Палочки никак не хотели вставляться между пальцев, а потом не хотели смыкаться, чтобы заудить один из кругляшей.
‒ Нет, ты вот так! Она сама вставила мне палочки между пальцев и показала, короткое движение, которое нужно делать большим и указательным пальцем для захвата. Ага, получилось, я понёс тяжёлый кругляш над столом и в момент, когда он был над плошкой с кислотой, захват ослаб и кругляш плюхнулся прямо в плошку. Брызги кислоты попали мне на лицо. Я тихо ругался под хохот Жени и вытирал салфеткой лоб.
Ах ты так? Я пальцами выудил из плошки кругляш и засунул его в рот.
М‒м‒м, оказывается очень вкусно.
Я беру следующий из тарелки уже рукой, по очереди обмакиваю его в коричневую жидкость, потом в зелёное и снова запихиваю в рот.
‒ Вку-а-ти-а ‒ говорю уже набитым ртом.
Женя укоризненно качает головой.
‒ Эх видели бы тебя сейчас самураи!
‒ Слава богу, их здесь нет. Кстати, рекомендую. Пальцами гораздо быстрее и практичнее. Не бойся, мы же не в Японии.
Женя хмыкает, прищуривается, оценивая моё предложение, потом бросает палочки, хватает кругляш рукой, обмакивает в кислоту и отправляет в рот.
‒ …ак и …авда…уснее! ‒ она прикрывает набитый рот маленькой ручкой с красивым маникюром.
7
Следующим пунктом нашей экскурсии был Парк Горького. Мы бродили по огромным аллеям, любуясь начавшей зеленеть травой, оживающими липами и фонтаном, ещё не отошедшим от зимней спячки. Я рассказывал Жене смешные истории из моей первой жизни, про нелепые казусы происходившие в школе, про прогулы, срывы уроков, вечерние шатания по дворам и прочие истории которые я не стал бы рассказывать никому другому. Раньше всё это казалось мне серым прошлым, фрагментами жизни неудачника, которые не стоит вспоминать, но Жене всё это было невероятно интересно. Она росла в другом мире, на противоположном полюсе. Она заливисто хохотала над моими байками, а я вдохновлённый её реакцией вспоминал новые.
‒ А теперь ты чё нибудь расскажи про школу, или колледж. ‒ спросил я, когда Женю отпустил очередной приступ хохота.
‒ А чё там рассказывать. Вообще ничего интересного, особенно на фоне твоих анекдотов. Нет, ну это же нарочно не придумаешь, взять и намазать доску парафином. Мне кажется, в этой вашей школе всё делалось для того, чтобы получались такие вот анекдоты. Соревнования между классами, конкурсы там всякие, дежурства, учителя прикольные, как на подбор. Мои знакомые ни за что бы не поверили, что учитель русского языка говорит «понеденник» вместо «понедельник», а историк подрабатывает физруком, или наоборот…
Она говорила про мою школу так, словно я был из далёкой дикой африканской страны. Я и не ожидал, что мои истории окажутся настолько колоритными. Я болтал и чувствовал, что меня слушают, что я интересен. Я пробуждаю интерес у красивой, самодостаточной, молодой девчонки. Это ли не чудо? Иногда я украдкой пощипывал себя, чтобы проверить, не сон ли всё это? Ну не может же сон длиться так долго? Неужели скоро снова настанет лето? Ещё год назад я чувствовал это цветение и набухание почек и знал, что впереди только одно хорошее. Рядом был мой лучший друг и четыре тёплых месяца впереди. Всё закончилось промозглой осенью, чтобы по весне начаться с удвоенной силой. Впереди только лето, а об осени я даже не хочу и думать.
Я хватаю её руку и прижимаю к своей щеке. Такая тёплая, гладкая, от неё идёт ток и мурашками разбегается по моему телу. Я подношу ладонь к губам, втягиваю ноздрями приятный аромат молодого тела, нежно целую. Она водит рукой по моей вязанной шапочке.
‒ Женя, я…я боюсь…боюсь к тебе привыкнуть. Мне кажется…я влюбился. Только не говори ничего… ‒ мой голос в очередной раз отделился от меня и стал самостоятельным. ‒ Я понимаю, что у нас нет будущего, но ничего не могу с собой поделать. Я не могу жить в сладком обмане. Лучше оборвать всё прямо сейчас…Боже, что я несу…
Она молчит и продолжает гладить мою шапочку. Молчит, значит согласна с тем, что впереди тупик. Ей просто нечего мне сказать.
Я отрываюсь от её ладошки и заглядываю ей в глаза. Из них льётся тепло, так несвойственное молодым красоткам. Боже, за что мне всё это. Нет, я не буду ныть как размазня. В ухе вдруг включается голос Длинного.
«Чего испугался, братан? Всё при тебе, главное действуй. Твоя мечта на расстоянии вытянутой руки. Разве есть вещи на этом свете, которых нам стоит бояться?».
‒ Женя, я хочу увидеть тебя завтра, а потом послезавтра. Я хочу видеть тебя каждый день! Знаешь, мне всё равно, что будет там дальше, но сейчас мне хочется быть рядом.
‒ А в чём вопрос? Завтра встретимся. Думай, чем будешь развлекать даму. Может в кино сходим? ‒ как ни в чём не бывало весело щебечет она.
‒ Идея! Точно пойдём в кино! ‒ я чувствую, что начинаю взлетать. ‒ У нас и сегодня ещё полно времени.
На самом деле, уже начинает смеркаться, и по периметру парка зажглись жёлтые круглые фонари. Всё говорит о том, что наше сегодня подходит к концу, но теперь я спокоен. Мне только что подарили надежду. Мне подарили завтрашний день.
