захватить все мое «я» и лишить меня души! Ухожу из церкви!» Приняв решение, он неожиданно вспомнил, что они с другом договорились завтра идти в монастырь к старцу иеромонаху Епифану. «А может, смысла в этом уже нет? – безразлично подумал отец Алексей и, не ответив себе, лег снова на кровать, и, натянув на себя одеяло, отвернулся к стене, и спокойно уснул на краешке кровати, чему-то блаженно улыбаясь.
Проснувшись на рассвете, Алексей почувствовал себя совсем разбитым. По-прежнему сильно болела голова, мутило. Увидев стопку икон на подоконнике, он со стыдом в душе подошел к ним, перевернул каждую ликом вверх и поставил на прежнее место. От этого он почувствовал себя лучше. Вспомнив о намерении исповедоваться, подумал: «Может, в этом и нет уже смысла, а мудрое слово еще никому не помешало. И решать свою судьбу предстоит все-таки только мне самому!»
Встретились с Михаилом, как и договаривались, около церкви и направились в сторону монастыря. Шли, постоянно разговаривая о том, как прекрасно жить вдали от больших городов, среди первозданной природы и простых людей. Вопросов веры не обсуждали. Алексей понимал, что хотя он вроде бы все решил, но от того, что скажет старец, может зависеть его дальнейшая жизнь.
Михаил через монаха, приходившего в поселок за какой-то надобностью, передал старцу просьбу об исповедовании, и тот ждал их.
Первым зашел в келью старца отец Михаил. Через некоторое время он вышел угрюмый и озабоченный, лица на нем не было.
– Ну? – спросил Алексей, стараясь заглянуть в глаза другу.
Тот отвернулся, махнул рукой и сказал:
– Потом поговорим, иди теперь ты.
Епифан выслушал Алешу, ни разу не перебивая и не задавая вопросов, только густые и седые брови его сильнее и сильнее хмурились. Старец был весь седой, и та небольшая часть лица, что не была покрыта волосами, была сплошь покрыта морщинами. С первого же мгновения, только взглянув в глаза старого монаха, молодой человек подумал: «Да... сколько же испытал этот человек за свою жизнь?» Алексей рассказал все о себе, начав с самого детства, и сомнения свои рассказал, и про сон тоже рассказал. Когда он замолчал, старец, глядя ему в глаза, надолго задумался. Лицо старого монаха было неподвижно и не выдавало никаких эмоций, потому никак не догадаться о его мыслях и о том, что он скажет. Молодой священник был совершенно спокоен, решив про себя оставить церковную службу.
Наконец Епифан, продолжая смотреть Алеше в глаза, начал говорить:
– Вижу, не в Боге у тебя сомнения. Вера твоя крепка, и не в людях твои сомнения – в священники пошел из-за любви к ним, а не к себе, и не из-за корысти какой. Сомнения твои в тебе самом. Ты в себе сомневаешься, достоин ли быть священником и почему люди должны верить, что ты их духовник и пастырь. В себя ты не веришь, в свою миссию, Богом данную тебе. Ты ведь, Алеша, с детства жил при церкви, в глуши, где и грехов-то, что мужик чужую корову поленом ударил, мол, паслась на его делянке. Затем учеба в духовной семинарии. А мирскую жизнь не знаешь, оттого и людей не понимаешь, их чаяния. Да! Многие приходят на исповедь не раскаивающимися в своих грехах, а только имея желание раскаяться, и в этом им помогать надо, и каждый раз отпускать грехи, чтобы человек думал о них и старался раскаяться. Вспомни, что ответил Иисус на вопрос Петра о том, сколько раз прощать надо? Иисус сказал, что «до седмижды семидесяти раз», а именно, столько раз, сколько человек просит тебя об этом.
Старец замолчал на некоторое время, а потом продолжил:
– Вот что я тебе скажу. Отдохни до конца отпуска в этих тихих благостных местах и ни о чем не думай, и ничего не читай, сходи с мужиками на охоту или рыбалку, просто погуляй по здешним холмам – успокой нервы. Вернешься в церковь к месту службы и пиши прошение об откреплении тебя от места службы и выводе тебя за штат с правом служения. Поезди по стране, поговори с людьми, узнай, как и чем они живут, пойми, как устроена мирская жизнь. И по святым местам поезди, помолись там и о жизни подумай.
Обратно в поселок друзья шли молча. Каждый думал о своем. Небо затянуло серой пеленой облаков, и началась морось. Алексей обдумывал слова старца о грехах, и ему вспомнилось, как один раз в их деревне появилась цыганка беременная, отвечавшая весело с громким смехом на вопросы об отце ребенка: «Не знаю, мало ли их было у меня, мужиков-то».
Деревенские бабы тоже смеялись и говорили:
– Ой врешь, Любаша, ой врешь! По вашим цыганским законам никак девке разгуляться нельзя. Вернешься в табор, спросят с тебя – признаваться все равно придется.
– Спросят, найду, что ответить – сами не рады будут, что спросили, а все равно простят, – только и отвечала Любаша.
– Ох уж эта любовь цыганская! Вспыхнет – не потушишь, – говорили промеж себя бабы.
