Как это будет? – Роман Варгоши старается перенять от Томаса и поступь его шагов, и скорость его движения, и даже этот спокойный, полный веры в свою правоту тон.
Получается пока слабо, но Варгоши гордится собой, чувствует, что находится на правильном пути и ему наконец-то комфортно.
–Так, как и всегда в таких случаях. Соберут костёр на городской площади – каждому разрешено принести связку сухих листьев или прутьев для костра. Её приведут и скуют освящёнными цепями, она не сможет дёрнуться, не сможет никому навредить. Откровенно говоря, я поначалу даже думал о том, чтобы ей и рот закрыть, но крик – это свидетельство очищения…– Томас задумчив. Он понимает, что если Лоу соберется к рассвету из собственных обломков, то будет браниться и кричать гадости, в том числе и о том, что он вампир может брякнуть. Но с другой стороны – никому и никогда Томас не отказывал в праве на крик, как и не отказывал ему самому Святой Престол, когда загорелся его костёр.
Это просто неправильно, если он не позволит ей кричать. В конце концов, разве так важно что там крикнет полоумная вампирша? Народ едва ли поверит ей! Так что нет, отказывать в праве на последние крики нельзя – это трусливо и безбожно!
Она заплатит завтра за свои грехи, за грехи своей сути костром, так к чему лишний раз издеваться и лишать её опоры в виде возможности кричать всё что вздумается, кричать в последний раз?
–Так что рта ей никто затыкать не будет.
–А если она скажет лишнее? – у Романа в голосе прозвучала осторожная трусость.
–Пусть, – отмахивается Томас, – ей держать ответ перед людьми, что соберутся на площади, чтобы посмотреть на её смерть, а после – держать ответ перед богом. Кто мы, в конце концов, такие, чтобы запрещать ей кричать в последние минуты перед судом великим и страшным?
У Варгоши даже дух перехватывает от такого подхода и бесстрашия.
«Велик, воистину велик!» – с восхищением думает он и надеется на то, что однажды всё-таки сможет стать таким же каменным и найти путь, настоящий путь к свободе.
–Ей объявят приговор, – продолжает Томас, не зная о мыслях в голове Варгоши, – далее ей предложат покаяние. Но, скажу честно, что с её казнью для нас только начинается работа.
–Ну да…Совет ведь, – неумело соглашается Варгоши, всё ещё завороженный тем, что Томас, могучий Томас, общается с ним как с равным.
–Нет, брат Роман, дело не в Совете. Совет – это клоака, это сборище мерзавцев и подлецов, которые никогда не вступаются друг за друга, зато с удовольствием пользуются слабостями друг друга.
Варгоши согласен. Он вспоминает Цепеша, вспоминает Агареса… кто из них был хотя бы раз с ним честен? А Сиире? Нет, они все стоят друг друга, они все используют друг друга и пытаются использовать его! Вот и всё! И никто никогда не хотел всерьёз заступаться за него. Только использовать, чтобы в нужный момент убрать. Такое же было и с Крыткой Малоре, в итоге убитой Томасом, и такое же было с пропавшим Агаресом…
Почему с Лоу – хитрой и коварной Марией Лоу должно быть как-то иначе?
Разве она заслуживает иной участи? Разве сама она не продукт своего же Совета, не полноправный его участник?
–Я говорю о другом, – продолжает Томас, – я говорю о том, что останется после самой Лоу.
–О её слугах? – Варгоши очень хочет догадаться. Ему нужно, чтобы Томас понял – с ним можно советоваться, Роман не глуп! Нет, ни в коем случае он не глуп, он всегда готов предположить и подойти к разгадке, и…
–Слуг, полагаю, разберут себе другие, – но догадка неверна. Томас едва заметно усмехается. – Не хочешь спросить куда мы идём?
–Откровенно говоря, – Роман сбит внезапным переходом темы, – я верю вам, брат Томас, я просто следую за вами, полагая, что вы не предадите меня и не убьёте, ведь иначе вы сделали бы это раньше.
–Ты прав, – соглашается Томас, – и в том прав, что мне нет резона тебя убивать или казнить. Я верю в то, что ты можешь обрести искупление.
Искупление! Как сладко это звучит, как радостно трепещет в груди от одного слова. Неужели искупление? Неужели Томас всё-таки отмечает в нём всё усердие, что усердно пытается демонстрировать Роман Варгоши, подкрепляя важность и искренность своего выбора?
Похоже на то!
–Но неужели тебе неинтересно? – продолжает Томас и Роман чувствует, что это очередное испытание, из числа тех, которые так любит давать и Томас, и сам Святой Престол,
