Вы любите яблоки? Они казались краснобокими шарами в лучах солнца. Наливались матовым светом, медовым ароматом. В кружеве листвы пронзительно синело небо. Осень.
Наденька любила их яблоневый сад в любое время года. В пору сбора урожая особенно. Знала каждое деревце. Ухаживала за растениями, как за людьми.
Надя Куликова родилась и всю свою восемнадцатилетнюю жизнь провела здесь, в селе Алексеевском, что на Ставрополье.
Соседи обсуждали, какая видная девица выросла у зажиточных Куликовых: ладная, статная, тело налитое, как те яблоки. Волосы завивались темными кольцами, были заплетены в косу, спускавшуюся ниже пояса. На щеках играл румянец. Это, несмотря на то, что на дворе стоял суровый 1931 год. Голод бродил по краю. Но у Куликовых имелось большое подворье, две коровы, птица, лошадь. Большая семья в колхоз не спешила, трудилась на себя, не бедствовала.
Но с каждым осенним днём лица старших членов семьи становились всё мрачнее. Страх и беспокойство поселились в доме. Тревожные слова «раскулачивание», «выселение», звучали всё чаще: сначала тихо, исподволь, потом, громче, и, наконец, колокольным набатом.
А Надя, казалось, ничего не замечала вокруг. Она боялась признаться даже себе, что влюблена в парня из соседнего села, молчаливого красавца Степана. Тот взрослый совсем, аж двадцать пять годков. Он на девушку, ухаживающую за садом, даже не взглянет. А вдруг? От этой мысли девичье сердечко трепетало воробышком в груди, то ухало в пятки, то рвалось наружу. Румяные щёки становились пунцовыми. Наденька прикрывала их ладошками, умывала студёной водой из колодца.
А он заметил! Долго молчал, курил. Потом загасил окурок, да и…. позвал на свидание! Завтра, на заходе солнца, у речки.
Ночь девушка провела в смятении. Проснулась на зорьке, ждать вечера. Не заметила движения в доме. Тревоги на лицах старших. Дед Матвей с какой-то новостью забежал к Куликовым, хлопнул калиткой, уходя. Мать кинулась вязать узлы. Поздно. То, что случилось потом, стало дурным сном, навязчивым воспоминанием, бедой.
Толпа из бедняков-активистов ворвалась во двор. Представитель власти в фуражке с синим околышем размахивал официальной бумагой: «Кулаки проклятые! Ишь, разжирели! Настал и ваш последний час!»
Из сарая выгоняли коров, лошадь. Летели перья домашней птицы, которую пытались ловить. Куликовы выстроились на крыльце. Голытьба ликовала.
– Чё, встали, рты разинули? Не век вам жировать! Работали они, пахали! Теперь мы поработаем. Было ваше, стало наше, общее. Уничтожить вас, как класс! Собирайтесь, живо, и пешочком, на станцию. Там вагончик приготовлен, товарный, в Сибирь!
Мать вязала узлы, складывая в них всё, что попадалось под руку. Тёплые вещи взять. И хлеба на первое время.
– Хватит манатки собирать. Дайте людям попользоваться. Всё равно в дороге подохнете, от голода, иль от тифа.
С тем, что удалось впопыхах захватить, оказались за забором. Синий околыш с несколькими активистами, погнали семью по пыльной дороге на станцию. Там ждал деревянный вагон, полный пассажиров. Их пинками загнали туда. Состав тронулся.
Надя с ужасом смотрела на измождённых людей вокруг и всё думала о том, что вечером Степан будет её ждать. Она не придёт, он подумает, что не мил? Хотя, наверное, соседи расскажут, что случилось. Ее сердечко стремилось назад, к тихой речке, за которой садилось солнце. В яблоневый сад, где наливались её любимые плоды, домой.
