посмотрела в окно.
Раздался звонок. Мы пошли на сцену. Она впереди. Я сзади. А в голове вертелось: «Ну что же, что же твое актерское мастерство? Где оно? На сцене играешь, а в жизни забыл все системы?!» Осталось чувство недосказанности. Мне хотелось договорить с ней о том, что я тоже видел её раньше! Знал…
На репетиции я нервничал, моя нервозность передалась Элеоноре. Она забывала текст. Когда подошла сцена нашей встречи я, вдруг, выпалил:
- Салют, Жоан!
А она мне ответила:
- Салют, Равик! — И застенчиво улыбнулась.
Наступила пауза. Мне показалась она бесконечной. Но никто ничего не заметил, кроме нас. Режиссер, раздраженно махнув рукой, сказал:
- Ой, давайте без отсебятины! И причём здесь Ремарк? Кто его сейчас читает? Совсем некстати. Как известно, во времена Шекспира не было сигарет
«Друг». Не смешно. Никто вас не поймёт!
- Главное, чтобы мы поняли друг друга, - чётко произнесла Элеонора. Именно так закончилась первая встреча между нами.
Но вторая встреча была печальной. А было это в разгар сезона, и все шло своим чередом. О королеве я старался не думать. Она была в той маленькой шкатулочке, на донышке души, куда я очень редко заглядывал, чтобы земными мыслями не опошлить воспоминание о Ней.
Но на этой Земле ничего не бывает без облачка. И даже самые близкие и любимые люди могут не понимать того, что понимаете вы. Я шел в Храм, вспоминая своего дедушку, Прокопия Степановича. Если бы не он, я бы ничего не знал о Вере в Бога. Красные галстуки пылали на шеях моих одноклассников, вся страна приветствовала атеизм, а я, затаив дыхание, слушал его рассказы об Иисусе Христе. Неокрепшим детским умом я понял одно: человеку ничего не надо бояться, если он верит в Единого Бога и что Бог защитит его в любой опасный час. Крепко я это запомнил. На всю свою жизнь. Жизнь давалась мне с трудом. У меня не было к ней способностей.
Ведь способность к жизни также важна, как и способность к какому-то предмету в школе. Она либо есть, либо ее нет. У меня её не было. Говорят, что трудности закаляют человека. Не уверен. В основном трудности делают из людей нравственных калек. Таковым бы стал и я, если бы ни Вера, которая вытаскивала меня отовсюду. Я верил в Бога всегда. И по-другому, то есть без Воли Божией этот Мир не видел.
И вот в то утро я шагал в Храм. Как я люблю эту дорогу! Дорогу в Храм. Все земные проблемы отступают. И Мир, который был нелюбим мною с детства, остаётся за порогом Обители тишины и покоя. Но! Этот Мир так хрупок на Земле. И любой, даже любимый человек, может поранить его одним словом, взмахом руки, взглядом. В то утро я услышал насмешливый голос своей любимой:
- Куда это вы ходите до спектакля?
- Решил прогуляться. А вы, кажется должны быть на съемках?
- Съемки отменили. Не уходите от темы, Боб! Можно я буду вас так называть? Пока проговоришь полное имя, пять минут из жизни долой. Так куда вы? Мне говорили, что вы часто ходите в соседнюю церковь. Только не пойму, почему вы скрываете это? Теперь туда все ходят. Это модно!
Внутри меня все сжалось:
- Вы, Элеонора, думайте иногда что несёте! Мода для подиумов. Я человек верующий. Им был с детства, и никогда этого не скрывал.
Быстрым шагом ухожу от вопросительных глаз. Вслед слышу немного растерянный, голос:
- Борис Васильевич! Можно я пойду с вами?
- Нет.
И я быстро пошёл прочь. Но уходил в другую сторону. В Храм я уже не пойду. Всё понятно это искушение. В тот день я и в театр не пошёл. Я просто гулял по городу, пытаясь ответить на вечные вопросы: «Как, как все соединить в этой земной жизни? Любовь, семья, религия, работа — всё такое разное, и надо жить сразу не в одном, а в нескольких измерениях! А каков же результат?»
Я тогда позавидовал умершим. Они уже знают все результаты. Какой-то страх подползал ко мне в образе Элеоноры. Я был влюблен в эту женщину, но не хотел ее видеть. Она пришла, чтобы изменить мою жизнь, а я сопротивлялся, как мог, и ничего не хотел менять.
Назавтра в театре начинались гастроли, у Элеоноры были съемки и она оставалась в городе. Этому обстоятельству я был рад. В ту ночь мне приснилась высокая лестница, по которой я поднимался к изразцовой двери нашего Храма. Подойдя к ней, я услышал строгий голос: «В эту дверь заходят актёры, а выходят монахи». Помню чувство страха от услышанного. Надо было что-то менять в своей жизни. Я почувствовал это. Но чувство - такая зыбкая субстанция. Чувства напоминали мне пистолет без патронов. Вроде и оружие в руках, а стрелять нечем. Чувствам нужен поступок, тогда будет результат. Будет выстрел. Но патронов у меня не было...
Часть 4.
В том году было очень много снега! Он валил красивыми, пушистыми хлопьями и мне казалось, будто миллионы белоснежных ангелов спускаются на землю, трепеща хрустальными крылышками. Скоро Рождество! И снег падал на землю иначе, как-то торжественнее! Новогодняя Москва менялась вместе со временем, но что-то оставалось неизменным, как и в моём детстве. Нарядные ёлки, как всегда, украшали площади столицы огромными гирляндами и флажками, а здание ГУМа, вечером сверкало множеством огней. Под ёлками и рядом, по-прежнему, стояли фигуры Деда Мороза и Снегурочки, а на площади у Большого – печальный Щелкунчик с большими ёлочными шарами. Я очень любил предрождественскую Москву. И сейчас люблю. Но уже никогда не увижу этот город, занесённый сахарным снегом...