Вот, пожалуй, и все грехи людские, которые он видел в детстве и в отрочестве.
Добрался Алексей до своей избы только к ночи. Еще ступая по лесной тропинке, он решил послушаться совета мудрого человека, прожившего много лет и в свое время много странствовавшего по стране и святым местам. Войдя в избу, сел за стол и стал смотреть в окно, подперев голову ладонью. Спать не хотелось, и он снова вспомнил Епифана.
К рыбалке и охоте Алексей за свою жизнь не пристрастился, а ведь ходил по молодости с ружьишком по тайге, потому остаток отпуска бродил по лесистым холмам, любовался бескрайностью мира, медленно, но неуклонно готовящегося к зиме. Он уже хорошо знал места в округе, знал, где можно было покормить орешками белок, а где и кабанов встретить, и медвежьи следы увидеть. Гуляя, думал о деде-священнике, сестрах и их детях, его племянниках, о том, почему он так давно не навещал их. Звонил им, но по телефону о многом ли поговоришь? Каждый раз после разговора с дедом Алексей задумывался: «Тихая и спокойная жизнь в провинции, люди, не испорченные цивилизацией. Мир моего детства. Может, там мое место?» Но каждый раз мысли эти так и оставались только мыслями.
Здесь, в Верхних холмах, иногда приходили к нему люди исповедоваться. Полюбился им молодой батюшка с добрыми глазами и проникновенным взглядом: слушал внимательно, не перебивая человека. А затем спрашивал, если надо было ему что-то уточнить, и советы давал толковые, но никогда не спрашивал о том, в чем видел у человека в душе рану незаживающую.
Обратно Алексей решил ехать через Москву, в которой ни разу не был. Весь день ходил по городу и очень дивился суете, грязи и большому количеству нищих-попрошаек. Со многими из них обстоятельно беседовал, но все же не смог понять, как так можно жить, но люди как-то выживали. Вечером этого же дня Алексей опять был в поезде и смотрел в окно, наблюдая, как плавно платформа уходит куда-то назад, оставляя Москву только в его воспоминаниях.
Прибыв к месту служения, он сразу подал прошение о выходе за штат с правом служения и стал терпеливо ждать. Ответ пришел только в апреле, и молодой священник, душевно попрощавшись с настоятелем церкви, уехал в родной поселок Таежный к деду.
– Может, оно и правильно, Алеша, – задумчиво сказал на прощание настоятель отец Сергий. – На все воля Божия.
От железнодорожной станции Алексей отправился до поселка пешком. Он шел с детства знакомой тропинкой и жадно всматривался во все вокруг. Все было так, как и много лет назад и как не раз являлось ему во снах. Он видел с детства знакомые места, и на душе у него становилось тепло и уютно. Сомнения ушли куда-то на второй план. Часа через три он был уже около церкви. Вошел. Службы в это время не было. Подошел к алтарю, опустился на колени и перекрестился три раза, а тут и дед появился. Увидев внука, он остановился и раскинул руки. Алеша бросился в его объятия; так и стояли они долго и молча, обнявшись, будто хотели не только мыслями, а и всем телом почувствовать друг друга – поверить, что они снова вместе после нескольких лет разлуки. Внук помог деду дойти до скамейки в углу церкви. «Постарел сильно, весь в морщинах, и в глазах его какое-то ангельское смирение, – подумал Алексей. – Но также от него исходит тепло, любовь и запах ладана, который я всегда чувствовал в детстве. И ведь никакого упрека не услышал в том, что ни разу не навестил я его за эти годы».
Наконец дед, придя в себя от неожиданной встречи, спросил:
– Ну, рассказывай, внучок, как служится, что за люди, с которыми вместе служишь, и как начальство твое. Не очень придирается?
Алексей долго и подробно рассказывал, и про сомнения свои тоже рассказал, и что находится за штатом с правом служения, не умолчал.
– По молодости лет у меня такие же сомнения были: мол, чем я могу людям помочь? Но чем дольше живу, тем все больше вижу отчужденность людей друг от друга. В их души въедается чувство одиночества, даже у тех, кто в семье с детьми живет. Куда им идти, кому душу свою излить? И идут в церковь даже неверующие слово доброе услышать, надеясь, что, может быть, и на самом деле есть Господь, который поможет им снять тяжесть с души. Зная про тайну исповеди, высказывают все батюшке. Но и нам, священникам, чтобы помочь людям, надо верить в свою миссию, пусть и не Господом нам данную, но самой жизнью. И вот еще что: болею я, сам видишь, хожу с трудом; просил прислать мне в помощь еще одного священника, да сколько лет только обещают. Не подумай, я не прошу, чтобы ты в этой глуши навсегда возле меня остался. Сам я других успокаиваю, а меня успокоить некому, а до церкви в райцентре добраться мне трудно, чтобы исповедоваться. Вот и исповедуюсь в храме перед алтарем, когда никого нет. Прошу тебя, пока ты временно за штатом, послужи здесь, дай мне отдохнуть. И меня исповедовать будешь.
– До поздней осени здесь буду жить и, конечно, подменю тебя и исповедую, когда захочешь, а там
