в которых отсутствуют знаки пунктуации или присутствует капс (использование слов, написанных заглавными буквами, для «утяжеления» смысла).
И надо сказать, строгое отношение к современным образцам экспериментального словотворчества подтверждено практически, собственными, ювелирно исполненными в классической манере, стихами. Иногда их форма подобна музыкальной пьесе, с четко обозначенными «разделами», отграниченными друг от друга цезурами и скрепляемыми повторностью поэтических формул. В результате возникают стройные, подчас усложненные, формы, обладающие внутренней логикой и симметрией, что придаёт стихам особенную гармонию.
...
Например, в сложном, глубочайшем по смыслу, «знаковом» стихотворении «Сад Гефсиманский», форма сама по себе знаменательна, как выразительное средство. Она представляет собой чёткую, ясную, хотя и сложную, структуру свойственную музыкальным произведениям: экспозиция, разработка, реприза. Музыкальное построение формы акцентируется и в тексте, в речевом материале, с которым поэт обращается подобно тому, как композитор обращается с музыкальными темами, лейтмотивами. Поэтический лейтмотив в стихе «звучит» с первых строк и «сшивает» форму в единое целое, являясь отправной и финальной «точкой сборки» всего поэтического высказывания.
Первая часть – три строфы, начинающиеся с поэтической формулы «Всё было ведомо…», которая варьируется, но звучит как музыкальный рефрен:
Всё было ведомо иным умам давно – лук на скрижалях Бога режут грамотеи. С
ад Гефсиманский двух людей, как домино, сложил под звёздами невинной Иудеи.
Всё было ведомо тому, кто исторгал сок двадцати веков, сходя в мешок из глины.
И мы с тех пор не в силах со своих зеркал смыть бесконечный вопль Марии Магдалины.
Всё было ведомо: за веру – слёзы лей, а за предательство – совсем иная плата.
Блажен, кто вечность получил на сей земле из длани судорожной Понтия Пилата.
Основной смысл: человек изначально обладает знанием о вере, на то мы и есть люди Писания, согласно духовной структуре которого выстроена вся наша цивилизация. И потому всё, что происходит и произойдёт – возможно предугадать и предвидеть.
Вторая часть – исторические перипетии реальной жизни, где все теоретические знания оказываются бесполезными перед напором разрушительных центробежных сил, присущих внешнему миру (а он, как известно, со времён грехопадения «лежит во зле», и потому любая, даже самая прекрасная идея, материализуясь в мире, искажается, а иногда доходит до своей противоположности ). Если провести аналогии с музыкой, здесь образы, намеченные в первой части стихотворения, «разрабатываются» в его серединном разделе, представлены в развитии, в изменении, в динамике. Примерно так, как бывает в сонатно-симфонических произведениях – в центральной части произведения, в т.н. «разработке»
И, наконец, в третьей части – на новом витке варьируется изначальная поэтическая формула-рефрен, но здесь она предстаёт в виде антиномии по отношению к первоначальному высказыванию. В известном смысле она сходна с музыкальным «остинато» - «Всё тайна здесь»…
Всё тайна здесь: волхвы, погасшие вдали, крест небожителя, верёвка на злодее...
Сад Гефсиманский странных братьев на крови встречал под звёздами безумной Иудеи.
Всё тайна здесь – и в бездне этой не горюй, лелея хлеб насущный до седьмого пота.
Из века в век несёт свой чёрный поцелуй в сад Гефсиманский человек из Кариота.
Всё тайна здесь – и нам не ведомы пути к любви, которая распята и воспета.
Из века в век идёт, надеясь не дойти, в сад Гефсиманский человек из Назарета.
Итак, в результате «разработки» первоначального утверждения «Всё было ведомо…» возникает утверждение «Всё тайна здесь…», возникает как трансформированная изначальная мысль, её логическое продолжение в облике антиномии. Антиномия – когда два высказывания об одном и том же явлении логически противоречат друг другу, но при этом и первое и второе высказывание – по сути логически равноправны, верны, истинны.
Такая антиномия здесь возникает не случайно. Она обусловлена противопоставлением образов Иуды и Христа, их последователей, снова и снова разыгрывающих на подмостках истории евангельскую драму любви и предательства, жертвы и искупления.
Два закона бытия, противореча друг другу формально, подчиняются третьему, высшему закону, Божьему – «Пути Господни неисповедимы». В тексте это выражено конкретно – в образе христианского, библейского человека, который никак не может повторить путь Христа от рождения до наивысшей ступени духовного бытия и понимания воли Неба, от Назарета – до Гефсиманского сада…
Всё поэтическое произведение «Гефсиманский сад» - с явными и скрытыми смыслами, поэтическими аллюзиями, отсылками к евангелическим и историческим образам, звучит удивительно современно, отражая вызовы времени и образ сегодняшнего человека. Трагическая коллизия, длящаяся тысячелетиями, ныне снова обрела «плоть и кровь»: язычество снова атаковало христианство на уровне божественных и человеческих ценностей, попирая святыни. Музыкальное звучание стиха, выраженное в безукоризненной форме, близкой музыкальным , рождает ещё одну смысловую параллель – с музыкальными «пассионами» по евангельским сюжетам, известными нам, например, по произведениям Иоганна Себастьяна Баха – «Страсти по Христу» - от Матфея, от Луки, и других евангелистов.
