СОПЕЛЯ
Случай недавно был у нас на посёлке. И смешной, и трагичный – одномоментно. Я бы ещё назвал его бестолковым, потому что в нём ни на йоту нет сути жизни, её бесчинств и радостей – а одна только пьяная скука да тоскливая оторопь сердца.
Вот представьте, братцы: строится большой частный дом на два этажа, со всякими вычурными балкончиками и балюстрадами, колоннадами и эркерами, парапетами, анфиладами. Это только так говорится, что он как рыцарский замок – а на самом деле обыкновенная русская избушка с заносчивыми хозяевами. Сам супруг где-то подукрал хорошие деньги на административной работе, а его жёнка, бухгалтерша в той же конторе, ушло вывела эти деньжата на свой кошелёк.
Как учит мой кровный дедушка Пимен: сколько хорька ни корми травой-муравой, он всё равно курице голову отгрызёт.
Вот хозяин и отгрыз себе мясушка на целый двухэтажный домик. Некоторые из соседей его хвалили за такие труды – что вот, мол, умеет мужик жить за счёт государства, у всеобщей казны на шее; но больше было таких, которым оказалось жаль денег, могущих пойти на детский сад или школу, если бы их не украли. Да, многие втихомолку роптали, шушукались, призывая справедливость от бога, или от других высших сил: только всерьёз никто против хозяина восставать не собирался, потому что был он к тому же властитель посёлка, и от его монаршей милости зависели все местные благодеяния.
Взять хоть шофёра блистательной поселковой иномарки, крепкого стриженого молодца, который возит хозяйчика уже третий год. Теперь у его семьи есть трёхкомнатная квартира, в единственном нашем пятиэтажном доме со всеми удобствами. Жена красавица работает в поссовете за большую зарплату, и сынишка у него отчаянный пианист детских конкурсов. Правда, болтают, что когда шофёрку отсылают в столицу на командировку, то хозяин по-свойски захаживает к его кралечке. Так ведь вся эта болтовня может оказаться просто завистливой брехнёй: а даже если и правда – так не бесплатно же, не попусту, а за хорошие барыши.
Как объясняет мне дедушка Пимен: позолоченное сердце не болит ревностью и злобой, потому что нету в нём человеческой крови.
Или, к примеру, главный врач нашей местной больницы. Раньше он был беден как церковная мышь из народной поговорки, которой и крошки взять неоткуда. Ржавая ограда, прохудившаяся крыша, и плеснявые от дождей кабинеты вгоняли в тоску и слякоть всех приходящих окрестных жителей, вместе с докторами. Но после того как в больничке откапали хозяина посёлка от запоя, и потом ото всех других неприятностей разом – на местную медицину осыпался золотой дождь. То ли он пролился с небес, то ль с прежде запертой поселковой кубышки – а нынешнему ремонту могут позавидовать даже европеоиды из заграницы. И оборудование тоже ему под стать.
Кстати – про церковных мышей. Они теперь наслаждаются всеми благами своей уже не серой, а радужной жизни. У них в закромах не только будничные ванильные куличи, но и пасхальное сало с прожилками мяса, настоящий сыр с большими дырочками, и крашеные куриные яйца. А всё потому, что хозяйчик частенько замаливает деньжатами, замывает моленьями свою душевную грязь – то в церкви Знамения на красной площади, а то в церквушке Успения прям на погосте.
Ну вот я и поведал вам о начале, о зачине всей этой весёло-невесёлой истории.
Хозяина величают Виталием. Он всех наших селян просит именно так себя называть. Без отчества, но и без панибратства. Потому что если человек с отче, то он уже получается для жизни несамостоятельной фигурой, за которой стоят все отцы с матерями, да пращуры. Как будто бы они его держат под ручки, словно младенца на ходунках.
А если селяне станут звать его просто Виташей, то тогда хозяин посёлка окажется равнозначным всем прочим друзьям и знакомым – а это уже опасно. Ведь накоротке его любой может попросить об услуге, матерьяльной или сердечной – и попробуй откажи лучшему другу.
