бравировать своей откровенностью и честностью. Ему ничего другого не остаётся». Где полёт мысли? Она еле ползёт. Где вдохновение? Пишут от скуки или ради славы, а то, ещё хуже, ради денег. Где Красота? Есть только будни, приукрашенные или изгаженные. Где аллюзии и аллегории? Вместо них пошлая прямота натурализма. Где само искусство? Так писатели становятся описателями. Но тогда чем они отличаются от обычных журналистов? Не случайно столь большое число журналистов переориентировалось в писатели и наоборот. Андрей Белый по этому поводу заметил, что «искусство есть творческая деятельность, но не всякая творческая деятельность есть искусство».
Натурализм — это путь наименьшего сопротивления. Не надо напрягать свой разум, создавая в воображении то, что ещё не существует, достаточно в подробностях рассказать, где был, что делал, с кем говорил, что слышал, что видел. Вот и «художественное» произведение. По Ортеге-и-Гассету: «Творения подобного рода лишь отчасти являются произведениями искусства, художественными предметами. Чтобы наслаждаться ими, вовсе не обязательно быть чувствительными к неочевидному и прозрачному, что подразумевает художественная восприимчивость». Автор описывает окружающие его реалии, говорит о том, что я и так прекрасно вижу и знаю. Зачем же он мне нужен? Разве я слеп? «Ясность реализма» сюрреалист Андре Бретон называл «идиотизмом» и «скотством». В погоне за правдой жизни упускают не только жизнь, но и правду. Правда, как её обозначал отец русского символизма Анненский, в различении Добра и Зла: «Торжеству же правды фантастическое служит столько же, а может быть ещё сильнее, чем реальное». Один из вождей «Молодой Польши» Тетмайер правду в искусстве вообще понимал как «способность прочувствовать собственное воображение». Правда же натурализма изначально лжива. Концентрируются на чём-то одном, как правило, негативном, ибо оно заметнее, а Красоты вовсе не замечают. Не надо забывать о недостатках, они сами непременно о себе напомнят. А вот достоинства есть риск упустить, чем реалисты и грешат. Крупнейший философ-идеалист Шеллинг, рассматривая Человека как такового, уделил внимание искусству. Относительно оного он отметил: «Подражателям вообще свойственно с большей лёгкостью усваивать недостатки исконного образа, чем его достоинства, потому что они проще для усвоения и признаки их заметнее. При таком подражании природе безобразное воспроизводится чаще и даже с большей любовью, чем прекрасное». Красота близка к идеалу, к мечте, кои нереальны и, следовательно, несущественны для реалистического направления.
Невозможно полностью отказаться от реалистического подхода, но глупо и вредно превозносить его и выставлять как высшее достижение. Символист Сологуб писал, что в случае реализма «искусство обращается к простому копированию действительности», вследствие чего, оно «вырождается и падает до наивного натурализма». Из-за пристального скальпирующего изучения жизнь утрачивает притягательность, такие окрыляющие и возвышающие чувства, как любовь и вера, относятся к сфере идеального, но не реального. Если реалист касается идеального, он неизбежно подвергает это сомнению. Достоевский числится среди реалистов, но и он считал, что «Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдёт в себе силу и способность не поверить чуду, а если чудо встанет перед ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт». Недоказуемое опытом заранее отвергается. Никакой души, ничего, что рождается религиозным экстазом. «Жить, — по Иванову,— не значит только испытывать данность жизни». Но для реалиста именно это, только это и значит.
В натурализме всё подвергается анализу, даже то, что анализу не поддаётся. Возникает излишний критицизм, скепсис. Разбирая по косточкам чужую или, что ещё хуже, свою жизнь, и не пытаются наполнить её высшим смыслом. По мнению Бердяева, «рационализм подрезает корни культуры и творчества». Ограничение воображения приводит к ограниченному сознанию и у художников, и у тех, кто живёт их творчеством. Всё выдающееся — химеры, миражи. Геройство и гениальность у реалистов невозможны. Если они имели место в истории, реалисты найдут как их опровергнуть. Впихнув гениям свои мысли, низведя героя до своей малости. Святость, подвижничество и мученичество в реализме не находят оправдания и понимания. Их прикроют физиологическими подробностями, подселив клопов к затворнику или превратив монашку в распутницу. В жизни многообразной и сложной всё как будто разложено по полочкам. Всё как будто известно, хотя на деле даже функционирование нашего мозга всё ещё остаётся загадкой для нас, что признаёт заслуженный специалист в этой области нейро-лингвист Черниговская. Определив, и то приблизительно, за какие функции отвечают разные участки мозга, никому ещё не удалось установить механизм их взаимодействия, рождающий в итоге наше сознание. С открытием «тёмного вещества» мы поняли, что почти ничего не знаем о, казалось бы, уже достаточно хорошо изученной Вселенной. И чем дальше продвигается научный прогресс, тем запутаннее и сложнее становится мир. Камю ещё полвека назад пришёл к абсурдности этого пути, ибо «наука, которая обещала мне всезнание, превращается в гипотезу». Однако для ультра-реалиста всё просто и понятно. Его «герой» куда-то ходит, с кем-то говорит, о чём-то думает и изредка что-то делает. Против господства натуралистов восстал мистик Леон Блуа. Он клеймил это направление за то, что: «Поборники натурализма или психологизма в литературе вполне доказали, что «жить» значит исполнять все функции, связанные с пищеварением, сном или размножением». Вот и всё. Это и есть суть натурализма. Может быть, упрощённая, но столь же просты и примитивны методы этого направления.
