который примыкал к средней школе с торца, примерно треть светловолосого выводка зачастую не помнила своих отцов – геологов, бамовцев, шабашников, вчерашних зеков и авантюристов...
За Байкалом эту людскую породу зовут «карымами», «гуранами» - но не классическими метисами а-ляfifty-fifty.Последние сохраняли выраженную скуластость или слабо выраженный эпикантус. Неизвестно, чьей крови в них больше – русской, бурятской, эвенкийской иль татарской. А с виду европеоиды. Поговорка «Поскреби русского и получишь татарина» более актуальна в глубинной Сибири, здесь и татар, переселенцев, еще с 1930-х много. И шпрехают они по-бурятски почище потомков кочевников, забывших, как выглядит лошадь.
Однажды в Захолустье по причине знания языка англосаксов мне поручили сопровождать до «съемной избы» и музея народов Севера прибывшую аж из Европы туристку, эффектную блондинку. Это вызвало переполох в райкоме партии: ранее туристы в нашем краю были одного толка – политические ссыльные, диссиденты. Декаденты, бляха-муха. Всякие там этнографы не в счет. А учительница английского уволилась и директор школы срочно определила меня гидом. Я спросил, больше из вежливости, что занесло дамочку арийской внешности в эдакую глухомань, инда голимая азиатчина, мэм! И высокая во всех смыслах гостья на голубом глазу заявила, что ее бабушка была хамниганкой, с этих мест.
«Sorry? What?! - впал я в ступор. – Чегой-то?»
«O’kay... как это по-рюсс... Just fifty-fifty.Half buryat, half...o-ro-chon, - заглянулавблокноттуристка. – Is it right?».
«Ага», - вконец растерялся я.
У Лориной мамы, скуластой, большеглазой, типичной метиски, имелась родня на оленеводческой ферме в урочище Коратал. Несколько раз в год, после забоя оленей, накануне первого сентября, или на ежегодный праздник Больдёр, а то с оказией вертолетом санавиации, они приезжали в райцентр. Привозили в барак оленину в бумажных почтовых мешках, оленьи языки отдельно, брусника в туесах и прочие дары тайги.
Лариса, так окликали ее с детства в школе, даже мать, от орочонского «лориго» – бабочка. Однако материнская родня упорно звала ее Лори. Так звал и я. (Откуда мне было знать, что эта девчушка на долгие годы, если не на всю жизнь, станет Моей Бабочкой?).
Единственное, что говорило об ее происхождении из рода вэкэроев, были шикарные черные волосы. Она с ними мучалась. По какому-то шаманскому поверью косы нельзя было обрезать до замужества. Плохая примета. Темнота, одним словом. Иногда она в шутку просила взять ее замуж, когда подрастет и получит паспорт. Говорила, что родилась на берегах реки Тыи – есть такая речка со смешным названием. Дремучее невежество. Тыя. Ты и я. Захолустье, словом.
Как-то я простудился, когда до полуночи обнимался в Баунти с Ингой. Бывшая одноклассница, пока я был в армии, превратилась в секс-бомбу – тоже новое словечко. И даже выкрасила волосы перекисью водорода. Водородная бомба. Я съел всю ее косметику. Но, несмотря на то, что мы выдули два литра пива и бутылку «Токайского», выкурили полпачки «Опала», Инга не давала снять чертовы лосины. И тут пошел дождь. Мы спрятались в кабине брошенного трактора. Я принялся за старое. Инга тоже затеяла прежнюю игру: позволяла все, но не ниже ватерлинии, стонала вплоть до решающего момента, а потом ныряла в норку: нельзя, папа узнает. В этот самый момент темноту прорезал луч и тарахтенье тяжелого мотоцикла «Урал» – Ингин папаша искал красавицу дочь! А папаша был похож на медведя, по крайней мере, не раз ходил на медведя. Я ломанулся напролом, перескакивая через шины и кучи металлолома, проклиная Ингино кокетство. Домой я пробирался переулками, увязая в раскисшей грязи, – мне повсюду мерещилось тарахтенье «Урала». Ночь была без звезд, поселок погрузился в кромешную тьму. Из-за заборов лаяли. Промокший до последней нитки, с разбитой коленкой, воняя дешевыми духами, я мысленно подсчитывал убытки любовного фиаско: пиво плюс венгерское вино, не считая дамского курева, коим в ту пору считались болгарские сигареты. Вот пижон, надо было взять спирта, подкрасить брусничным вареньем да споить красотку влёжку, как советовал Харя.
Говоря по-солдатски прямо, демобилизованный воин испытывал муки плоти. Конечно, пару раз я навещал веселых женщин у лесопилки вместе с Харей, да разок соседку Гала-Концерт, когда ее сожитель ушел на охоту, но разве это цифры для молодого человека? И потом, мне не понравилось. Никакой эстетики. Лучше передернуть на эжектор, как говорил комбат Зайченко, при виде сомнительных особ женского пола, которые приходили к проходной нашей воинской части и предлагали себя за тушенку. Семь банок – полный контакт, пять банок – частичный, но можно было поторговаться.
