Когда расцветает кизил, в Тавро-Скифии говорят – это значит пришла весна, ее первый месяц Бера, начало Нового года.
А с месяцем Бера и его символом - Берестом связаны обряды и праздники, а они у местного народа тавров зачастую окрашены человеческой кровью. Издревле так велось, что на алтаре богини Девы, - а ее таврские роды называли Орейлохой, - со своими головами прощались двое молодых мужчин, посвященных в сакральные жертвы. Местные греки утверждают: то были Орест и Пилат, а сами тавры говорят: нет, их звали Ахилл и Патрокл. Да, неважно, как их именовали, ведь когда это было, множество столетий назад, а к началу 3 века самые жестокие из тавров, ариси и синды, приносили в жертву всех пленников, кого вылавливали на море при кораблекрушении.
Кровопийцей казалась иноземцам таврская богиня Орейлоха. А главный жрец по имени Таргун - ненасытным исполнителем ее воли.
Не один год, начиная с месяца Бера и до Кровавого месяца, который у римлян назывался июнем, жрец орудовал жертвенным мечом.
Простые жители Херсонеса Таврического, Боспора Киммерийского даже стольного града скифов Палакия возмущались, перемывая кости Таргуну: эх, нет на него управы, окружил свою особу воинами – «Черными черепами», закрылся в таврской крепости Кинсана и плевал на всех, даже на своего царя, кто не в силах с ним справиться.
Совладать с живорезом, – а он хитрый жрец, ему подвластна черная магия - способен только тайный владетель Тавро-Скифии, кого в Херсонесе знали под именем басилевса Агелы, а на Боспоре – басилевса Анта Тиберия. Он, якобы, отец божественных близнецов, а один из них, это - их молодой царь-король. Он правил, без малого восемь лет, срок достаточный, чтобы избавиться от Таргуна. Да, видать, не может? Но много ли знали простые обыватели?
* * *
В глубокой синеве неба парили большие орлы, озирая древние горы ведийских богов. Когда птицы набирали высоту, слышно было, как далеко вверху их крылья мощно рассекали воздух.
Под ними, во всю необъятную ширь, росли высокие буки, сверху казавшиеся дымчато-коричневыми, словно соболиный мех покрывал яйцеобразные их кроны. А вокруг горы, скалы, редкие пятна полян. Дебри восточных тавров-синдов.
Крепость Алеу, резиденцию их стольного града Кинсаны, окружала круговая каменная ограда, а сам город защищали высокие мощные стены. Впритык к городу лепились жалкие хижины бедных тавров, напов -виноделов, кого еще называли соковарами. Их островерхие, полу врытые в землю, хижины сложены из толстых веток и скреплены глиной; из открытых очагов струились дымки, - напы готовили пищу, отмечать начало Нового года.
Отцы семейств знали, что главному жрецу культа Девы - Орейлохи, на днях привезли пленников, выловленных на море греков, корабль которых разбился во время сильного шторма. Пленников было немного, как кричал жрец Таргун: «мало», чтобы умилостивить богиню. А значит, отцам родов надо пожертвовать своими сыновьями, выбрать младших, их послать на алтарь. Старших сыновей отцы семейств в это страшное время отсылали на пастбища с отарами овец, чтобы служители богини, «Черные черепа», не захватили их, надежду и опору многодетных семей.
Но для матери любой сын, младший или старший, дорог.
Орлы не только слышали бившие в небо вопли и рыдания несчастных матерей, но видели жирных черных воронов. Они садились на крепостные стены, на близко растущие деревья, алчным оком косясь вниз, на площадь, где стоял алтарь – камень. К нему служители культа, низкорослые, с выкрашенными черной и белой краской лицами, волокли первого из пленников.
Жрец Таргун, жилистая человеческая особь с руками палача, бритоголовый, вымазанный синей краской, наряженный в красный балахон, скалил желтые зубы, озирая толпу подданных. Они давно собрались вокруг плахи: женщины, старики, дети, воины, ждали начала кровавого ритуала в полном молчании.
Дубовые высокие ворота города раскрыты. Народ на площади оглядывался на дорогу, по которой «Черные черепа» волокли связанных сыновей соковаров; их забрали для полного количества жертв. Люди расступались, храня молчание, опуская глаза, в которых застыли жалость и страх. За сыновьями бежали матери, рано состарившиеся женщины, теряя свои латаные накидки. Матери уже не кричали, не плакали, просто бежали, а некоторые, сбившись с ног, падали и целовали камни мостовой, по которым протащили их сыновей.
Пленника, чернобородого грека в возрасте, турнули на колени перед алтарем. Обреченный в ужасе уставился на плаху, она отсвечивала пламенем – цветом пролившейся на ней былой крови.
Иссиня-черные вороны терпеливо ждали, когда жрец закончит свою заунывную песнь-молитву к богине, когда водицей освятят жертву, когда поднесут жрецу ритуальный меч.
Меч несли двое служителей, плечом к плечу, на вытянутых руках, закрытых красным сукном. Длинный, ржавый меч, которым, гласила легенда, еще сама богиня Дева, отрубала головы освященным жертвам.
Орлы, купавшиеся в потоках теплого воздуха, заметили внизу, где торчали высокие каменные сопки, как пирамиды со скошенными вершинами, - вдоль реки двигался внушительный отряд всадников. Скалистая тропа была неширокой, поэтому скакали всадники по двое, друг за другом, растянувшись извилистой лентой.