Реализм — это информация. Главная и, пожалуй, единственная ценность реализма — правдоподобность. Благодаря этому и произошло падение значения писателей. Они нам стали не нужны. Мы все сами в состоянии оценить окружающий мир. Как писал Бодрийяр: «Искусство растворилось в общей эстетизации повседневной жизни, в трансэстетике банальности». Герой реалистического произведения — это обычный человек, один из толпы, из миллиона ему подобных. Он ничем не отличается и очень часто ни на что не способен. Эффект от такого подхода заключается в том, что исчезает интерес к литературе. Скучно читать о обыденном и заурядном. Попутно начали обретать всё большую популярность откровенно фантастические сюжеты и детективные приключения, так же далёкие от искусства, как и грубо натуралистичные произведения. Сологуб объяснил это достаточно просто: «Правдивое искусство — либо пустая обывательщина, либо кошмар. Кошмаров же людям не надо. Кошмаров им и так довольно». Реалистический подход погубили сами реалисты. Выполняя функцию обычных газет, они и передали им свою популярность. Пишут то об одном и том же.
Натурализм превратил роман в скучное монотонное повествование, которое не только читать, но такое впечатление, что и писать тяжеловато. Лучшие реалистические образы — это поблекшая фотография, ксерокопия картины. Борясь за смысл и против ненужной картинности и фантазёрства, натуралисты куда более способствуют торжеству абсурда. Подвергание сомнению чудес, приводит постепенно к сомнению в самой жизни, в мире. Поскольку жизнь сама по себе, создание мира, человеческий разум были и остаются чудом. Бретон в своём знаменитом манифесте писал: «В области литературы одно только чудесное способно оплодотворить произведения, относящиеся к тому низшему жанру, каковым является роман». Надо, как он провозглашал, писать сказки для взрослых. Не развлекать, а, развлекая, говорить о сложном и сокровенном. Сказки присутствуют в нашем детстве. Они учат нас мудрости, сопереживанию, дают прикоснуться к чему-то высшему и при этом говорят о мире столько же, сколько и бытоописатели. Наша история немыслима без сказаний, легенд, притч. Романтик Шлегель определял миф, как «художественное произведение природы», в коем «воплощено всё высшее». Отказаться от чудесного человек не в силах. Это означало бы отказ от самого себя. По Лосеву, миф представляет из себя «необходимую категорию сознания и бытия». Оттеснение мифологии не приводит к торжеству реалистичного взгляда. На смену одному культу неизбежно приходит другой. Отвергнувшие Бога, начинают верить во всепобеждающую силу науки, передавая ей божественные функции. «Когда люди не верят ни во что, они готовы поверить во всё», — заметил великий поэт Шатобриан. Но даже у тех, кто, как будто, всё знает и, якобы, ни во что не верит, остаётся где-то в глубоком бессознательном потайной уголок для неведомого.
Суть натурализма заключается в адекватном отображении и фиксировании действительности. Но такая задача вообще невыполнима. Ибо это всегда взгляд художника. Его призма. Искусство нельзя низводить до фотографирования. Кафка как никто умел соединять художественный вымысел и действительность, но даже относительно точки, в которой эти плоскости пересекаются — личности художника, он не допускал никакого единства: «Точки зрения искусства и жизни даже в самом художнике различны». За личиной литературного героя, каким бы внешним отличием его ни наделил автор, всегда скрывается он сам. И взгляды героя — это всегда взгляды, вложенные ему в голову. И никогда литературный портрет ещё не сравнялся с оригиналом. Нагляднее всего это видно по историческим фигурам, чья личность известна не только по художественным отображениям. Толстовский Наполеон мелок и тщедушен. Это карикатура, лишённая даже намёка на достоверность. Чулковские и мережковские портреты российских монархов имеют мало общего с реальными прототипами. Это карикатуры ещё более неказистые. Манн, казалось бы, педантично запротоколировал все поступки, благородные и низкие, все события, великие и незначительные, из биографии Генриха IV, жизнь которого всё равно была много богаче, насыщеннее и ярче. И куда всем королям и дуэлянтам-интриганам Дюма до тех, кого они призваны были изобразить. Такая же картина с историческим фоном, куда погружены литературные герои. Война Ремарка совсем не та, что у Юнгера. Где один видел лишь беспросветную бездну Аида, другому сквозь «стальные грозы» открывался вид на божественный Олимп. Если верить (если в принципе можно верить этому «певцу лжи») Уайльду, «ни один великий художник не воспринимает вещи такими, каковы они есть». Искусство, претендующее на зеркально точную передачу реального, напоминает фальшивомонетчика, уверовавшего в то, что подделанные им банкноты настоящие. Честнее и продуктивнее метод, применённый Кузминым в «Повигах Александра». Заранее избрать путь мифологизирования, что будет не менее соответствовать действительному, чем документальная хроника. Даже представитель науки Юнг был убеждён, что «миф отражает жизнь более точно, нежели наука».
У натуралистов на равных правах с характерами, судьбами,