Как зубоскалит мой любимый дедушка Пимен: рядом с властителем не должно быть друзей – только холуи и бунтовщики.
Ну и ещё рабочие мужики, которые помогают ему на строительстве дома.
День уже клонился к вечеру; соседские бабы пошли за коровами, старички выползали на тени дерев и скамеек. Четыре мужика из бригады не торопясь мыли руки, шеи, и загорелые торсы – с намёком ожиданья поглядывая на суетящегося Виталия.
Никто его за язык не тянул: но ещё в понедельник он пообещал накрыть стол для братцев-строителей. Если они, конечно, управятся к сроку. А там и осталось всего лишь отделать мансарду, небольшой чердачок.
Виталий, который от своей пустой суеты тоже взглядывал на них, в надежде на бескорыстную стыдливость трудового народа – понял, что ему эту компанию не переждать. И обещанный стол всё-таки придётся накрыть.
- А что, мужики, может вы спешите куда? – сделал он попытку вывернуться как уж. Уж больно не хотелось ему угощать в своём доме чуждых людей. Они с женой и родычей-то не привечали.
- Никуда не спешим! – весело мотнул головой седовласый бригадир, раскусивший как гнилой орех жадноватые потуги хозяина. – До понедельника мы совершенно свободны! – заявил он сладким голосом Виннипуха из мультика, и его мужики восторженно захохотали, подначивая друг дружку пинками локтей:
- А что, Виталий – у тебя, наверное, для нас что-нибудь есть? Тогда сгущёнки и мёда – и можно без хлеба!
Всё; теперь уже отвертеться от угощения было нельзя. Радуясь вкусной определённости приятного вечера, мужики ещё пуще забрызгали водой из дождевой кадки.
Но доволен был и Виталий: его ещё с понедельника морочила эта мысль – ну зачем ляпнул языком про накрытый стол? И он всю неделю мучился недоглядками с недомолвками: помнят ли? угощать или нет? От этого его прежде лёгкие разговорчики с мужиками становились какими-то косноязычными да натужными, словно с камнем за пазухой.
А теперь этот камень вывалился на землю – хоть и отбив чуточку ногу. Ничего, заживёт.
- Без хлеба и сгущёнки! – радостно выдохнул Виталий, предвкушая предстоящее застолье. Раз уж так получилось, то надо вместе с товарищами насладиться мужскому общению. – Помогите мне, ребята.
Из дома вынесли раскладной стол, протерев его старой футболкой; из сарая начали таскать самые разные соленья и мясо, вскрывая банки ножом безо всяких премудростей. На газовой плитке зашипела яишница с салом, целомудренно моргая жёлтыми глазками.
Взялась было и жена помогать; ей даже приятно сталось покрутиться пред восхищёнными взглядами. А что? – у неё всё в порядке, не зря же она выхаживала себя столько лет за косметическим столиком.
Но когда кто-то из мужиков подозрительно облизнулся, и ляпнул со смаком: - Хороша жёнка – и сиськи, и жопка! – то хозяин сразу отправил любимую в дом, от греха и от помыслов. Она, конечно, ушла: но то и дело потом выглядывала из дверей по придуманной надобности, смущая и сгущая мужицкий горячий воздух голыми коленками.
А ребята со вкусом посмотрели на накрытый стол, и наколов на вилки кому что понравилось, вздрогнули со стопками:
- Ну, братцы – ешь, пей, не тужи, пока крепки ещё гужи! –
Интересно наблюдать за тем, кто как выпивает. Иной здоровяк с широкой грудной клеткой тянет водку как девочка, губки бантиком – и потом ещё долго морщится, словно бы выпил чистого лимонного сока. Другой, седовласый, казалось бы за полжизни привыкший к трудностям быта, почему-то долго готовится, мотает головой из стороны в сторону – и дышит как загнанный зверь. А вот маленький, плюгавенький, опрокидывает её одним глотком: и понятно, что он так же может и стакан заглотнуть, и поллитру из горлышка.