А поезд двигался вперёд, всё дальше, унося изгоев в далёкую ссылку. Люди были голодны. Многие больны. В углу сидела беременная женщина. Ночью, наконец, задремавшая Надя с маленьким братишкой Митей на руках, услышала крик. Баба на сносях рожала. Управилась быстро. Младенец закричал. Мать, закрыла глаза и выбросила его из вагона: «Всё равно помрёт. А так хоть молоко будет…»
Надя до утра не могла уснуть, прижимая к себе Митю. Поезд то шёл, то останавливался. Пассажиры потеряли счет времени. Есть было нечего. Вокруг стонали люди в тифозной горячке. Умирали. Летели в открытую дверь на железнодорожную насыпь.
Первым заболел Митя. Сгорел от тифа за несколько дней. Надя закрыла глаза. Мать с перекошенным лицом выбросила его из вагона. Отец окаменел.
Потом горячка добралась до Надежды. Её, в бреду, но живую, вынесли на какой-то маленькой станции, положили на перрон. Мать перекрестила, положила на скрещенные руки узелок: «Может, тебе повезёт, доченька, с Божьей помощью».
Надя шла по цветущему яблоневому саду. Впереди, на изумрудной траве, играл Митенька, живой, здоровый и весёлый. Он махал ей рукой, смеялся, звал. Надя двинулась было к нему, но голос матери остановил: «Нет! Не сейчас. Рано. У тебя остались дела здесь».
Девушка открыла глаза. Она была тут, на охваченной болезнями и голодом земле. Живая. Попыталась встать. Кружилась голова. Поднялась, добралась до мутного зеркала на стене. Из него смотрело изображение кого-то с коротко стриженными всклокоченными волосами, огромными, в половину лица, впалыми глазами. Вернее, лица не было. То, что от него осталось, представляло собой отдельно нос, бледные губы. Щёк не осталось. Только скулы и провалы под ними с морщинистой кожей. «Это не я. Это чужая незнакомка, вернувшаяся из рая», - она была уверена, что посетила именно его. Перед зеркалом стояла не прежняя Наденька Куликова, а её страшная тень.
- Ой, слава Богу, вернулась деточка! Десять дней без сознания. Думали, не жилец ты на этом свете.
Незнакомая худая женщина пыталась чем-то накормить, напоить кипятком.
Время шло, Надя немного окрепла. Видела, что семья начальника станции, которая её приютила, старается выделить ей лучший, но скудный кусок, сама питается впроголодь.
– У тебя есть родня? Есть к кому пойти?
– Тётка в Георгиевске.
– Документов у тебя нет? Ты же из того состава, из ссыльного? Я бы посадил тебя на поезд, но без документов туда нельзя. Поймают и сошлют. Сейчас много беглых, с ними не разбираются. Хорошо, если только вышлют…. Так что тебе прямой путь пешком добираться.
Муж Марии, начальник станции, прикидывал так, и эдак. И жалко девчонку, помочь хочется, да боязно. При первой же проверке попадётся, пропадёт.
– Вот и славненько, тебе надо идти потихоньку, здесь от голода сгинешь, - Мария, суетилась, заглядывала в глаза.
В день, когда Надежда собиралась расставаться со своими спасителями, случилось чудо.
В Богом забытом месте остановился состав. Из товарного вагона спрыгнули военные, направились к колонке с водой. Наденька на перроне грелась на осеннем солнышке. И вдруг…
Она поймала на себе взгляд. Впалые щёки обдало жаром:
– Степан!!!
– Надя… Наденька??? А где… Волосы твои где?
– Стёпа! Стёпочка! Я не пришла, я не смогла тогда. Я тебя…
– Знаю, всё знаю!
– Я иду в Георгиевск, к тётке.
– Я тебя найдуууууу…
Поезд тронулся, набирая скорость. Степан побежал вслед. Сослуживцы тянули руки, в последний момент втащили товарища в вагон. Только красная звёздочка, да кожаная портупея блеснули на солнце. Миг, и поезд исчез. Растворился в туманной дымке.
Надя стояла на перроне, не понимая, что это было, то ли сон, то ли явь. Видела ли она Степана, или это бред разгоряченного воображения? Главное, он знает, почему она не пришла на свидание. Что она его любит. Он обещал её найти. Она верила каждому его слову. Теперь в путь! В Георгиевск! К тётке, которая, может быть, всё ещё там живёт. Ведь в городке её будет ждать любимый.
