За полгода, проведенных в стенах интерната, я привыкла и к ночному образу жизни, и к проблемам, которые нужно решать быстро, и к сюрпризам, которые мои детки легко отчебучивали. И даже к ухаживаниям со стороны Славика, кои я превратила для своих девчонок в настоящее любовное шоу. Они поражались всему – и как он подает мне руку, когда я спускаюсь по лестнице, и букетам цветов, оставленных для меня в вечера, когда не было его смен, и как мой ухажер держал меня под локоток, когда утром провожал до троллейбуса. Глаза девчонок горели от переполняющего их эндорфина, когда за поеданием задаренных моим кавалером конфет они мне на уши начинали хором петь, как же он меня любит. Мне же не хотелось в эту бочку меда лить деготь. Еще в первое наше чаепитие мой сердечный друг проговорился, что приехал из глухой деревни и что вот уже второй год пытается прижиться в городе, не имея ни прописки, ни постоянного места жительства. И я его хорошо понимаю. Такой случай подвернулся – молоденькая девочка, без жизненного опыта и ушками, открытыми для «лапши», но с городской пропиской и вместительной квартирой, где ему явно нашлось бы место. Задержись я подольше в стенах интерната, возможно, девчонкам удалось бы понаблюдать и акт «разбитое сердце», но, к счастью для Славика, мы так и не перевалили за рубеж «конфетно-букетного» периода. Искренне надеюсь, что как-то он всё-таки пристроился в этой жизни. Слишком хороши были его широкие плечи, чтобы пропадать без женского внимания.
В общем, в интернате мне нравилось. И лишь одна вещь меня смущала основательно. Не учись я в педагогическом институте, где начиная с первого курса, нам начитывали и физиологию, и психологию, сомнений, наверное, не возникло. Меня же они мучали постоянно. Мои впечатления от плотного общения с ребятней шли в разрез с поставленными им диагнозами об умственном отставании. И тут подвернулся случай. На одном из практических занятий мы получили задание провести некое исследование, направление и тематика - на наше усмотрение. «А чем черт не шутит», - подумала я и отправилась тестировать свои классы. Понятно, что самовольно я бы на такое не решилась, но директор, не усмотрев ничего криминального в этом, допустил меня до детей. Результаты ошеломили, они показали, что о каких-то серьезных диагнозах можно говорить только с 10%, все остальные были с задержкой в развитии и при правильном подходе к учебному процессу, они мало чем бы отличались от обычных детей. Господи, упрекая Наташку в непрошибаемой наивности, я сама плескала ей в разные стороны, потому отправилась открывать глаза директору. Он выслушал меня очень внимательно, задавал уточняющие вопросы, потом долго думал, внимательно смотря на меня сквозь очки. И только потом произнес: «Возможно, вы и правы. Но это дети никому не нужны. И какая разница с каким диагнозом они пойдут по жизни?», а затем, поймав мое нарастающее возмущение, добавил: «А вы никогда не думали, что сюда сплавляют всех тех, с кем в обычных детских домах не могут справиться? Юные жрицы любви, малолетние алкоголики, бесконтрольные бегуны – это всегда проблема. Но они должны получить образование, а потом приносить пользу обществу. Так какая разница, где и с каким диагнозом они живут, если всё, что они смогут делать потом, так подметать дворы, строчить ватники или точить болты? И, вообще, разве вам есть дело до них, Яна?». Кипя негодованием и со словами «Я так всё не оставлю», моя рука захлопнула дверь директорского кабинета. А через два дня за мной приехал милицейский наряд, который принял меня прямо с рабочего места. Толстый начальник отделения долго переводил свой взгляд с меня на бумажку, где черным по белому было написано, что я сожительствую, употребляю и принимаю на грудь. Его воображение никак не хотело втискивать меня в образ «растлительницы малолетних», но «звоночек есть звоночек» и на него нужно реагировать. И в институт полетело «письмо счастья». В те времена легко было лишиться своего бюджетного места даже при намеке на такой образ жизни, а уж если это официальный бланк, да еще и печатью РОВД, то пиши пропало. Мысленно я уже попрощалась и с учебой, и с перспективой стать педагогом. Но тут вмешался мой преподаватель по психологии, который на «отлично» оценил мое исследование, поставив «автомат» по своей дисциплине. Неожиданно для меня он не только встал на мою защиту, но и подкрепил мои результаты своей подписью кандидата психологических наук, тем самым заставив систему провести основательную проверку. И колесо Фемиды закрутилось – полетели головы. Кого-то сняли с должности, кто-то попал даже под уголовную статью. Интернат расформировали, и мои детки отправились на новые места жительства. Позже мы с Алексеем пытались найти хоть кого-нибудь из них, чтобы узнать, как дела, но всё тщетно. Лишь год спустя до меня дошли слухи, что моя Наташка родила, удачно выйдя замуж. Искренне хочу верить, что это сложилось именно так. Другое дело, что порой меня посещает мысль: как странно устроена жизнь, которая порой любого из нас делает той бабочкой, что, нарушив взмахом крыла линии реальностей, меняет будущее других людей, сама того не ведая. В прочем, и сама она меняется тоже. Изменил интернат со всеми этими событиями и меня. Но это уже совсем другая история.
PS. Однажды один человек меня спросил, почему я реальные ситуации из своей жизни превращаю в рассказы. Я не сразу нашлась, что ответить. Но потом поняла. Чужой опыт не имеет свойства учить уму-разуму, но порой он заставляет задуматься, а всё ли я делаю так? Возможно, рассказы — это просто моя тщетная и напрасная попытка достучаться до того, что живет внутри нас и зовется «душой», и тогда, может быть, в мире меньше будет и ушлых Славиков, и продуманных директоров, и наивных дурочек, как мы с Наташкой.
