Таточка
… - Ну, вот уже и вечер….
Подумал молодой человек, направляясь к Невскому.
Лиловые сумерки, с редкими блекло желтыми пятнами газовых фонарей, легким, снежным муаром накрыли ближайшие дома. Длинные, изломанные, почти черные тени прохожих, бесшумно скользили по ноздреватому, истоптанному снегу и растворялись в ярко-белом, квадратном пятне света, огромной витрины ближайшей кондитерской. Из-под неплотно прикрытой двери магазинчика, неспешно выползали бледные струйки пара.
Вкусно пахло корицей, ванилью, сдобным тестом и еще чем-то необыкновенно домашним, может быть даже рождественским.
Аромат был настолько родным, что молодой человек, даже забыл о пронизывающем всю его нескладную, по-юношески долговязую фигуру, ветре, с завидным упорством дующем с залива.
В вязких сумерках поплыл заунывный колокольный звон, призывающий верующих на вечерню.
Ветер подхватил этот благовест, слегка потрепал о кресты соборов, золоченый шпиль адмиралтейства, высокие трубы домов, черные, голые ветви деревьев, да и отбросил прочь, отдельными грустными обрывками и полутонами.
Войдя в эту, одну из самых популярных в городе кондитерских, озябший молодой человек, пораженно замер.
Ему на миг показалось, что он каким-то чудом из холодного, промозглого вечера, переместился в свои детские, полусказочные мечтания.
Вокруг, на прилавках украшенных искусно измятой серебряной фольгой, многократно умножившись в ярких, начищенных толстых зеркалах, лежали большие, жестяные коробки с конфетами и халвой.
На застеленных бумажными салфетками блюдах, возвышались живописные горки из пирожных и булочек. По краям прилавков, словно в карауле застыли большие белоснежные сахарные головы, до половины упакованные в разноцветную бумагу. Полукруглыми бастионами темно-зеленого стекла, стояли бутылки сладких ликеров, дорогого шампанского и даже модный высококачественный, лимонный газированный имбирный эль.
Купив два эклера в цветастой картонке, юноша вновь вышел навстречу зимнему вечеру.
И опять всепроникающий холод заставил его зябко съежиться.
- Как странно. - сказал он самому себе. - И мороз вроде бы и не так силен, и шинель теплая, а мерзну не в пример сильнее, чем даже у себя в Екатеринбурге.
Наверное, и в самом деле влажность здесь настолько велика.
И действительно, одет юноша был добротно, не без столичного шика: почти новая шинель английской шерсти, подбита темным, с разводами мехом енота, светлые, утепленные перчатки свиной кожи и такие же туфли довершали картину.
Отступив от ярко освещенной витрины, он не спеша, направился к темнеющей громадине Исаакиевского собора. Через его большие, освещенные тысячами свечей окна, лилось тихое, идеально гармоничное пение певчих и вторящих ему многочисленных верующих. Его слух, почти сразу же выделил высокий женский голос, в котором слышался какой-то странный надрыв, почти религиозный экстаз, заставляющий сразу, как-то безоговорочно поверить во все, о чем пелось в этих псалмах.
- Да, это она, это, несомненно, она. - Прошептал он в благоговении.
-Кто еще кроме нее может так петь, так прочувствовать текст священного писания? Он непроизвольно осенил себя троекратным крестом.
- Подайте батюшка, ради всего святого. Подайте на пропитание убогому, подайте, подайте…
Сам того, не замечая, он подошел слишком близко к собору и попал в окружение нищих, ожидающих окончания службы.
Запустив руку в карман и захватив целую пригоршню медяков и мелких серебряных монет, он, не глядя, рассовал их по жадно протянутым грязным и трясущимся ладоням попрошаек.
- Храни тебя бог, милостивый государь. Храни тебя бог.
Благодарили счастливцы и, поняв, что он уже ничего более им не даст, вновь выстроились в два ряда возле главного входа, на паперти.
А служба уже походила к концу.
Вначале одиночные прихожане выходили неспешно, умиротворенно крестились у двери и так же не спеша, разбредались в разные стороны, куда кому нужно.
Но вот с колокольни раздался звон прощальной бронзы и уже не одиночки, а толпы распаренных людей, толкаясь и переругиваясь, выдыхая плотный, шуршащий на морозе пар, повалили из дверей черной, сплоченной массой.
Молодой человек, до этого находившийся в некоторой рассеянности, сейчас превратился в одно сплошное внимание.
Его взор осматривал каждую из вышедших женщин, в надежде увидеть именно ту, ради которой он и находился здесь. На его беду, с торца собора открыли второй выход и юноша заметался, в отчаянии бегая от одних ворот к другим. И вот случилось: он увидел ее - это пальто с воротником северной лисицы и маленькую шляпку, отороченную серой белкой, с легкой, короткой вуалью, закрывающей верхнюю половину любимого лица.
С радостью и одновременно с робостью влюбленный юноша, а то, что он влюблен, страстно и очень серьезно, не вызывало сомнений, бросился вслед за ней, отчаянно стараясь придумать на бегу какой-нибудь более или менее правдоподобный предлог, объясняющий вероятность их, якобы совершенно случайной встречи.
Но, не добежав до нее несколько шагов, он уже понял, что обознался, что женщина эта лишь одета несколько похоже на его возлюбленную и, что та, о ком он грезил бессонными ночами вот уже несколько долгих месяцев, несомненно, выше, стройней и бесконечно красивей.
В отчаянии, он вновь устремился к Исаакиевскому собору. Он даже вошел вовнутрь, в надежде увидеть ее беседующей с одним из священников, но никого, кроме двух-трех женщин в темном, собирающих свечные огарки и сметающих грязные, древесные опилки с пола, не нашел.
Большинство свечей уже было погашено. В храме царил сумрак.
Каждый звук отдавался где-то наверху громким эхом.
Мрачные фрески безучастно взирали на потерянного от горя влюбленного, удушливо пахло воском и ладаном.
Присев на приставленную к стене скамью, он забылся, прикрыл глаза и перед его взором поплыли сцены его знакомства с ней, неясные, лишенные резкости, словно картинки в волшебном фонаре и может быть от того еще более волнующие и значительные.
Впервые он ее встретил в Петергофе, ну да, конечно же, там, своей первой Петербургской осенью.
Весной 1900 года, когда, уступая настоянию своего отца, городской головы Екатеринбурга, он , Николай Гавриилович Казанцев, или попросту - Николя (как звали его домашние), отправился поступать в университет.
Отец, положил ему двести рублей серебром в месяц на содержание, конечно при условии, что сын его единственный, надежда и тайная гордость, сдаст экзамены, и будет достойно овладевать знаниями.
Николя в университет поступил легко и по совету своей матушки, отдыхать после экзаменов домой не поехал, а снял квартиру и стал обживаться в Петербурге, нанося визиты и завязывая всяческие нужные и не очень, знакомства.
И вот, как-то осенью, прогуливаясь вдоль каскадов фонтанов Петергофа, он, воспитанный на не броской уральской красоте, был так поражен окружающей его роскошью позолоченных скульптур и куполов, тем изяществом и совершенством линий возвышающихся над осенними деревьями зданий, что казалось ничто уже, даже более совершенное не сможет удивить его воображение.
Но не тут-то
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+