Решили, что Надя отправится в путь на следующий день на рассвете. Мария собрала узелок с сухарями.
Туда же положили котомочку от мамы. Там, в платок были завязаны старая семейная фотография в тёмной рамке со стеклом, да иконка Божьей Матери с младенцем. Сколько себя Надежда помнила, эти две вещицы всегда стояли рядом на полочке в тёмном углу. Икона была старинная: на потёртой тяжёлой бронзе золотой лик и отделка синей эмалью. Об этом не говорили вслух, но знали, что тот образ старой веры. Это было всё, что осталось от родных.
Едва взошло солнце, девушка попрощалась с семьёй начальника станции, побрела по пыльной дороге. Скоро Мария, смахивающая слёзы, уже потеряла её из вида.
Первый день пути был самым трудным и долгим. Остальные слились воедино, время будто остановилось. Дни сменялись ночами. Полуденное солнце припекало. Ночью землю серебрило первыми заморозками.
Надя шла одна по растрескавшейся дороге. Проходила пустые поселения. Вокруг не было ни людей, ни домашних животных. Казалось, даже птицы исчезли. Голод скосил мир живых, превратил в мир мёртвых.
Когда Наденька увидела впереди первое село, то очень обрадовалась. Сейчас отдохнёт, если повезёт, перекусит, напьется колодезной воды. Перекинется человеческим словом.
Она вошла в крайнюю избу. Было неестественно тихо. Ни лая собак. Ни кудахтанья кур. Жужжали мухи. Молчаливые обитатели дома были кто где. Кто-то лежал на кровати, на печке. Некоторые сидели за столом, уронив головы на руки.
Надя хотела поздороваться, но поняла, что здороваться не с кем. Все были мертвы. Опухшие от голода люди обитали в тихих селениях. И запах заполнял всё вокруг, невыносимый, тошнотворный.
Первым желанием было бежать. Надя неслась по главной улице к околице. Остановилась, когда село осталось далеко позади. Рухнула на землю и разрыдалась, впервые с того момента, когда их выгнали из дома и погрузили в переполненный товарный вагон. Она плакала о своей семье. О ребенке, только рожденном, выброшенном на обочину. О маленьком братике Мите, неизвестно где похороненном, и погребённом ли вообще. О жителях придорожного села, вымерших от голода. Она плакала до тех пор, пока не уснула, прямо на дороге.
Проснулась от холода. Всходило солнце. Зажигало бриллианты инея, покрывшего зеленую траву. Мир вокруг был таким же, как и годы назад. И будет, невзирая на голод, войны, человеческие трагедии и радости.
Надежда поднялась, стиснув зубы. Пошла быстро, чтобы согреться. Услышала шум ручья. Умылась студёной водой. Развязала узелок. Помолилась Божьей Матери. Перебрала оставшуюся маленькую кучку сухарей. С плесенью съела, запив водой из водоёма. Хорошие отложила на потом.
Теперь она обходила стороной тихие сёла. Посещала их по необходимости: снять с умерших тёплые вещи, становилось холодно, поискать остатки съестного.
Сухари давно кончились. Еды в выкошенных голодом сёлах не было.
Она шла, падала, сильно кружилась от голода голова, пила воду из ручьёв. Идти. Двигаться вперёд. Иначе примкнёт к царству мёртвых.
Дошла, доползла к первому селению, где были живые люди. Измождённые, голодные, но живые! Упала перед калиткой крайнего дома. Стучала кулаком, скреблась. Залаяла собака. Её нашли без сознания у порога.
И опять помогли чужие люди. Поили кипятком. Чем-то кормили. Она проспала двое суток. А когда проснулась, поблагодарила своих спасителей. Это был пригород Георгиевска. Путешествие завершилось.
Она помнила дом, где жила мамина сестра. Нашла его быстро. Постучалась в знакомую калитку. Долго ждала. На крыльце показалась незнакомая женщина. Окликнула, спросила, что хочет чужая девушка. Надежда спросила про тетку. Оказалось, та давно здесь не проживает.
Новая хозяйка тёткиного дома поняла, что известие потрясло путницу. Та зашаталась, чуть не упала, схватилась