Я прогнал сентиментальное настроение и снова пустился в весёлые воспоминания. Тем временем мы подошли к набережной Москвы реки. Решили поужинать в одном из множества маленьких аквариумов слепленных из витражных стёкол. Я уже забыл, когда у меня в последний раз было столько приёмов пищи в один день. И ведь влазит же куда-то. Пили кофе с невероятно вкусными булочками, смеялись, шутили. Я расплатился сам, что, кстати, сделал и в японском ресторане, не смотря на возражения Жени. Ну и что, что я в один день потратил свой месячный заработок, сейчас есть что-то важнее, чем эти мятые бумажки.
‒ Мне кажется, что сегодня два человека могут лишиться работы, ‒ сказала она, когда мы направлялись к метро.
‒ Кто эти двое? ‒ поинтересовался я.
‒ Ты и мой охранник.
‒ Точно! Может я буду твоим охранником? Уж от меня ты не убежишь…
‒ Я поговорю с отцом…
‒ Смеёшься?
Она промолчала, но было видно, что у неё появилась какая-то мысль.
8
И вот мы снова в вагоне. Час пик люди стоят стеной, плотно прижимаясь друг к другу. Мы отвоевали себе небольшую нишу возле дверей. Я улыбаюсь и смотрю ей в глаза, она трогает указательным пальцем кончик моего носа. В блестящих глазах какая-то мысль. Что-то засело там в её голове. День закончился, мы едем назад. Меня ждёт злой Сашка, её разъярённый отец. Кто знает, может после таких выкрутасов, её вообще из дома не выпустят, а может, не дай бог, опять отправят заграницу. О чём она сейчас думает? Жёлтый помпончик трясётся в такт движению, уголки губ приподняты в улыбке и эти глаза. Сейчас они смотрят сквозь меня. Может она уже жалеет, что связалась со мной? Ведь ситуация безвыходная, кругом тупик. И всё это касается только меня, ей-то это зачем? Каждый должен находится на своём уровне, такие как я внизу под землёй, она там наверху. Верхние и нижние никогда не должны пересекаться, иначе случится катастрофа. Я продолжаю смотреть на неё, и мои губы трясутся. Знала бы ты, как я хочу тебя обнять. Но это невозможно. Я даже не знаю, что должно произойти, чтобы мы были вместе.
«Станция Парк Культуры!» ‒ произносит важный женский голос.
‒ Мы же вроде на парке сели, ‒ пожимает плечами Женя.
‒ Нет, мы сели на Октябрьской, тебе показалось, потому что в парке были. ‒ улыбаюсь я.
Народ наваливает, уплотняется, пытается смять, снести нашу нишу, но мы пытаемся держать оборону. Женя прижалась ногами к моим коленям. Как мне хочется тебя обнять.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Киевская»
На Киевской нам нужно выходить. То есть уже сейчас нужно начинать продираться сквозь плотный поток. Я оглядываюсь: крупный мужик в кожанке держится за поручень, сложив огромный локоть на плечо Жени. Два парня в спортивных шапках о чём-то оживлённо спорят. Тётка в очках что-то читает в телефоне. Как можно сосредоточиться в такой давке. Чёрные глаза с невероятно огромными зрачками мелькнули поверх серой беретки тётки . Девчонка с платком на голове на миг встречается со мной взглядом и быстро отводит глаза. Мне хватает этого мгновения. Я вижу в этих глазах отрешённость человека, шагнувшего за край. Она быстро водит губами. С кем она разговаривает? Я не вижу рядом с ней собеседника. Она читает молитву. Она молится! Движения синих губ становятся быстрее. Это уже не внутренний голос, не шёпот, она говорит вслух, и её слова отчётливо раздаются в вагоне. Мужик в очках поворачивает голову и в недоумении хмуро смотрит на соседку.
‒ А-а-а а-г-а-р!
Я хватаю Женю в охапку и разворачиваю её к дверям.
‒ Ты что? ‒ она изгибается в моих объятьях. Я должен сжать её как можно крепче, чтобы она опустилась вниз, полностью оказалась за моей спиной. Я обволакиваю её всю, заключаю в кокон.‒ Саша, ты что делаешь?
‒ Ложи‒и‒ись! ‒ ору я и ещё крепче прижимаю к себе Женьку. Волна уже летит, она нависла над нами, как тогда в Сочи, во время шторма. Я повернулся к ней спиной, утопил ладони в мелких камнях и жду, когда она в очередной раз шарахнет меня по спине, закрутит, выбросит на берег, раскатает по крупной гальке, а потом будет тащить назад по мокрым гладким камням. Она засосёт меня в море на съедение второй волне, которая уже подоспела и готова проглотить меня, раскрутить словно в центрифуге, вывихивая суставы и с размаху шарахнуть о камни.
Вот она! Обдаёт жаром, подбрасывает, вминает в двери, которые растягиваются и выгибаются, словно кто-то огромный надувает вагон как шарик. Нас впечатывает в нижнюю часть дверей.
ТУММ‒С‒С‒З‒З‒З‒ы‒ы‒ы… ‒ наступившая вдруг тишина перерастает в нарастающий звон. Удар в спину, словно что-то тяжёлое падает на меня с высоты пяти метров. Дыхание сбивается и всё замирает. Мне нужно вырубиться улететь подальше, как тогда во время взрыва в горах. Нужно упасть в чан с тёплым молоком и быстрее добираться до дна, потому что здесь снаружи нет ничего хорошего. А как же Женя? Я разлепляю зажмуренные глаза и первое, что перед ними появляется, это лицо Жени. Её глаза выпучены в них стоит ужас.
‒ Женя ты цела? ‒ ору я, но не слышу своего голоса, только этот противный звон, который давит на перепонки. Она шевелит побелевшими губами, видимо что то говорит, но я не
