Лучше бы вы, миссис Векман, прежде её стерегли!
Но я не укоряю. Толку-то? она себя сильнее себя сгрызёт, и только кивает в ответ на мои условия. Она согласна на всё, потому что цепляется не за иллюзии даже, а за тени иллюзий. Она надеется, что я что-то смогу сделать.
А я просто хочу узнать что бывает на свете и во тьме ещё, из прежде нам незнакомого.
– Сядьте поодаль, – велю я, указывая на кресло. Миссис Векман колеблется, но всё-таки слушает. Я тут же черчу линию у её убежища. Конечно, если там зло, что сильнее призраков, может оно и пролезет через эту защиту, но в любом случае, едва ли миссис Векман успеет это понять. А может даже будет мне благодарна за такой исход.
– Не вмешивайтесь, не контактируйте, не смотрите по сторонам, не вставайте, – мне это всё кажется очевидным, но я перечисляю, потому что не верю в живых людей и в их сознательность.
– Хорошо, – голос предаёт её, но миссис Векман всё ещё пытается держаться. Во имя Элис и только её.
Нам с ней проще. Мы остаёмся на более широком пространстве. Я очерчиваю большой круг около себя, внутри защитный треугольник, добавляю знаки: зашифрованные буквы своего имени, обращение к миру покоя, элементы стихий. На самом деле рисовать проще чем объяснять, все знаки просты и рождены из примитивных линий, потому что идут эти знаки из древности. Это позже люди начали добавлять завитушки и усложнять рисунки защиты, отходя от истока. Но сила не любит нарочитого усложнения – она сама по себе проста.
Теперь немного сухого шалфея, но это больше для меня. он бодрит душу, не даёт ей уйти в полуявь-полусон. Поджигаем, и…
Тварь я вижу сразу, как всходит первый дымок. Она настолько наглая, что даже не пытается скрыться. У неё высокий рост, она сама ужасно худа, так что я даже испугалась – не скелет ли спрятан за её гниющим, висящим лоскутами, балахоном?
У неё белое лицо. Не такое, когда человек напуган, а похожее цветом на мел, маленькие, близко посаженные глаза и ужасно большой рот.
Она стоит в изголовье кровати Элис, и, возможно, давно уже там стоит, невидимая до сосредоточенности. Стоит, не шевелясь, уродливой прямой палкой, стережёт. А сейчас она видит и меня, и, честно говоря, я не хочу вступать с ней в диалог.
Но куда деваться? Она меня видит и ничего не делает, просто смотрит и не моргают уродливые жёлтые глазки.
– кто ты? – я обретаю голос, но не власть. Это над призраками я властвую как хочу, у меня есть привилегия – я живая, а это уже возносит меня над ними. Это же не призрак, и не просвечивает через эту дрянь спасительно-губительное Ничто.
Большой рот оскаливается в улыбке. Я вижу треугольные жёлтые зубы…
– Кто ты? – я повторяю вопрос уже яростнее. Я боюсь. Я не знаю, выдержат ли мои знаки её нападение, но фигура вызывает у меня такое отвращение, что ярость плещет пополам со страхом.
– Я? – она наконец отвечает. У неё хриплый, каркающий голос, – я не знаю.
Диалог есть, хотя это и не значит что тварь разумна, я и людей знаю, которые говорят, не утруждая свои мозги к размышлению.
– Чего ты хочешь? – ладно, чёрт с ней, с личностью!
Она смотрит на меня, медленно склоняет голову ну худое плечо, белая кожа и жёлтые глаза… отвратительное сочетание, помноженное на худобу смерти.
– Есть, – просто отвечает она. – Смотри.
Ничуть не стесняясь, она протягивает длинную белую руку к несчастной бессознательной Элис, на моих глазах зачерпывает из неё что-то воздушно-белое, словно ложкой загребает и разевает пасть. До меня доходит тухлый запах и я морщусь, меня тошнит, а тварь невозмутимо засовывает извлеченное из Элис в свой рот и жует.
Я отступаю в своём треугольнике. Это мерзко. Слишком мерзко. Прежде я даже не видела и не слышала подобного. призраки пугают из страха или ревности к жизни, или от желания мстить. А эта?
– Разве ты жива? – спрашиваю я, – чтобы хотеть есть?
– Разве только живым нужна пища? – каркает она, и улыбается уродливая огромная пасть, полная треугольных зубов. А жёлтые глаза так и не моргают. Ни разу не моргают.
– Она слишком молода! Оставь её! – я чувствую что совершаю ошибку. На призрака иногда можно прикрикнуть, он когда-то был человеком и знает эмоции на глубине отголосков сути.
А с этой дрянью что прикажете делать?
– Я хочу есть, – просто отвечает дрянь, – а она позвала меня.
– Она звала не тебя, – это глупый ответ, но лучшего я придумать не могу, живот сводит от отвращения и тошноты.
– Когда живые зовут в другой мир, слышат все. И мёртвые, и те, кто не был жив, – назидательно отзывается нечисть и снова тянет руку к Элис.
– Хватит! – я не выдерживаю, кричу, но заставляю себя остаться в круге и, главное, в треугольнике. – Не трогай её!
– А кого тогда? – интересуется неизведанная сила, и мне кажется, что голос её хрипит меньше.
Кого? Я скашиваю глаза на невидящую происходящего миссис Векман. Для нее все просто – я сижу в круге, она не знает, что мое сознание уже успело увидеть, сосредоточившись на силе и покое.