За текстом стиха возникает целый спектр «невидимых» параллелей, длинный культурный «шлейф» смыслов и эстетических отсылок к богатейшему «культурному слою». Такие стихи вызывают у читателя ощущение того, что в поэтическом высказывании содержится неизмеримо больше смысла, чем слов в тексте стихотворения. Стихотворение является лишь поверхностью, таящей под собой бездну образно-смысловых связей, многослойную глубину.
...
О том, что параллели со «Страстями Господними» не случайны и обоснованы, подтверждают и другие стихи. Например – стихотворение, также «знаковое» для творчества автора – «Приговор». Поэт прямо и недвусмысленно говорит здесь, что отрицание божественного начала и библейского опыта, связи между Богом и душой человека, приводит к цивилизационной катастрофе – и не только духовной, но, как следствие – к физической.
Душа и Бог. Неведомое. Тайна
космических истоков. Непреложно:
прикосновенье к Истине возможно,
но отрицанье – для судьбы фатально.
Тому, кто скажет: «Бога нет», гроши
идей и благ земных лелея, до́лжно
признать в себе отсутствие души…
С усмешкой горькой, что совсем не странно,
смотрю на богоборцев через призму
истории моей страны и жизни
сегодня – на последнем акте драмы,
и вижу в каждом пламенном борце –
уродливую маску атеизма
на бездуховном, в сущности, лице…
Его стихи внятны и ясны – от образов, поэтического сюжета, до скрытых и явных смыслов, стоящих за ними. Их легко читать и понимать, независимо от степени погружения читателя в детали истории и культуры. Однако особенное удовольствие эти стихи приносят искушенным поэтическим гурманам. Здесь секрет в символах, которыми поэт оперирует легко и свободно. Они почти незаметны, вплетены в тек ст без нарочитости и внешней многозначительности. Но именно они придают такую смысловую многогранность, многослойность, многоуровневость восприятия.
Примером такого использования символа как ключевого момента всего стихотворения может служить «Гусиное перо» - яркое, образное, отражающее драму и трагедию мира, подобно тому, как это делает фотограф-репортер. Здесь присутствует явно выраженное импровизационное начало, придающее внешнюю калейдоскопичность изложению поэтического материала. Это стихотворение близко по технике современной ассоциативной поэзии, где «картинки бытия» наслоены друг на друга, а их глубинная – неочевидная поначалу – связь вскрывается в самом конце, через некий ключевой мета-образ, выстраивающий весь этот сложный образный ряд в стройную систему.
Лексика стиха, его семантика – через создание художественных образов (белая сирийская ткань, скрипка, разбитая о камни) – формируют картину, подобную коллажам. За каждым из образов – ткани, скрипки – непроизвольно возникает ассоциативная связь с событиями нынешнего мира – варварски взорванного Ближнего Востока, многострадальной Сирии, колыбели христианской цивилизации.
Пером гусиным пишу, как будто
судьба – две капли весны и йода,
где без эмоций мелькают смутно
иные взгляды, иные годы…
Весна всё дальше – зима всё ближе.
На белом фоне сирийской ткани
я слышу скрипку души и вижу,
как разбивают её о камни.
Образ распадающегося мира на острие гусиного пера – в точке пересечения его с маленькой человеческой судьбой – всего лишь «две капли весны и йода»… Ощущение многомерности текста нарастает по мере прочтения, будто за разорванным пологом искусства открывается иное пространство – геополитическое, однако в сути своей ветхозаветное, библейское:
Зима всё ближе – весна всё дальше.
На чёрном фоне турецкой плитки
я знаю: век мой – с осадком фальши
и от рассудка – одни убытки.
Зима всё ближе к последней мессе,
как Моцарт в тайной игре порока…
Здесь явственно противопоставлены Восток и Запад, как разные цивилизации, и потому открывается смысл появления в тексте имен Паганини и Моцарта, сирийской белой ткани и скрипки-души, разбиваемой о камни.
Стихотворение пронизано лейтмотивами, повторяющимися поэтическими формулами. У таких мастеров слова ничего не бывает случайным. И зима, и весна – здесь не просто времена года, а как в эпоху Возрождения – мощные аллегории неких гораздо более крупных и сущностных явлений, символы упадка и возрождения империй и цивилизаций, знаки сменяющих друг друга эпох. В этом стихотворении каждый образ и слово – на месте.
А для искушенных в символике есть еще один «сюрприз»: незаметная деталь, «две капли весны и йода». Эта мини-формула повторяется ещё раз, в слегка изменённом смысле – как «две капли зимы и яда». Конечно, это не случайно. Слово «йода» расщеплено на несколько смыслов, оно здесь предстаёт как сложный, тонкий и многозначный образ.
«Йод» как необходимый микроэлемент, недостаток которого необходимо пополнять, так как он приводит к физической и умственной деградации, и «йод» – десятая буква семитского, арабского, а шире – древнего восточного алфавита, включающего и сирийский алфавит тоже. В этом крошечном знаке столько смысла, что можно написать об этом диссертацию.
Йод – осознание и обобщение явлений на уровне мироздания, точка осознания Вселенной и знак Божественного Промысла. С другой стороны – этот знак символизирует деяние, деятельное начало в любых его проявлениях, а значит, связано с вечно перевоплощающимся человеческим Эго. Это переход от небытия к бытию, знак материализации, воплощения в материи духовного начала, как результат осознанной деятельности.
В древних свитках эта буква выглядела как капля чернил, падающая с гусиного пера…
И вот эта, казалось бы,
