Средневековая Русь. 6811 год от Сотворения мира. Начало марта (1303 год от Рождества Христова)
Мирослав сел на сосновое бревно на берегу реки, упёр локоть в бедро, прикрыл глаза ладонью и тяжело вздохнул.
Только вчера вся Москва шепталась о том, что князь Даниил Александрович тяжко болен и по уже сложившейся православной традиции готов принять схиму, предчувствуя скорую кончину. Откуда люди знали о том, было неведомо, учитывая, что в княжеских палатах всем холопам настрого запретили говорить о здоровье князя и принятой им схиме. Но, видно, как не запрещай, а слухи будто сами, без ведома людей, просачивались через рубленые стены княжеских хором...
Князь Даниил был самым младшим сыном великого князя Александра Ярославича. И хотя ярлык на великое княжение князем Даниилом так и не был получен от Ордынского хана, то и дело в толпе народа во всех людных местах слышалось, как удельного князя за его миролюбие, а больше за почти бескровное расширение княжества, уже называли великим князем Московским...
Мирослав устало потёр ладонью лицо и приоткрыл глаза. Стояли ранние утренние сумерки. Почти напротив, на правом берегу Москвы-реки находился Данилов монастырь, заложенный самим Даниилом Александровичем. Или как часто называл его простой люд меж собой — князем Данилой.
Больше двадцати лет назад совсем молодой ещё удельный Московский князь Данила Александрович начал строить монастырь и назвал его в честь своего небесного покровителя, преподобного святого Даниила Столпника. И сам же теперь собирался упокоиться в стенах некогда основанной им обители...
Люди не знали о том точно, но Мирослав был вхож в княжеские хоромы и видел, как плох стал князь Данила в последние дни. И, как за прошедшую седьмицу уже дважды он просил Мирослава повторить рассказ о последних днях великого князя Александра Ярославича в Феодоровском монастыре. Поскольку знал князь Данила и от сторонних людей, и от самого Мирослава, что ещё будучи ребёнком провёл тот в Городце рядом со схимонахом Алексием все последние дни в разговорах, даже не подозревая, что новообращённый схимонах и есть великий князь Александр Ярославич...
Мирослава князь Данила слушал почти не перебивая. Лишь иногда уточнял мелкие, несущественные, казалось, подробности. Словно искал он схожестей в своей собственной и отцовской судьбе и ответы на какие-то терзавшие его, но так и не заданные Мирославу вопросы.
И оба раза, вроде бы удовлетворённый рассказом и своими ожиданиями от него, говорил Мирославу с усталой улыбкой, что хотел бы теперь и сам дожить до весны, увидеть ледоход и вдохнуть запахи сырой земли и заново нарождающейся после долгой зимы природы. И только после этого предстать перед Господом со спокойной душой и нести ответ за свои мирские дела.
И каждый раз от тех слов Мирославу становилось не по себе. Словно князь Данила окончательно уверовал, что скоро умрёт и уже ждал своей близкой кончины...
Мирослав поёжился от холода. Весна в этом году была морозной. Повсюду лежал глубокий, хотя уже и подтаивающий на ярком дневном солнце снег. Уже вторую седьмицу, начиная с полудня, слышна была громкая капель и пласты сырого снега то и дело с грохотом падали с крыш срубов. Но до первого ледохода на реке, казалось, было ещё далеко. «Разве что сразу оттепель наступит», сам собой пришёл в голову ответ на собственный, так и не высказанный вслух вопрос. Мирослав грустно улыбнулся и распрямил спину. Сидеть на холодном сосновом бревне было неудобно. Он ещё раз перевёл взгляд на монастырские постройки за замёрзшей рекой, окружённые мощным тыном из толстых заострённых на концах брёвен, вытоптанные людьми тропинки в снегу и опять прикрыл глаза.
Подумалось вдруг о том, как за последний десяток лет расстроилась Москва. Из захудалого городишки, который в первый приезд сюда Мирослава четверть века назад больше напоминал крупное селение, Москва превратилась в полноценный город. И пусть она пока уступала Владимиру и Новгороду и, тем более, огромным Тебризу и Багдаду, где также пришлось побывать Мирославу во время татарского плена, но город рос словно на дрожжах, безостановочно расстраиваясь вширь и ввысь. Целыми семьями люди прибывали сюда даже из далёкого Галицко-Волынского княжества. Уставшие от войн, междоусобиц и бесконечных мытарств, привлечённые рассказами о всё возраставшем влиянии Москвы на Руси и тем, что князь Данила даёт всем прибывшим земельные наделы и не облагает переселенцев никакими данями, пока люди не обустроятся на новом месте.
Но чем больше становился город, тем больше появлялось в нём и шального, случайного люда, промышлявшего невесть чем и не приносившего с собой ничего, кроме смуты, раздоров и дурных слухов.
Неожиданно Мирослав вспомнил об услышанном давеча разговоре в торговых рядах о том, что над братьями и потомками князя Александра словно бы нависло проклятие. И как ему захотелось перепоясать плетью поперёк спины дурного рассказчика с крикливым противным голосом. А следом за тем своё волевое усилие не делать опрометчивых шагов. Сорвать злость на плюгавом мужичонке в старом потёртом зипуне было делом нехитрым. Только и это бы ничего не решило: раз люди от Великого Новгорода и до самых южных границ русских княжеств говорили открыто о проклятии над княжеским родом, значит, могла быть в том доля правды...