Одеты всадники в багряное, блестевшее золотом в лучах солнца, в стальных нагрудниках, с дротиками наперевес, со щитами. Над головами ратников позванивали колокольчики и шелестели змеиными косицами воздушных драконов со сверкающими знаками воинского отличия штандарты, развивался стяг с черным грифом.
Всадников было более сотни, и спешили они к стольному граду Кинсана.
Впереди двое дюжих ратников – стражи гвардии, за ними следовал вождь, на белоснежном скакуне, увенчанном серебристым султаном. Шла лошадь плавно, грациозно, в то же время быстро. На всаднике не было нагрудника. Его бордовый наряд с затейливым шитьем поблескивал алмазной пыльцой. За плечами - длиннополый плащ сарматского покроя, с абрисом короны и широкими полосами на карминном бархате. Светлые волосы всадника украшены золотым королевским венцом с зернами граната. При нем были только фамильный меч и, спрятанные в тайниках пояса, граненные короткие кинжалы. Своим щитом этот всадник считал свою рать алаунов, «Побратимов»; каждый из них мог справиться с десятком сильных врагов. Алауны владели особыми боевыми секретами, неизвестными обычным воинам.
Слева от венценосного всадника скакал юноша на золотистом колаксайском жеребце. Юноша был в шлеме, из оружия – два лука и гориты, полные стрел, меч и чекан. Подобными чеканами, увенчанными с одной стороны топориками, с другой – остроконечниками-втоками, вооружены все алауны. Рубяще-колющее оружие. Такого в Европе не знали.
Озабоченно поглядывая на своего соседа, юноша, молчавший долгое время, наконец, не выдержал.
- Антир-сай, а мы не опоздаем? Дайтья же писал.Таргун не задержит. Жертвоприношение.
- На пир торопишься, гарьян ратай? (славный ратник). Чау ты такой зануда, Савлий? Я же сказал вам всем, - Антир мрачно смотрел перед собой, как в пустоту; доверившись коню, не держал повод. - Таргун мне нужен на месте преступления! Поймаю его с мечом у алтаря – не отвертится, прет поганый!
…Жрец Таргун со всей силой взмахнул мечом над пленником, - его, уложив головой на плаху, растянули за руки, за ноги, чтобы не дергался. Несчастный охрип от крика.
Народ, во все глаза следивший за жертвоприношением, ахнул в голос, и эхо этого единого вопля слилось с сочным шлепком ржавого лезвия меча, окрасившегося кровью.
Тело убитого сползло на доски обрядового места, голова с расширенными глазами, изливая из отрубленной шеи кровь, - упала и покатилась к ногам «Черных черепов». Служитель, подхватив ее за волосы, бросил в корзину. Позже эта голова займет место на частоколе, окружающим храм богини.
К алтарю поволокли одного из сыновей соковаров, худого, взлохмаченного парня. Он упирался, тормозя носками соломенных лаптей. Таргун, взглянув на его голову, поморщился, но взял в руки медную чашу с освященной водой, побрызгать на жертву. Велел уложить юношу на алтарь.
В толпе послышались зов: «Дайтья, Дайтья» и рыдания: это заплакала его мать, седая, согбенная женщина с клюкой – корявой кизиловой палкой.
Вдруг в раскрытые ворота вбежал один из воинов Таргуна, заорал, указывая назад:
- Готы!
В конце длинной каменистой улочки поселка, имевшей пологий спуск, появились верхушки штандартов и знамени, донесся цокот быстро идущей, в звоне бубенчиков, конницы.
- Ка-ароль Антир?! - Таргун сплюнул с досады, узнав клейноды правителя всех тавров и герулов. - Вот напасть на мою го-олову! - он понял: его кто-то предал. Спасая свою шкуру, забыл жрец, перед кем приказал немедленно закрыть ворота.
Воины, послушные воле Таргуна, веря, что к ним приближаются готы-грабители, рванулись задвигать тяжелые ворота, тащить дубовые перекладины на железные скобы.
Антир, увидев, что перед ним закрыли ворота, вырвался вперед. С проклятиями выхватил из-за спины, из потайного кармана на поясе, кинжал, со всей силой запустил его. Клинок по рукоять вонзился в корявую обшивку ворот.
Тот час, алауны рассредоточились и метнули по дротику выше и ниже клинка, брошенного королем. Дротики остались торчать в воротах наподобие ступенек.
Спешившись, алауны, человек десять, с луками за спиной, с горитами стрел на поясе, один за другим, стремительно забрались по дротикам на каменную арку ворот. Переполошенной черной стаей возмущенные вороны взметнулись в воздух.
С некоторого расстояния верхами Антир и его юный оруженосец наблюдали, как «Побратимы», стоя на арке, мгновенно заряжая луки стрелами, поражали на площади приспешников Таргуна. Те, видимо, не ожидали, что их город с налета возьмут штурмом; ведь не успели закрыть ворота, как дубовые бревна отозвались грохотом от ударов дротиков, и сверху на воинов Таргуна засвистел рой стрел. Человек двадцать почти одновременно, бездыханные, свалились на плиты площади. Ратники в красном, блистающие золотом, спрыгнули с арки, два раза перевернувшись в воздухе, как гимнасты, приземляясь на ноги.
Народ, заволновавшийся, плотнее сбился, как овцы в отаре, - такое они видели впервые: с каменной арки ворот прыгали, кувыркаясь, уже другие ратники в красном. А первая десятка стрелков уже раскрывали ворота, отодвинув дубовые перекладины.
Жрец Таргун и не подумал удрать. Умел он дурить царя-короля, кто ему верил и теперь поведется на хитрую ложь; сделав несчастное лицо, таращился кровожадный жрец, как
