почву, огромный, совершенно спокойный центурион.
- Ну вот ты и проснулся, Леонид, - пророкотал он. - А то я уже собирался тебя будить. Да жалко стало. Уж больно ты печально во сне улыбался. Разве что не плакал… Клянусь Юноной! А может быть, ты передумал? Еще не поздно. Мудрый центурион простит зарвавшегося легионера. Простит и забудет о выпаде. И никто в легионе не узнает, клянусь.
- Хотя ты и варвар, - сказал Леонид, нарочно выводя легионера из себя, - но не сможешь отрицать, что совершенное мной, тобой и товарищами, это, как ни крути, подло и достойно разве что низкого плебея, грязного раба, нелюдя....
- О боги! - Вскричал армянин. - Ты опять об этом распятом иудее! Да разве мало их погибло с тех пор, как Рим вознес над Иудеей свою длань? Сотни! Тысячи! И между прочим, многих из них, очень многих убил именно ты, Леонид.
- Да, ты прав, центурион. Тогда я выступал как воин. И мог погибнуть с той же легкостью, с какой убивал. Война она и есть война. Но делать из легионеров палачей не позволено никому. Ни тебе, ни достойному Цезарю. И хватит болтать! Уже слишком темно. Ты принес выбранное тобой оружие?
Армянин молча встал, подошел к камню, на котором лежал большой сверток из грубо обработанной шкуры осла. Тускло звякнуло оружие. К корням винограда упали два меча: большой , германский, и малый, римский, палица, копье, утыканная длинными шипами, большой трезубец на толстом деревянном древке. Могучий армянин выбрал длинный меч из холодных стран, затерянных где-то за скифскими степями, и обыкновенный круглый щит римской армии.
Легионер оглядел площадку, на которой предстояло биться, и выбрал легкое короткое копье. Но меч, спасший его жизнь во многих боях, с перевязи не снял.
Они встали друг против друга, шепотом произнесли молитву богам и сошлись в битве. В тот же миг крупный дождь плотной стеной упал на иссушенную землю. Они с криками и ревом в отблесках молний, под раскатами небывалого грома нападали и падали. Их ноги скользили по раскисшей глине, и тела стали скользкими, словно с небес падала не обычная вода, а жидкое масло. Легкое копье Леонида первым нашло лазейку к обнаженному телу среди почти неодолимой бронзовой брони.
Плоский остро отточенный наконечник пропорол жилистую шею центуриона над ключицей. Чудо уберегло сонную артерию раненого варвара. Одновременно длинный меч армянина вспорол неприкрытый внизу живот легионера, выворачивая внутренности. Лишь в легендах бои между опытными воинами длятся очень долго. В жизни маленькая оплошность решает все. Безжалостное железо рвет плоть, прекращая земное существование.
…Два окровавленных человека без движенья лежат в грязной луже. Их кровь, смываемая дождем, попадает в воду, смешивается с ней, делая ее темной, почти черной.
Спустя время тот, что повыше, привстал на четвереньки и сквозь боль, дождь и непогоду, качаясь, словно смертельно пьяный, пополз куда-то прочь.
А у того, кто остался лежать, в ярко-зеленой звездочке на пальце отражалась молния. Звездочка загоралась и гасла всю ночь, пока на небе бесилась необычно сильная гроза.
Глава девятая
Давыдов с омерзеньем отбросил микрофон и подошел к черному стеклу. Пленка закончилась, и катушка свободно вращалась в магнитофоне, тихо потрескивая и поскрипывая. Владимир, прижавшись воспаленным лбом к холодному стеклу, к этой жалкой дрожащей преграде между ним и черной вселенной в мелких пробоинах звезд, смотрел в темноту и сквозь ужасающее свое одиночество с какой-то жуткой безнадежностью.
«Ну откуда, откуда же я, почти сознательный атеист, мог знать, что он и в самом деле существовал? Господи, да если б подобное знание да в юные годы!..»
Но где-то в глубине души предательски шевельнулось страшное осознание того, что ни к чему бы другому, кардинально противоположному, это знание не привело бы…
«Заповеди... Господи, да сколько же их... Пойди, попробуй проживи, следуя им хотя бы годик... Сомневаюсь, господа, что получится, сомневаюсь…»
Как всегда, совершенно неожиданно, в палату влетел Ручкалов.
- Ну что, Володя, исповедался? - второй подбородок его затрясся от смеха. Он открыл свой черный, потертый на уголках чемоданчик, в котором лежали кассеты с предыдущими записями.
- Сережа, хлопнем понемногу, а то я все один, да один. Так и свихнуться недолго.
Друзья уселись рядом с тумбочкой. На грязной и облезлой крышке ее появился заранее приготовленный спирт. Закуску составлял изогнутый трупик отварного минтая с холодным, посиневшим картофельным пюре - обеденная порция Давыдова, принесенная заботливой медсестрой.
Да, так и не научился пить спирт Ручкалов,
не научился... Уже через четверть часа идиотская улыбка пересекала лицо врача, очки затерялись где-то в пыльном углу возле плинтуса, а сам их хозяин валялся на соседней кровати и громко, с небывалым воодушевлением хлопал в ладоши. Медсестра, грациозно перебирая ногами в туфлях на шпильках, танцевала на той же тумбочке.
Выплясывая нечто вроде румбы, она в ритме танца сбрасывала с себя и без того не очень богатый свой гардероб.
- Ну у тебя и медперсонал... - откровенно удивляясь, проговорил Владимир.
- Кто - она? Да ты больной, что ли? Какая она медсестра? - Ручкалов икнул, подобрал с пола окурок, брошенный неутомимой танцовщицей, докурил, пуская сизые клубы дыма в потолок, и продолжил.:
- Ольга Лукьянова, двадцати трех лет, шизофрения вульгарная, обыкновенный классический случай, почти то же самое, что и у тебя.
- Подожди… - проговорил Давыдов, сделав вид что не расслышал последней фразы врача. - А как же ее работа, зеленка, внутривенные инъекции, халат, наконец?
- Хм., - поразился наивности своего друга Ручкалов. - Трудотерапия! И ничего больше. Классический случай...
После чего упал на подушку и мгновенно захрапел.
Моментально протрезвевший Давыдов властным жестом руки прогнал со своей тумбочки лжемедсестру, и как только за обиженной и совершенно голой девицей закрылась дверь, он без малейшего стеснения начал тщательно исследовать содержимое черного кейса.
- Ну как здесь соблюсти заповеди? Ну как? Вроде бы и свое ищу, но в чужом чемодане... Дилемма...
Сложив все магнитофонные катушки, какие были в чемодане, в плотный полиэтиленовый пакет с фиолетовым Чебурашкой, надежно обмотал сверток найденным там же широким лейкопластырем, и, собрав все бумаги, где хотя бы вскользь упоминалась его фамилия, «подопытный» прошел в санитарную комнату.
Там, найдя в замызганном шкафу ведро с хлоркой, глубоко погрузил свое досье в вонючий белый порошок и с мстительным злорадством помочился туда. Он еще не успел закрыть за собой тяжелую дверь, а помещение уже наполнилось ужасающим зловонием.
Вернувшись в палату, Владимир с ненавистью уставился на своего бывшего дружка.
- Так, значит, я, по-твоему, больной? Ну-ну. Посмотрим.
Давыдов связал грубыми узлами все простыни и пододеяльники с обеих кроватей, обмотался ими на манер египетской мумии и совсем было уже шагнул за порог палаты, как взгляд его упал на небольшой пузырек с мутноватой жидкостью -
