принимает. И светит солнце, ветерок лёгкий дует с ароматом трав душистых…
Но понимает старик: воспоминание это – о лучших днях, вместе проведённых. И, поняв, совсем другое уже видит. Повсюду твердь земная в камнях – камни все чёрные, да с гранями, и из неё, как шипы, выступают. На ней град тёмный стоит. С острого угла стен высоких он начинается, а к горизонту расширяется чуть не во весь горизонт – точно корабль гигантский, в сушу врезавшийся. Рядом с ним река, чьи воды черны и неподвижны. Идут от града к реке и стоят вдоль неё едва не сливающиеся с твердью земной люди. Глядят они в реку, будто бы течения, будто бы перемен от неё ожидая, но в водах её отражения как не было, так и нет – ни мысль, ни память из них не возникнет, а равно и не утонет в них, ежели надобно, чтобы утонула. Между тем, кажется это место единственным, куда люди могут прийти постоять.
Видя всё это, снова берёт Джо в руки гитару. Берёт и ощущает, как тяжела стала она. Оттого тяжела, что на струнах её самоцветы висят. Проводит по струнам, и самоцветы с них опадают. Но на месте их тут же новые появляются. Ноты нужные извлекать они нисколько не мешают – только звучание гитары кристальным делают. Играет старый музыкант, а самоцветы дождём цветным сыплются, и в твердь каменную, и в воду стоячую, и в людей застывших попадают. Играет, и нижний мир музыкой его от края до края наполняется. Наполняясь, оживать начинает.
Но неспроста был скован вечностью он, и не просто от этих оков его освободить. Так сама земля старому музыканту говорит, так говорит ему сама река, люди-призраки, с ними во сне глубоком пребывающие, так говорят. В том сам тёмный град уверяет, вынужденный голосом человеческим к нему обратиться:
- Прекрати играть… не нарушай сон вечный, ибо снова всё в него погрузится, как музыка твоя звучать перестанет. Не береди раны. В души искру надежды не зароняй – только боль она им причинит. Хуже всего о несбыточном помнить. И нет ничего страшнее, чем во сне вечном проснуться, в котором без времени всё вокруг тебя спит и без времени дальше спать будет.
- Вот почему люди здесь оказываются: легко поверить, что мир мал. Для того, чтоб узнать, каков он на самом деле, от снов своих пробудиться надобно, - граду темному, стенам его высоким Джо отвечает. – Не пробудившися, никто того не узнает. Но посчастливилося мне увидать его…
- И каков он?.. Никак, хочешь сказать ты, что за тучами тёмными есть что-то?.. Нет, старик, веришь ты в жизнь потому, что не успел понять ещё: лишь мгновение длится она, а потом всё, что в движение приведено было, умирает, останавливается.
- Не хочешь ответ услыхать, и ладно. Подскажи-ка мне только, где сады заброшенные находятся? – Джо спрашивает.
- Что ж, переубеди нас, старик, коли сможешь. Так и быть, выслушаем мы тебя.
- И ты, град великий, и ты река длинная, и ты, земля бескрайняя, – лишь песчинки в мире бесконечном. Но коли что значимо, то и всё значимо: любая песчинка, хоть планета целая, хоть человек один. Мгновенье всего-то жизнь длится, но любое время, когда проходит, мгновеньем кажется, а сон, который вечным называют, и того короче, ибо никто, пробудившися от него, о том, сколько спал он, не скажет. Может, потому это, что мгновенье только и существует, в нём только и живём мы?.. Сон глубокий жизни для обновления нужен – не для того он наступает, чтобы навеки её сковать. Не всегда был ты, град великий, и не всегда будешь – столпом мира ты себя по ошибке признал. Думаю, всякий призрак, в стенах твоих находящийся, покидает их рано или поздно, за те самые тучи заглядывает, после чего к жизни возвращается.
- Но что скажешь на то, что хрупка жизнь, что легко злу, повсюду возникающему, разрушить её? Разве не порождают зло совершённое и всякое властное прошлое то, что перед собою видишь ты?