- Хорошо пошла, - крякнул довольный бригадир, хрустко откусывая сразу пол-огурца. – Холодненькая.
- В погребце стояла, - поспешил подтвердить хозяин, принимая на себя всеобщее одобрение. – Я её ещё с понедельника поставил для вас – как знал.
- И что: за всю неделю её никто не выпил? у нас бы в бригаде не залежалась, - схохмил самый молодой работник, паренёк на подхвате. Ему было приятно сидеть ровней со старшими.
- А кому пить? Нас здесь двое с женой.
- Ну тараканы-то есть. И мухи, наверно, летают.
- Комаров полно, - вздохнул Виталий, почесав толстую ляжку. – Мы ведь у речки живём, так они нас по вечерам просто съедают.
- Ооо, братцы! – округлил глаза один из работников, с синими татуированными лапами размером с шанцевую лопатку. – Вы даже не представляете себе, какой гнус живёт в Сибири. Мы с ребятами там валили лес, и они нас сжирали до самых костей. Мелкие, противно зудящие – так и норовят забиться то в уши, то в нос. Даже рта не открыть.
Другой работник, худощавый очкарик с затаённым гонорком инженера-недоучки, подтвердил ему из своей энциклопопии:
- Точно. Я читал в научных журналах, что они мёртвого медведя могут высосать за неделю, оставляя от него одну шкуру.
- Зачем им мертвечина? – удивился занятый грибками бригадир. – Они ведь живой кровью питаются.
Виталий, перекидывая взгляды с одного на другова, тоже решил вставить своё веское слово, как хозяин харчевни:
- Не скажи. Это для нас кровь покойника как страшный яд, а для них может быть сладким мёдом. Не зря ж говорят, что комары и летучие мыши пришли к нам из ада.
После этих слов он передёрнулся, и стал разливать по второй: - Мужики, ну их к чёрту. Давайте за жизнь.
- Верно, - поддакнул татуированный, смачно потирая ладони. – Как базарила наша братва, обнаружив в баланде опарышей: не те черви, что мы едим – а что нас едят.
Хозяин как-то кривенько посмотрел на него, предполагая в этой прежде открытой душе работяги тёмные закоулки преступника. Он ведь по сути ничего не знал о своих новых знакомых: и сейчас жалел, что от радости нового дома так близко подпустил их к своему сердцу и быту. А тут ещё водочка – в желудке и в голове.
Выпили. Равнодушнее, чем в первый раз.
- Расскажи что-нибудь, бригадир, - попросил хозяин, абы не молчать. Ведь молчание нагнетает непонятность, тревогу, и страх между чужими людьми.
- О чём? – Седовласый ковырнул пальцем в зубах, выгребая оттуда то ли кусочки застрявшего мяса, то ль мысли.
- Да про работу – вы, наверное, тут в посёлке у многих бывали. И видели, как люди живут.
Бригадир вздохнул, оглядывая небеса и зелень вокруг:
- Работы у нас пуды, и жизнь уходит туды-сюды. Я на рыбалке уже две недели не был, меня язи да щучки заждались. Однажды пришёл я туда после долгой шабашки у одного из богатых товарищей, а на моём прикормленном месте сидит молодой пацанёнок. Представляете? - на мой жмых, на любимые привады жуков да стрекоз, уселся мелкой жопкой белобрысый школьник, и тягает рыбёшку одну за другой. Можно было, конечно, отвесить ему подзатыльник: но ведь я же сам виноват, что надолго отказался от своего душевного увлечения. Так и сидели мы с ним – он рыбку таскал, а я завидовал его безмятежному детству. Вернуться б туда, чтобы снова ни о чём не тревожиться.
- Ну ты, бугор, даёшь! – воскликнул татуированный, расплёскивая водку из поднятой стопки. Он уже втихомолку оприходовался с бутылкой, и теперь стал развязен и весел. – Опять с голой жопой в крапиву? Да я никогда не сменяю бабьи ласки на детский горшок, - и он по наглому, с намёком