И как увидев Мирослава с дружинниками люди вдруг разом притихли. Мужичонка же, испуганно обернувшись и видя перед собой воеводу, от страха бросился в ноги Мирославу, прося не губить его за дурные слухи, которые он бездумно повторял. Но Мирослав лишь остановился на несколько мгновений, словно размышляя, как обойти неожиданную преграду на пути, глубоко, ноздрями втянул в себя морозный воздух, глядя на испуганное рябое лицо мужичонки с жидкой бородёнкой и мутными, водянистыми глазами. После чего посмотрел по сторонам и, видя, как люди смущённо отводят глаза от его взгляда, тяжело выдохнул и, так и не произнеся ни единого слова, продолжил свой путь...
Мирослав и сам знал о том, что и великий князь Александр, и его единоутробные братья и даже дети не доживали до полувека. И хотя, князь Данила всё ещё был жив, но и сам Мирослав видел, как тот прямо на глазах угасал в последние месяцы. Оставался ещё один сын князя Александра, он же старший брат князя Данилы, великий князь Андрей Александрович, но и из Владимирского княжества до Москвы то и дело доходили слухи, как он плох. То ли действительно висело какое-то проклятие надо всеми братьями и детьми князя Александра, то ли растратил князь Андрей всего себя в погоне за властью и отцовской славой и надорвался сверх всякой меры...
Мирослав ещё раз тяжело и протяжно вздохнул, отвлекаясь от неприятных мыслей. Ему нравились ранние утра, когда улицы не были заполнены торговым и ремесленным людом и можно было побыть наедине с собой, по сути, в одиночестве в центре большого города.
Но сегодня не успокаивало и это. И даже мысли, как назло, то и дело перескакивали с одного дурного на другое...
Мирослав вдруг усмехнулся, поймав себя на том, что этим утром, думать о чём-то предметном ему и не хотелось. Слишком много было передумано и перечувствовано в последние годы и теперь душа требовала лишь покоя и созерцания...
Мимолётным образом вспомнилось, как больше сорока лет назад он сидел на берегу реки и удил рыбу недалеко от своего селения. Пожалуй, только то, что его не было в тот день дома и спасло Мирослава от того, чтобы быть угнанным в полон или зарубленным одним из татар, разоривших и спаливших всё селение.
Казалось, с того момента он прожил уже не одну, а несколько жизней. И событий в них было столько, что всё уже нельзя было и упомнить. И даже воспоминание о собственном детстве, разорённом селении, матери и сестрёнке, угнанных в татарский полон уже давно не рождали ни тоски, ни злости, ни отчаяния, как не раз случалось с ним раньше — десятки лет назад...
Мысленным взглядом Мирослав окинул прошедшие годы. Его жизнь не была ни плохой, ни хорошей. Жизнь была трудной. Но даже все тяготы и лишения не смогли надломить ни его характер, ни веру, ни ожидание лучшего от каждого нового дня...
То ли время всё лечило, как писалось в древних книгах... То ли дарило частичное беспамятство, чтобы мог человек хоть как-то жить, не сгорая дотла от ненависти и тяжёлых воспоминаний...
Не раз Мирослав слышал разные мнения на этот счёт и от начитанных иноков в разных монастырях, и от умудрённых самой жизнью людей едва и не во всех русских княжествах, где успел побывать. Как не раз он возвращался к этой мысли и в татарском многолетнем плену. В каждом мнении, казалось, была окончательная истина... и одновременно какая-то незавершённость. Потому для себя самого он до сих пор так и не смог сделать простого и однозначного вывода по этому поводу...
Мысли о князе Александре Ярославиче навеяли детские воспоминания. Тогда, больше сорока лет назад, в Феодоровском монастыре в Городце, когда говорил Мирослав со схимонахом Алексием, ещё не зная, что перед ним великий князь Александр, уже принявший схиму, особенно внушительно звучали слова схимонаха о том, что душу всегда нужно держать в чистоте и не позволять себе озлобляться. Потому как беспокойная душа изводит и себя, и всех людей вокруг… И грешит без остановки... И сама со временем иссыхает и чернеет…
С удивлением Мирослав подумал о том, что и сам он уже на много лет старше князя Александра Ярославича в последний год его жизни. А всё никак не может дойти до той мудрости, о которой говорил ему схимонах больше сорока лет назад.
И по сей день вспоминая о великом князе Александре, Мирослав думал о нём, прежде всего, как о схимонахе, поскольку и познакомился он с отцом Алексием, как с умудрённым опытом и знаниями иноком. Познакомился, ещё будучи семилетним ребёнком... За месяц до смерти схимонаха...
«Неисповедимы пути твои, Господи», тихо прошептал себе под нос Мирослав на греческом и ещё раз тяжело вздохнул. Но следом непроизвольно и неожиданно для себя самого улыбнулся, подумав о том, что дома его всегда было кому ждать. И это тоже воспринималось, как личный дар Господа. За годы мытарств и лишений...
Ещё одна мысль о том, что у него дома все привычно говорили на двух языках — на греческом и русском родила повторную улыбку...
Он опять подумал о том, как тогда, больше сорока лет назад, надеялся встретить князя Александра, поступить учеником в его дружину, обучиться ратному делу и начать искать уведённых в татарский полон маму и сестрёнку. А встретил Мирослав князя Александра уже в образе схимонаха, даже не подозревая о том, что сама судьба свела его с великим князем...
Мирослав грустно улыбнулся своей наивной вере в то, что с княжеской дружиной будет проще искать маму и сестрёнку в бесконечных ордынских степях... Но такова уж была его детская вера. И кто знает, может, и над собой нынешним и своими убеждениями ему также придётся усмехаться спустя ещё несколько лет жизни.
Но сейчас, в начале морозного марта 6811 года от Сотворения мира Мирослав лишь задумчиво кивнул самому себе, словно найдя успокоение в своей последней мысли. После чего тяжело поднялся с