В новогодние каникулы наш театр, как всегда, выезжал на гастроли по необъятной моей Родине. Я пришёл пораньше, чтобы занять место у окна. Мне хотелось разобраться в себе. Как хорошо, что Элеоноры не будет с нами! Много хлопот принесла в мою жизнь эта женщина. Надо что-то решать.Я чувствовал себя совершенно несчастным. Также, видимо, чувствуют себя рождественские гуси, которых в этот великий праздник кладут на плахи. Я тоже чувствовал себя жертвой. Хорошо, что королева не поедет с нами. И вдруг! Не люблю я это «вдруг». Однако её голос нельзя перепутать с другими голосами. И я услышал:
- Борис Васильевич, можно я сяду рядом.
Я привстал и поздоровался:
- Эля, вы ведь не должны ехать с нами. Удивлён! Но наша командировка не для рафинированных девушек.
- Я выросла в деревне, мне не страшны примитивные условия быта. Так можно я присяду рядом?
- Присаживайтесь.
- Вы простите меня за вчерашнее.
- А что было вчера? — удивился я.
- Я встретила вас по дороге в Храм и наговорила много глупостей, не осуждаете?
- Нет, я не осуждаю вас. Жизнь такая. Вы ещё молоды. Позже поймёте, что без Веры жить невозможно.
Автобус потихоньку наполнялся моими товарищами-актёрами. Когда все собрались, мы тронулись в путь. Было раннее зимнее утро. И никому не хотелось говорить. Я посмотрел на своих соратников и задумался, вспоминая их судьбы. Никто из них не был удачен и счастлив. У всех была маленькая зарплата, у всех были проблемы. Но никто не уходил из театра. Вспомнил я тогда известных, мелькающих «звёзд» экрана, вечно свеженьких после очередной пластической подтяжки, и мне их стало жаль. Нет, мы, неизвестные и рядовые служители Мельпомены во сто крат честнее, живя так, как мы и живем: в тесноте и бедности. Ведь за всё надо будет отвечать перед Богом. И за «исправленные» лица свои – тоже надо будет держать ответ. Ведь Бог может не узнать этих людей, с искалеченными лицами.
- Я сейчас подумала, — заговорила Элеонора, - хорошо умереть молодой. Вот лет через десять, наверное, придется делать подтяжку. Оторопь берет. Ведь если человек меняет внешность, внутреннее его состояние и его жизненная позиция тоже меняются. У меня после киношных вечеринок, создается впечатление, что актёры с ума сошли от этих лифтингов! Все женщины похожи друг на друга как две капли воды. И все мужчины похожи на женщин. Страшно. Нет, я хочу умереть молодой! Борис, почему вы так смотрите на меня? Я говорю что-то неправильно?
Я был потрясен и молчал. Телепатия? Как одинаково мы думаем! Какая-то внутренняя сила соединяла нас даже в мыслях. Я видел ее раньше. И знал.
- Элеонора, я не хочу, чтобы вы умерли молодой, я не хочу, чтобы вы умирали вообще.
- Но это невозможно, — грустно сказала она.
А мне так захотелось курить! С разрешения дам, я достал пачку « Явы».
- Борис Васильевич, уберите, - попросила Элка, - у меня Лоран, зеленые.
- Я не откажусь. А кальвадоса у вас, случайно, не имеется? — спросил я весело и взял сигарету из пачки.
- Подумать только! Действительно Лоран! Но, а собственно чему я удивляюсь, вы ведь часто летаете в Париж?
- В Париже я не была, в столице сейчас все можно купить. И кальвадос, и сигареты «Лоран». И даже роман «Триумфальная арка». Всё можно, если есть деньги.
Автобус превратился в огромное табачное облако. Курили почти все.
- Так вы видели в продаже «Триумфальную арку»? – спросил я Элеонору.
- Да, на книжных развалах, у Рижского. Моя уже зачитана до дыр. Решила обновить. Помните, я говорила вам про мальчика, который открыл мне Ремарка? Я ему благодарна очень! До сих пор я не читала ничего лучшего!
- А ваши родители? Их не удивляло, что юная девушка читает такую взрослую литературу?
- Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, а отца своего я не знаю. Бабушка не говорила о нем. Он приезжал на заработки. Коровники строил. Построил. А потом исчез. Мама вскоре умерла. Моим воспитанием занималась «улица» и бабушкин ремень.
Я с большим вниманием слушал откровение Элеоноры, мне было интересно всё, о чем она говорила. Всё абсолютно. Меня не удивляли условия жизни деревни, где она родилась. Хотя это были уже семидесятые годы двадцатого столетия. Меня это печалило. Для русского крестьянина всё, как в средние века: убогость, теснота, грязь. Именно в середине 70-х я впервые поехал гастролировать по родной стране. Мы были в Тверской области. И вспомнил я как Чехов с грустью писал о деревне: «Кругом бедность невозможная, теснота, вырождение и пьянство». Как больно было и мне, спустя 100 лет, смотреть на это. И большевики были не лучше дворян. Всё это было и до большевиков. Каждый чиновник, на местах, рвал столько сколько мог "унести", чтобы обеспечить своё "приятное жизнеощущение". Россия страна богатая! Никто и не заметит, что откушен кусочек. Как мне всё это было омерзительно. Думаю, что многие отшельники именно поэтому ушли от Мира в пустыни и монастыри. Им было страшно от Неправды, от несправедливости и темноты людской. Но добрых людей всё-таки больше! И на них держится Русь!