Время от времени, лежа на койке, я пялился в мятый порножурнал, который приволок Харя, и презирал себя. Вдобавок завклубом, шустрый выпускник института культуры с хвостиком жиденьких волос на затылке – чудно! - открыл «видеосалон». Днем в комнате ДК на магнитофоне «Электроника ВМ-12», подключенным к телевизору «Шарп» с экраном в две развернутых тетрадки, местный культрегер крутил диснеевские мультики, вестерны и похождения Брюса Ли, вечером – комедии и любовно-исторические драмы, зато ночью для «своих» – эротику. Даже начальник милиции приходил без жены поглазеть на тощенькие прелести страшненькой Эммануэль. А во время главного десерта, невинных, по сути, обжиманий на мутном экране, как я ныне понимаю, в тесном кабинете директора районного ДК, этого либерально-задроченного культрегера, наэлектризовывалась тишина, слышалось тяжелое дыхание зрителей, слабое бреханье собак у лесопилки и стук тугой струи о землю за углом. В антракте между “Греческой смоковницей” и “Калигулой” мужская аудитория, подавленная виденным, молча курила на крыльце.
Вдобавок в котельной стала собираться шпана и играть в карты. Она собиралась там и раньше, но теперь карты были с голыми красотками...
Не знаю, может, от всей этой бодяги у меня подскочила температура, а вовсе не от простуды. Я лежал в кровати, запустив руки под одеяло, когда в дверь робко постучали. Я заорал, как резаный:
- Нельзя!..
Натянув под одеялом трусы, крикнул: “Войди, падла!”
Я подумал, что это Харя прикалывается.
В коридоре притихли. Я прошлепал к двери, рывком рванул дверь и, - перекрывая армейские нормативы, - рывком надел брюки.
Вошла девчонка с кошелкой в руке, щурясь на свет из окна. Ничего особенного: две косы, две ноги, две руки-спички. Но что-то ведь заставило меня нацепить брюки и пригладить волосы... Наверное, неумелая косметика. И зачем ей тени? – и так глазища в пол-лица. Серые, внимательные, цвета старинного серебра. Лишь трепещущие ресницы выдавали ее неопытность.
Девочка-девушка сказала, что мама прислала брусники от жара. Мама это тетя Надя из соседнего барака, она знала моих родителей по работе в лесхозе. Ну, допустим, хотя странно, эта тетя Надя со мной не здоровалась. (Позже выяснилось, что мама тут побоку). Ну, пускай. Но зачем косметика? Скорей всего, позаимствовала у матери или у старших подруг. Она сказала, что ее зовут Лориго, или Лариса. Лучше Лори.
Я поглядел на Лори. Тощевата, зато в стиле Сильвии Кристель… Тонкие щиколотки и неожиданно округлые коленки. Девушка смутилась, увела взгляд, надела очки, пошарила в кошелке и подала сверток в платке.
Что это, спросил я, разглядывая обычный ширпотребовский сувенир с побитыми краями.
Ракушка, сказала Лори, она лечит болезнь. Приложишь к уху, слушаешь реку, и хворь утекает вниз по течению... Есть такая река Тыя. Хотя ракушки в реках не водятся, обычно в морях-океанах, но какая разница?
Гостья ткнула пальчиком в меня, - я сделал шаг назад от неожиданности, - потом в свою, прямо скажем, невыдающуюся грудь. Ты-я.
@infoClio
Тыя — река в Северо-Байкальском районе Бурятии, впадает в северный Байкал. Берет начало из озера Верховье Тыи междугольцами Иняптук Верхнеангарского хребта и Довырен хребта Сынныр на высоте 2578 м. Протяженность 120 км. Три версии названия. От эвенкийского «собака» в значении «плохое место». Иногда «могила, собачье место». Второе также связано с эвенкийскими корнями, но здесь «тия» – узкий, тесный. Третья версия – от якутского тыа: лес, тайга, лесной, таежный. 100 км из 120 реки насыщены порогами, перекатами, шиверами (каменистые мелководья), выходами горных пород. Норов Тыи известен спортсменам-водникам. Воды реки подверглись двойному удару. В 70-80 годы в связи со строительством Байкало-Амурской магистрали. Позднее от стоков г. Северобайкальска.
Она приклеилась к порогу, несмело оглядывалась, трепетала ресницами и близоруко щурилась и теребила в руке косу. Из-за кос я ее и вспомнил - по тому, как она их поправляла. А ведь знала, что у нее красивые глаза, не надела очки в уродливой оправе!
Я оглядел ее еще раз, теперь уже откровенно – сверху донизу. Возле ключицы билась жилка, грудь под тонкой материей едва намечалась, тонкие сильные лодыжки загорели, ступни в дешевых дерматиновых босоножках запылились, зато пальцы были прекрасной лепки. С высокого, нездешнего, привычного к грубой обуви, почти балетного, взъема они легко сбегали вниз, словно с утеса, такими пальчиками разве что касаться тихой волны на далеком острове… Розовые ногти образовывали янтарное ожерелье, и лежали полукружьем плотно - один к одному, ни один палец не смел возвыситься над собратьями, даже большой палец являл гармонию с соседом, они были ни длинны, что бывает часто, ни коротки, что еще неприятней, а, невзирая на пыль и агрессивную среду, чисты.
Пальцы и ступни жителей Захолустья, не говоря об элементарной гигиене, изуродованы многолетним, из поколение в поколение, ношением тяжелых сапог и унтов, и уже на генетическом уровне грубо скроены, даже у женщин. Дабы устойчиво стоять в стремнине горной речки, уверенной поступью ходить по тайге, одолевая
