Человек я фантастически счастливый, ибо всю жизнь находился в окружении удивительных наставников и учителей, которые навсегда так и остались стоять на пьедестале, к подножию которого я всё тянулся и тянулся, но так, скорее всего, его и не достиг.
...Самым первым ярчайшим впечатлением стал для меня детский сад. Носил он номер четыре и назывался (по мнению тех, кто "имя" это придумал, - очень трогательно) "Белочка". Но на названии пошлость и заканчивалась, ибо руководила садом Анна Петровна. Фамилии её, пожалуй, я даже никогда и не знал, к сожалению. Тогда мне, трёхлетнему, казалась она толстой старухой в тяжёлых роговых очках. Но именно благодаря ей на хоздворе у нас был минизоопарк - кролики, морские свинки, две курицы и петух. Даже белая коза была. И охраняла всё это скотское подворье старая, почти слепая Джульба. И ещё сторож наш, дядя Стёпа, конечно. Его-то Анна Петровна частенько привлекала и к участию в наших утренниках по случаю Нового года, Первомая или Восьмого марта, например. Да и как же изобретательна была Анна Петровна! Она и в воспитателей своих вдыхала дух творчества и будила в них полёт фантазии. Помню, что всякий раз к новому году подоконники всех окон в саду становились чудесными вертепами-инсталляциями на зимнюю тему: волки или лисицы, запряжённые в сани, везли куда-то в ватную даль Снегурочку. А на другом подоконнике Дед Мороз спешил с ёлкой на плече на чей-то праздник.
Всякий год Деда Мороза мы ждали, предвкушая восторг от его появления. Он всегда был в новой шубе - то красной, то синей, то золотисто-жёлтой - и прибывал в зал, где шёл праздник, как-нибудь необычно. То мы "отогревали " его своим дыханием, и он из маленькой подъёлочной куклы становился настоящим и живым. То вдруг влетал в окно прямо с улицы (уж и не знаю, как устраивала это Анна Петровна!)На всех же участках к новому году вдруг вырастали ледяные скульптуры.
Это сегодня устраиваются целые фестивали, где профессиональные скульпторы изо льда, напиленного где-нибудь на реке, создают кратковременные шедевры. У нас же, в садике "Белочка", всё это великолепие создавалось руками всё тех же воспитателей: медвежонок, слонёнок с задорно вздёрнутым хоботом, целое лебединое озеро со сказочными птицами и гигантскими кувшинками на стеклянной глади застывшей воды.
В один из таких праздников я стал исполнителем одной из главных ролей в "рок-опере" "Репка". Помню даже несколько слов из своей "арии": "Ты копай, лопатка, чёрную землицу. Чтобы сделать грядку, надо потрудиться.Пусть большая-пребольшая репа уродится, пусть большая-пребольшая..." Когда в конце представления репа "вырастала", то её, гигантскую, сделанную из папье-маше и раскрашенную всё той же Анной Петровной с воспитателями в течение нескольких наших сонных часов перед праздником, вытаскивали на середину зала, раскалывали и доставали оттуда маленькие репки. Это и были кульки с подарками для всех нас. Какое же диво было всё это, восторг почти до обморока...
... Когда утонул мой отец, то мама не захотела меня травмировать и сказала, что папа уехал в командировку, а пока я поживу у Анны Петровны. И я помню, что два дня именно она забирала меня после садика и вела к себе домой...
Анна Петровна, родная моя! Простите, что только сейчас, уже на склоне жизни, рассказываю о вас людям. Знаю только, что то самое творческое начало во мне было заложено с огромной долей и вашего участия. Люблю вас безмерно и кланяюсь вам...
...В школе же тоже было уютно почти всегда. Я довольно рано осознал, что по внутреннему наполнению человек я абсолютно гуманитарный, но был совершенно очарован нашим физиком Анатолием Ивановичем Беломытцевым. Он входил в класс в вечно испачканном мелом пиджаке, садился в профиль к классу и, ни к кому конкретно не обращаясь, вопрошал пространство перед собой: «Что было задано на дом?» Когда ему дрожащими голосами отвечали, он тыкал пальцем в журнал и только потом смотрел на фамилию того, в кого ныне «перст судьбы» угодил. Вызывал, слушал не перебивая. Потом называл цифру. Это была оценка. Цикл повторялся ещё раз или два. Затем, опять ни у кого, он просил: «Дайте учебник». Давали. Он быстро пролистывал следующий параграф, просто обдумывая, как же доступнее донести до нас закон Бойля – Мариотта или ещё того хуже: закон Бернули. Доносил. Если звонок с урока приходился на неоконченную им фразу или даже слово, он сам себя перебивал фразой «урококончендосвиданьядежурныйвытритедоску» и исчезал, «как сон, как утренний туман», сверкнув на прощанье своей обильной лысиной. Мы же, в очередной раз восхищённые нашим «Бергманом» (это так, как великого шведского хоккеиста, мы за глаза навеличивали нашего физика), восторженно выдыхали и уходили.
...Но вот когда сбылась вожделенная мечта и я стал студентом филологического факультета, жизнь совершенно превратилась в фейерверк, пиршество ума, знаний и таланта.
В первые же дни на первом курсе к нам пришёл Анатолий Иванович Петрушкин – профессор, преподававший античную литературу. Худой, огненно-рыжий сутулый человек в аудитории перед нами становился прекрасен, потому что свободно цитировал древнегреческие и древнеримские тексты как на языке оригинала, так и в переводах. «Илиаду» же и «Одиссею» Гомера он знал целиком и на древнегреческом и в переводе Жуковского.
Ослепнуть можно было на лекциях по языкознанию у Надежды Николаевны Чайковской, когда мы видели, что вот прямо сейчас, на наших глазах рождается мысль, сотворяется наука. Остаётся только записать это, и «дисер» готов к защите.
Элла Зиновьевна Юфа, как нам казалось, п р о ч л а в с ё в русской литературе. По крайней мере то, что было написано в двадцатом веке. Она читала по памяти целые страницы из «Доктора Живаго», хотя тогда роман Пастернака в Советском Союзе ещё ни разу издан не был. И "свеча горела на столе, свеча горела..." О «Собачьем сердце» и «Багровом острове» Булгакова я впервые услышал тоже от неё.
Когда в аудиторию входила Клара Петровна Огородникова, мы все буквально коченели от восторга. Гладко причёсанная, всегда в чёрном платье, только зимою в шерстяном, а летом в шёлковом, с безупречным тёмно-вишнёвым маникюром женщина ставила на кафедру свою микроскопическую чёрную сумочку и начинала говорить с нами на… древнерусском языке, немыслимая трудность которого с нею становилась восторгом. Почему – «немыслимая», спрашиваете? Ну, хотя бы потому, что, в отличие от современного русского, в древнем нашем праязыке времён было не три, как сейчас, а шестнадцать.
Лия Петровна Осенмук превратила свой курс диалектологии для нас в увлекательное путешествие-исследование.
А с работами нашего декана Фёдора Тихоновича Гришко по сравнительному языкознанию я сталкивался на протяжении всех лет своей работы.
Сегодня, когда мне лет больше, пожалуй, чем каждому из моих преподавателей тогда, я всё ещё боюсь оскорбить их память своим невежеством или некомпетентностью в каком-либо из профессиональных вопросов.
А Вам, читающему эти строки, если вы молоды, искренне желаю, чтобы и в вашей жизни обязательно встретились такие люди, свет личности которых будет озарять весь ваш последующий путь.
15.07.2024
|
