Жил-был себе Гориллообразный Ездок. Совершенно обычный, единственный в своём роде Гориллообразный Ездок. Такой же как и все и в то же время ни на кого не похожий. Заурядный и выдающийся, добрый и жестокий, умный и глупый. В общем, Гориллообразный Ездок. Почему так его звали? Да потому что я так его назвал. А назвал я его так, потому что он был весьма гориллообразен и часто куда-нибудь ездил. Кем же ещё ему при этом быть, как не Гориллообразным Ездоком? Росту он был среднего. Носу поломанного. Волосами чёрен. Глазами неопределён, скорее карь. Телосложения плотного, таланту огромного, если не сказать больше — безграничного. Чего он только ни умел. Прекрасно рисовал, талантливо писал, отлично придумывал, хорошо рассказывал. Но лучше всего, а главное больше всего, он, конечно, пил. Пил он так, что ни словом сказать, ни пером описать. Много, значит. В питии Гориллообразный Ездок обретал вдохновение, в этом воплощался его неординарный, не поддающийся пониманию талант.
Друзья у Гориллообразного Ездока подстать ему назывались «алконавтами». Для смеха и из пошлого стремления к оригинальности было придумано такое название. Он и они таким образом были Гориллообразным Ездоком и Алконавтами. Проводя немало времени вместе, они очень много пили.
Кто-то мог бы счесть их обычными «алкашами» и «гопниками». Но уж чего-чего, а обычности они были начисто лишены. Мне хотелось бы живописать небольшой эпизод из их насыщенной жизни, чтобы наглядно это показать.
Был обычный день, неумолимо предвещавший бурную и длительную пьянку. Гориллообразный Ездок оторвал глаза от дороги, по которой он шёл, и поднял их к небу, которое располагалось прямо над его головой. Задумался. Что там дальше? За всем этим звёздно-синеющим небосводом, за всеми воздушными сферами, за покровом звёзд. Что лежит за пределом материи? В его сознании возник образ чистого белого листа, разложенного перед абстрактным всемогущим творцом. Себя Гориллообразный Ездок также ощущал творцом. Так от одной мысли до другой протягивал нехитрую логическую цепочку. Вывел, что и сам он вполне мог бы с успехом быть этим самым могущественным творцом. Созидателем своей собственной окружающей его субъективно-объективной реальности. Это было самодовольно и эгоцентрично, но льстило его самолюбию. «Я» из пределов, ограниченных личностью и сознанием индивидуальности, вырастало до вселенски необъятных просторов. На этом выводе прервал свои размышления и взором вновь опустился к асфальту, приятно шуршащему под ногами. Он всегда шаркал. Вместо восклицательного знака, производимого всей ступнёй, ставил длинное многоточие одной только пяткой.
Гориллообразный Ездок огляделся, приценился к домам, пересчитал номера, отметил малозначимые достопримечательности. Вычислил, что скоро должен появиться парк. Небольшое, огороженное лесисто-травянное пространство. Там и была назначена встреча.
Настроение мерзко-подавленное в предвкушении чего-то отвратительно-увлекательного. Ужасно хотелось кому-нибудь набить морду. Но у прохожих вид был либо слишком безобидный, либо внушительный. Пока он не был достаточно пьян, чтобы плюнуть на первое и забыть о втором. Весь мир вызывал у него мысленную рвоту, ибо то был мир, ему не принадлежащий, мир, повинующийся каким-то своим бессмысленно-абсурдным законам. Гигантская трагедия его жизни заключалась в невозможности распространить свою власть дальше, чем на самого себя. Он бы мог стать неплохим тираном. Или плохим. Но время для этого уже было не то. Да и сам Гориллообразный Ездок был не тот. Именно поэтому он всегда старался заглушить мыслительный процесс алкоголем. Ибо все его раздумья оканчивались тяжёлыми, несовместимыми с жизнью выводами.
Сквозь самые обычные свои, почти житейские мысли о войне, хаосе, абсолютной власти и массовых репрессиях Гориллообразный Ездок различил приближающийся вид тупых морд. Морды эти относились к лицам его друзей. Алконавты явились практически в полном составе. Ёж — длинный, вытянутый вверх, словно желающий достать своим затылком чего-то. У него всегда в запасе была какая-нибудь однообразная историйка. Бацила — самое тупое звено в их компании. И это всё, что о нём можно сказать. Онегин способен был к сочинительству и некоторой оригинальности, хоть и учился в своё время в школе для умственно отсталых. Пекарь. В любой компании должен быть свой Пекарь. Маленький дурачок, которого при случае можно побить, на чей счёт можно выпить. Был такой Пекарь и у алконавтов. Князь — туговатый на одно ухо, неспешно соображающий, быстро выходящий из себя. Из всех он почему-то наиболее близок к Ездоку. Наверное, потому что жил по соседству.
Вволю перездоровавшись, пошли к скамейкам. Сели, естественно, ногами на сидение и задами на спинку. Иначе садиться было бы непрактично и негигиенично. Какое-то время обдумывали, куда пойти и что брать. Решили для начала выпить, а потом решать. Выпили, но так ни к чему логически не пришли. Направились в придворовый садик, где уже не раз до этого пивали, и где какой-то забулдыга, назвавшийся «спецназовцем» обещал избить их, если они хоть раз ещё появятся. Уровень всех возможных опасностей существенно понизился. Они уже были в градусе. Водку соединяли с пивом прямо тут же. Многие отметили, что в этот конкретный раз водка как-то удивительно легко идёт. Весь внутренний хаос, расставленный по полочкам, благополучно начинал исчезать. Исчезали обиды, амбиции, мечты и прочие чувства, свойственные неудавшимся художникам и разочаровавшимся творцам. Оставалась только адекватная обстоятельствам старая добрая злость. В таком его состоянии опасно становилось с ним сталкиваться. Отпор мог получиться непропорционально сильнее натиска. Периодически внимание, ещё способное к сосредоточению, привлекали к себе сине-серые фигуры ментов, которые тенями скользили по окрестностям.