Кого? Как мать она, конечно, легко отдаст свою жизнь за ребенка. Но вот только я не уверена что Элис выживет. Сколько веса она потеряла? Сколько стресса пережила? Да, миссис Векман даже не задумается об этом, я уверена, и потому я не стану ей даже заикаться о подобной возможности, если она есть…
– Всем надо есть, – говорит дрянь, – всем. Смерть ест, война ест, болезнь ест, вечность ест. Я тоже хочу есть. всегда хочу. Предложи ей, предложи поменяться с дитем местами. Предложи, и я пожалею девку.
Значит можно?! Я не имею права так поступать, но с другой стороны – разве не надо платить за глупость? И потом, что будет с Элис? Я смотрю на неё, на бледную, худую, иссыхающую. Она уходит в мучениях, и, сдаётся мне, уйдёт даже если сейчас как-то удастся и вытянуть всё.
А с другой стороны? Я смотрю на миссис Векман. Сколько ей лет? сорок-сорок пять по моим прикидкам. Смерть дочери навсегда изменит её мир, растопчет его, но, кто знает, может она оправится? Может соберется из осколков?
Как решить? Сказать ей или нет? И потом – что это за сила, которая быть может и лжёт? Что я лично о ней знаю? Знаю, что она жрет Элис на моих глазах и всё.
«Посмотришь и расскажешь что там такое» – я вспоминаю слова Волака и выбрать мне удаётся легче. Меня отправили сюда не спасать, а смотреть. И это Волак уже выбрал за меня. я просто не скажу миссис Векман ни о чём подобном, ни про какой выбор речи не пойдёт.
Сила понимает меня ещё до ответа. Нечисть улыбается:
– Пожалела? – интересуется она и снова зачерпывает из Элис, не сводя с меня взгляда жрёт, с наслаждением поглощает воздушную массу, которая поддерживает жизнь в юной глупости.
– Не подавись, – советую я.
Тварь замирает и вдруг лицо её искажается, она выдвигает нижнюю челюсть так, что её рот становится черным провалом. И снова до меня доходит смрад. А затем она кричит, кричит так, что меня выбрасывает в реальный мир, соединяет с телом.
Ещё пару мгновений меня трясёт на полу, я безотчётно пялюсь в изголовье кровати. Пустое в этом мире. Миссис Векман видит моё состояние, но не решается встать. Помнит!
С трудом, но овладеваю собой, собираюсь с силами, успокаиваю напуганное тело, встаю. Шатает.
– Всё, – объявляю я миссис Векман и это «всё» сразу же ответ на вопрос.
– Что вы видели? – она вскакивает, – девочка моя. Элис… она поправится?
Я молчу и это ответ. Миссис Векман перебирает руками поредевшие волосы своей дочери, щупает её пульс, а она лишь слабо стонет – ещё живая, но уже обреченная.
Миссис Векман всё ещё ждет ответ, а потом поднимает на меня глаза, полные ненависти. Она понимает и ярость уже ко мне, живой и здоровой, принесшей ей разрушение надежд, топит её существо.
– Простите, – шепчу я. Она не должна узнать за что я извиняюсь. Элис уже явно не помочь, даже если эта тварь не лжёт, но миссис Векман не обязана хоронить себя с ней.
– Вон из моего дома! – миссис Векман кричит от ярости. Голос пришёл к ней, а вместе с тем и слезы. Она рыдает, кричит, руками вцепившись в дочь, раскачивается с нею, слегка-слегка. Та слабо стонет – обреченная.
***
– Даже не знаю что сказать, – Волак разводит руками, когда я заканчиваю рассказ. – Я никогда не слышал о таком…демоне? Как думаешь, это демон?
– Это не призрак. Остальное меня не волнует, – отвечаю я.
Волак мгновение вглядывается в меня, потом качает головой:
– лжёшь.
Он прав. Я лгу.
– я поступила неправильно? – я спрашиваю без особенной надежды. – Может надо было сказать, что есть надежда, тень надежды на обмен жизней? Но могла ли я ручаться за то, что та дрянь не обманет?
– Не могла, – соглашается Волак, – и потом – за глупость надо платить. Женщину мне жаль, но, кто знает, может она найдёт в себе силы жить. От себя лично могу порекомендовать только не рассказывать о выборе – не поймут. Не было подобного, ясно? И вообще, лучше держи язык за зубами.
А кому я, по его мнению, скажу? С коллегами на работе я почти не общаюсь, и уж точно не обсуждаю дела. А призракам рассказывать смысла нет – они собой заняты, а не моими терзаниями.
– Вот и славно, – улыбается Волак, – а теперь напиши мне рапорт и иди отдыхать. Ты заслужила, Ниса, и славно потрудилась.
Потрудилась? Ну да, странный у меня вышел сегодня труд: ничего не сделала, никому не помогла, зато устала как черт знает кто, да ещё и расстроилась.
Тут не один выходной, а два просить надо, а Волак на это не пойдёт, не отправив меня прежде куда-нибудь туда, где мне придется потом неделю восстанавливаться!
Написать-напишу, самое главное потом не думать о них. О мертвых легко не думать, я их провожаю и на этом все, а здесь? Надо как-то забыть, забыть, как умеет каждый из нашего агентства о совести, о памяти, о пережитом.
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде», «Тишина» и «Та квартира». Каждый рассказ можно читать отдельно.