- Не пытаюся я отказать тебе в праве твоём, град великий, как и всему миру нижнему. Но и ты мне в моём не откажи. Коли оказался я здесь, позволь быть мне и музыке моей. Поглядим, что из этого выйдет. Только ли причинит боль искра надежды, или разгорится в пламя она, которое в сне глубоком пребывать больше не позволит? Знаю я о том, как хрупка жизнь, как зло легко её разрушает, но и другое видел: целое всегда целым остаётся, не могут его же части его разорвать, даже на йоту не могут; какое зло ни совершай, а всё одно, не более, чем игра, это, и зло совершивший – всего лишь глупец, которому дольше всех со злом этим жить; какой беспорядок ни устраивай, скоро к порядку всё возвращается. А потому, говорят, жизнь и сама нередко беспорядки устраивает…
Сказав это, полетел Джо дальше. Над градом тёмным полетел, дождём самоцветов его осыпая и слыша от него в ответ: «Верно путь, старик, держишь. Сады заброшенные сразу за мной находятся. Вот только не найти тебе то, что ищешь ты. Подобны они океану бескрайнему, ибо деревьев в них столько же, сколько в веках судеб изломанных».
И сталось так, как град тёмный сказал. Скоро простёрлись перед стариком сады те самые, но были они, как ночь глубокая, черны, и не было им ни конца, ни края. И, сделав несколько кругов над ними, признал старик: птицу чёрную в них отыскать – всё равно, что иголку в стогу сена, а может, и того тяжелее, - уж не выдаст она себя, уж не станет с ветки на ветку перескакивать, точно бойкая певчая птаха; нашла себе место и сидит, во сне самозабвенном пребывая. «Знать, не судьба, - подумал он, на незыблемый, хранящий молчание океан деревьев глядя. – Ну что, лошадка моя, куда мы с тобою теперь? Аль час пришёл расставаться?..» Но надрывно заржала в ответ Буланка да копытом забила, как будто земля под нею была.
- Что же ты хочешь сказать мне, милая? Аль не согласна ты с чем? Или то печаль в тебе говорит?..
И вновь надрывное ржание, ещё и ещё…
- Знать, и то, и другое… - промолвил Джо и, промолвив, в задумчивость погрузился.
Но из задумчивости своей он всякий раз с музыкой, с мыслью ясною выходил – ежели не сам, то с чьей-нибудь помощью. Так и в тот раз было. Донесся до него вдруг голос знакомый, да не просто знакомый – родной:
- Здравствуй, любимый! Муж мой дорогой!
Поднимает Джо глаза и видит жёнушку свою. Стоит она перед ним – такая, какой всегда была, разве что ещё моложе стала, - в наряде красочном, ярком, до того ярком, что даже деревья в саду им освещаются, - стоит, и в глазах её слёзы блестят.
- Здравствуй, родная!
Друг друга в объятия они заключают, и долго-долго объятия их длятся, ибо былого течения времени уж нет для них.
Но после жена его спрашивает:
- Как же оказался ты здесь, коль час твой ещё не настал?..
- Да ведь как не настал, коли здесь я? – вопросом да с усмешкою отвечает он ей.
Глядит она на него, ответ без его слов найти пытаясь.
- Ты пришла одна, а где же сыночек наш? – тем временем Джо вопрошает.
- Давно уж он в другом мире живёт. И меня бы здесь не было, да я тебя ждала. Вот… дождалася.
И вновь блестят слёзы. А после вновь взгляд её проникновенным становится…
- Что за птицу чёрную ты ищешь? Почему для тебя она так важна? – говорит.
- Пожалуй, не ищу боле. Для того, может, и искал, чтобы тебя, родная, повстречать…
- Мы всё равно бы встретились, - говорит жена, - есть что-то ещё… Оказался прежде времени ты здесь неспроста…
Хотел было Джо что-то сказать, да тотчас передумал: понял, что и без слов друг друга понимать можно и что это даже лучше, чем со словами.
- Так самое ценное мы и находим – когда, отдав силы на поиск, от поиска отказываемся. Взгляни-ка, не твоя ли птица вон на том дереве сидит?..