В животе, как и в голове, благодаря выпитому становилось хорошо, уютно-тепло. Уверенность в себе росла соответственно опьянению. Глоток за глотком Гориллобразный Ездок всё более приближался к счастью и безмятежности. Горечь выпиваемого напитка ощущалась уже отдалённо, как бы постфактум. Заторможенный мозг понимал, что это водка и что она горчит, но уже после того, как та добиралась до самого желудочного дна. На подготовленную пивом почву.
Ненамеренно все повышали при разговоре голос. Каждый вовсю старался переспорить собутыльника-собеседника и в то же самое время с ним соглашался. Никакого чётко выраженного направления беседа не имела. Темы варьировались от политики до анекдотов.
Холод не чувствовался. По-осеннему грязноватые улицы, изгаженные урны для мусора, редкие прохожие отступали на второй план. Всё становилось ничем. И водки ещё была целая бутылка. Да и всегда можно было сходить за другой.
Чувства притуплялись, мысли замедлялись. Гориллообразный Ездок не замечал, что пьёт водку. Он вообще не замечал, что пьёт. Организм, минуя разум, принимал в себя и поглощал спиртное. Неожиданно для самого себя Ездок вдруг осознал, что держит в руках какую-то, неизвестно откуда в них оказавшуюся, бутылку. Понюхав и нескоро убедившись, что это водка, он сделал мощный глоток. Горячащий поток лавиной скатился по стенкам кишечника, чуть не вызвав по пути рвоту. Алконавты слабо понимали, что говорят. Даже долго вынашиваемые и с максимальной тщательностью сформулированные мысли под действием алкоголя тонули в мешанине звуков и запахов, не вызвав никакого отклика и понимания. Всё, что происходило дальше, разум воспринимал фрагментарно. Расплывчатые образы вылезали из тумана. Вот, туповатый друг с не менее тупым прозвищем Бацила разбил бутылку о асфальт. Другой друг, не уступающий этому в тупости, но почему-то с прозвищем, намекающим на некоторую одарённость, Онегин плёл какую-то ерунду. Гориллообразный Ездок с усиленным вниманием и сосредоточённостью, какие могут быть только у пьяного человека, слушал его. Поддакивал, вставлял замечания, чаще всего не имеющие ничего общего с темой разговора. Это были обычные хмельные беседы. Одутловатый Бацила о чём-то задумался, отчего его лицо приняло ещё более идиотское выражение. Он задумался ещё глубже и стал совсем уж похож на олигофрена, при чём не самого сообразительного олигофрена. Справедливости ради надо сказать, что сам Бацила такое впечатление только подтверждал, стоило ему открыть рот. Периодически из этого открытого рта вылетали слова, в основном, бессмысленные по содержанию и незатейливые по форме. Вернулся Князь. Оказывается, он куда-то уходил. Из общей мути перед Гориллообразным Ездоком выползало какое-то яркое пятно, принимающее путём концентрации вид бутылки портвейна, протягиваемой ему. Во всех застольях от всех напитков Князь неизменно приходил к портвейну. Однако Гориллообразный Ездок не доверял портвейну. Он его, конечно, пил, но с некоторым подозрением. Ибо по опыту знал обманчивую подлую силу этого напитка. Что заманивает своей лёгкостью, напоминая вино, доверчивого потребителя. А потом бьёт его по мозгам, совсем не по-винному, тупым жёстким опьянением. Противостоять портвейну можно только с помощью хорошей закуски, желательно с маслинами. Алконавты редко когда обладали не только хорошей, а хоть какой-нибудь закуской. Сомнительно, чтобы они знали и что такое маслины. В лучшем случае заедали сухариками «Емеля» или «Три корочки» (Прошу не принимать это как рекламу замечательного, вкусного, легкодоступного продукта, идеально подходящего к пиву). С сухариками обычно пили пиво, обычно «Балтику», обычно «тройку» (это уж точно не реклама, ибо хуже этого пива не найти). А, напившись, начинали бить Пекаря. Его жилистые упругие бока словно специально были заточены под их кулаки. Ёж же принимался за свои басни про то, как они с братом кого-то избили. Противников всегда было пять. Менялись интерьеры и обстоятельства. Например, вчера они били пятерых по выходе из клуба. А позавчера пятерых, которые в вагоне метро отпустили неосторожное замечание. От истории к истории Ёж с братом постоянно избивали каких-то пятерых. Что-то блеял и Пекарь. Его никто не слушал.
[justify]Выпив как следует, а потом выпив ещё, и «на дорожку», и «напосошок», и «просто так» Гориллообразный Ездок вдруг ни с того, ни с сего без всяких на то побудительных мотивов совершенно беспричинно решил отправиться домой. «Решил», конечно, может быть, слишком громко сказано. Он подумал о том, что неплохо было бы пойти домой. «Неплохо было бы пойти домой», — именно так он и подумал. После мысли пришла уверенность. После уверенности оформилось решение. После решения наступило действие. Гориллообразный Ездок просто встал (до этого он преимущественно лежал) и, сделав два неуверенных шага, направился к ближайшей станции метро. Ближе других оказалась «Пионерская». Уйдя, Гориллообразный Ездок оставил в полном недоумении Князя, Ежа в лёгком недоумении, Бацилу в некотором оцепенении и пекаря в
