- Что стрелы опять дрянь завезли? Привет, Петрович! - сухонький мужичок с седой оградкой вокруг хорошо наметившейся плеши на темени, укутанный сначала в теплый шарф по самый нос, а сверху покрытый шерстяным пледом сидел на парапете многоэтажного дома и в такт качавшимся где-то внизу деревьям покачивал валенками на босу ногу.
Да полное гамно! Полное! Вечер добрый, Степаныч! Ты чего здесь, холодно же и снег сыплет? - говорящий был как под кальку снят с первого, только на голове развевалась копна густых курчавых русых волос с редкой проседью, и крылья за спиной были немного погуще, побольше и попышнее. С парой серых перьев на кипельно-белых крыльях, выраставших из шерстяной водолазки шоколадного цвета.
На тёмно-синем небе висело две луны, а над их головой кружил Сириус. Ночь укрыла город и зажгла фонарями окна в жилых домах.
А… Да ну их – махнул Степаныч куда-то в неопределенность- Утомила меня моя. Сил нет! То нельзя, это вредно, а курение совсем меня убьёт. Как будто кто без смерти умер. Пилит и пилит меня как пила старая, толку что все зубья тупые, как по стеклу железом. Брррр. Вот, вышел посидеть в тишине. Присаживайся – Семеныч расправил плед, приглашая.
Ну, Степаныч, тебе ли жаловаться? Мне бы на твое место, да я бы ух. Мне б за счастье. Мотя пилит его, понимаешь ли. Ты хоть помнишь, что отбил её у меня, Старый ты хрыч?
Какая же Матильда была красавица! А как танцевала. Как же я любил её. – Петрович вытянул из пачки беломорину, прикурил и затянулся дымом в полную грудь. При разговоре о Матильде где-то в глубине души все ещё саднило.
Когда-то очень давно… но, пожалуй, лучше рассказать все по порядку и еще отмотать на сотню лет назад.
Петрович и Степаныч были Амурами при исполнении. Нормальные такие Амуры средней полосы России. Не жгучие страстные и импульсивные итальянцы, а коренастые, спокойные и рассудительные русские мужики. И стрелы, выпущенные из их луков, несли, как правило, такую же любовь. Рассудительную, надежную и пока смерть не разлучит.
Так вот. Знали друг дружку Петрович со Степанычем ещё с ясельной группы, когда матери привели их в детский сад «Солнышко». Степаныч в первый же день знакомства прокусил руку Петровичу, так и побратались они на крови, что не мешало им периодически взъерошивать перья на крыльях друг друга.
Петрович был на месяц младше, поэтому Степаныч часто называл его «Мелкий», на что Петрович огрызался – А ты-старых хрыч!
Так вот. Про Матильду.
Мелкий её увидел первый. Она танцевала партию какого-то там лебедя на на подмостках Мариинки. Как в театре оказался Мелкий, не спрашивайте, даже Мелкий этого уже не помнил. Вероятно, в кого-то стрелял. А там Матильда, её крылья и эти па. И Амур Петрович поплыл. Амуры они такие, как стрелы в других пускать, так горазды, а как самих любовь накрыла, так впадают в полный ступор.
Страдал Мелкий страшно, прилетал в окно репетиционной залы смотреть, поджидал у выхода, потихоньку следовал рядом, провожая каждый вечер домой. Исхудал так, что одни крылья торчали, а подойти боялся. Месяца три боялся. Пока к делу не подключился Степаныч.
Помнится, был март, горели фонари и так же сыпал на головы мелкий снежок, когда друзья на пару явились Моте, изрядно её напугав. Тогда они были ангельски хороши, на порядок выше и статнее себя теперешних. Только вот крылья… А что крылья-то?
Так она сама в пачке из перьев и в кокошнике из них же фуэте кружила. Сговорились довольно быстро, но немного не так как планировали. Ибо Мотя выбрала Степаныча, и Петрович отошел в сторону. Была ли обида на друга? Да нет, любовь дело-то такое. Потом Мотя же свой выбор сделала сама и у Петровича реальных шансов не было. Дружба немного пошатнулась, но устояла, ибо настоящая дружба таким не рушится.
Старый хрыч обженился, а Мелкий так и остался холостым. И теперь гляньте-ка на Степаныча, жалится он. Мотя ему тупая пила. Блин…Так точить же надо. - тянув сигарету думал Петрович.
- Слышь, Степаныч, помнишь я лет десять назад чуток не рассчитал силы и стрелу фиганул, а она двух мужчин цепанула и даму? Вчера встретил. Так трое и живут. Показалось, что счастливы. Как наше начальство тогда всполошилось. Кричали, луком перед моим носом трясли. Чуть совсем меня не поперли. Спасибо ты вступился. А люди живут себе и любятся. Трое, четверо- какая разница, главное, чтоб любовь! Скажи, Степаныч!
-Ты это мелкий брось! Ошалел штоли? У тебя в присяге что записано? Каждой твари по паре! Твари! По паре! По паре! – Степаныч повысил голос - И вот это мне не надо рассказывать, что главное любовь, а там хоть котловым методом. Прикрывать свою криворукость не надо. Я тогда за тебя, как за друга вступился, а не потому что поддерживаю, так и запомни! И потому, что хороший ты парень, хоть и дурак. И люблю я тебя, как брата. Вот только с нынешними стрелами что делать-то? Гомно же, полное гомно! Всего лет пятьдесят назад хорошо же делали, надежно. А сейчас пидарасы какие-то безрукие сплошной брак гонят. Страшно смотреть. Кривые, тупые и не летят. И как работать - не понятно. А народ внизу страдает.То сходится, то расходится. Сплошная кадриль.
Из далека раздалось – Мура, Мура, ты где? Куришь небось, паразит, вот я тебе сейчас! - и послышались приближающиеся легкие шаги.
-Все брат, расходимся. Потуши сигарету. Сейчас Мотя придет. Вставит нам обоим. Если что, ты один курил, а я нет.
Петрович погасил сигарету, расправил крылья и спикировал на рядом стоящую пятиэтажку, где в мансарде располагалась его скромная холостяцкая берлога. И уже из своего окна наблюдал за тонкой женской фигуркой, отчитывающей где-то вверху, на соседней крыше его друга, и любовался, как когда-то встарь: и на друга, и на любимую женщину, и на семейное счастье!