Глядит старый музыкант туда, куда жена его указала, и глазам своим не верит. Да как же так-то?! На самой окраине сада, на самом видном месте она, оказывается, сидела! А ведь оно и понятно: укрыться-то ей надобно было, да разве ж так, чтоб никто и никогда не нашёл её? Вместе с тем видит Джо: спит она. И чувствует: приближаться к ней не стоит: встревожится ещё да улетит… Не в его власти распорядиться судьбою её. Но что делать-то тогда?..
- Я бы с радостью показала тебе нашего сына, но настанет ещё пора, Джо, - жена ему тем временем говорит, - иди! Путь твой не закончен!
После её слов не пришлось больше гадать. Засветилось небо на горизонте, цветами радуги отчего-то вдруг переливаться начало… И сразу понял старик: туда ему надобно. Обнял он жёнушку свою на прощание, после чего снова в телегу сел. А Буланка того только и ждала, прежде времени крылья расправила. Тотчас продолжили они путь, - да не одни отправились, а вместе с птицей чёрною, которая сама на плечо к старику перелетела.
Мчится Джо и видит: земли пустынные в море обратились, в море мятежное, - и будто бы вслед за ним, гремя, волны несутся и не отстают от него; и там, где сады заброшенные были, уж тоже дали морские сверкают; вместо града тёмного, вечностью скованного, – корабль огромный по морю плывёт, - и выходят другие корабли из-за горизонта.
Ближе к вечеру друзья вновь взялись за инструменты. Однако Сиццон был единственным, кто от недавнего прошлого привкуса горечи не ощущал, на кого полумрак и мёртвая тишина полей не подействовали, единственным, кто струн гитары коснулся без сомнения, с чувством лёгкости. Как всегда, твёрд был и решителен Крэгволот, - но неспокоен глубоко внутри, будто бы даже раздражён. Холодной и отстранённой выглядела Аманда, хотя ещё только что призывала верить и не сдаваться. Потух взгляд и у Анисиона. Заметив это, Крэгволот сказал ему:
- Друг, ты не надел свою повязку. Прежде ты всегда надевал её…
Но Анисион ничего на это не ответил. Вместо того бросил всем:
- Давайте уж начнём!
И начали… Но с первых же нот ясно стало, что игра не ладится.
Тогда Крэгволот предложил его произведение сыграть – и коротко с ним ознакомил.
Заиграли… Но только трое. Поначалу всё вроде бы получалось, но потом что-то все равно не так пошло. Причём сам автор музыки сбился.
- Друг, почему молчат твои барабаны? – обратился он вновь к Анисиону, причину сбоя тем самым выявляя.
- Потому что в них нет нужды, - тот ему отвечал, и слова его прозвучали так, будто дело вовсе не в том, нужны барабаны или нет, а в том, что в ситуации сложившейся исполнять музыку – какую ни возьми – смысла не имеет.
А после добавил:
– Может, тебе лучше сыграть своё произведение без нас? Тогда точно исполнено будет как должно…
Крэгволот едва не швырнул гитару, но сдержал себя.
- Мы же договорились, что попробуем ещё раз и все усилия к этому приложим! Мы все прошли через этот проклятый Хляс, прошли вместе, и поэтому то, что мы собрались сейчас сделать, должны тоже сделать вместе!
- Согласна, - сказала Аманда. – Тогда, в Колизее, твои барабаны вдохновили всех! Кажется, что наша история сейчас напоминает ту музыку… Я хочу сказать, кто бы что сейчас ни чувствовал, находясь под гнётом прошлого, мы должны и мы можем собраться… Джо хотел бы этого. Ради Джо…
Мало-помалу игра наладилась, всё стало получаться. Но что могло измениться с прошлого раза, когда тоже хорошо у них всё получалось?
В исполняемом произведении наступил момент, когда ударные главную роль на себя приняли. И тут Анисион стал темп ускорять. Настолько ускорил его, что играл уже в полном одиночестве да на пределе сил своих. Но хоть это и было что-то
