Если уж чего и вспоминалось, то это детство. Временной ностальгии подвержены практически все. Сколько раз от нашего старшего поколения мы слышали: „Вот в наши времена и утки были жирнее и девушки красивее“. К этому вполне можно добавить – и вода была мокрее, и водка крепче. Первые ощущения, они всегда бывают самыми яркими и остаются в нашей памяти на всю жизнь, и первая любовь и первая рюмка.
Пусть кто-то где-то и сочинял страшилки типа: „Волосы седые на головке детской, хорошо живется нам в стране советской!“, на самом деле было все не так уж и страшно, а даже весело.
Во Владивостоке сухо,
А у нас дожди все льют.
Я сижу один под мухой,
По стеклу дождинки бьют.
Барабанят мелким градом,
Даже звон стоит в ушах,
Вспомнил я как мы с отрядом
Проходили в лагерях.
Там трубили нам горнисты,
То подъем, а то обед,
Наш вожатый выпив триста,
Вдруг ушел в „нейтралитет“.
Мы ж оставшиеся двести,
Положили на язык,
Васька побежал к невестам,
Я ж задумался и сник.
Разошлись пути-дорожки,
Васька больше по бабью,
Я же в час по чайной ложке
Тихо думаю и пью.
Мысль поймал! Сижу довольный,
Дождик льет, а я впотьмах,
Тост поднял слегка фривольный:
За свободу в лагерях!
Говорят, что освобожденные рабы иногда тоскуют по своим цепям. Но это несколько иное. Да, нас застраивали в колонны, учили песням, типа: „И как один умрем, в борьбе за это“. Но мы тогда, совершенно не задумывались, зачем надо было „за это“ дело умирать, – у нас была вся жизнь впереди, тем более Никита Сергеевич клятвенно к 1980 году коммунизм пообещал. Правда, вначале 60-х мне пришлось не раз отстаивать часовые очереди за хлебом. Возможно, именно тогда на контрасте обещаний с действительностью в народе и родилась мысль, ставшая анекдотом „Коммунизм в отдельной стране построить можно. Только кто в этой стране будет жить?“
Тем не менее, с середины 60-х жизнь стала налаживаться. В магазинах появился не только хлеб, но еще и сыр, масло, мясо, колбаса. А в универмагах (универсальные магазины) образовались залежи одежды и обуви, из которых с трудом, но уже что-то можно было выбрать.
Организовались первые садоводства, где трудовой народ выращивал овощи, фрукты и ягоды. Не знаю как у кого, но у меня от того времени осталось устойчивое отвращение к варенью из черной смородины. Во-первых, я ужасно не любил ее собирать, а во-вторых, меня настойчиво кормили этим черным засахаренным вареньем, одновременно требуя за это хороших отметок. Весь этот набор был мне не в дугу.
В первый класс меня отправили в серой униформе, в которой присутствовали фуражка с кокардой и ремень. В школьный набор входили пенал с перьевыми ручками, чернильница и сине-зеленые тетради в клеточку и линеечку, где на обложке было написано:
Помни всегда, открывая тетрадь,
Что Ленин учился на круглые пять.
На уроках нам рассказывали о подвигах советских людей в гражданской и отечественных войнах и конечно же о пионерах героях. Среди последних образцом честности был Павлик Морозов, который, если кто подзабыл, откинув родственные связи „заложил“ своего родителя. Помню, однажды я был здорово обескуражен, когда в разговоре на кухне при упоминании этого самого Павлика, сосед дядя Леша, процедил: „В семье не без урода“. Но обдумывать такие заявления желания не было, ведь мозги у нас не так были повернуты, чтобы чего-то обдумывать. Видимо потому мы часто пересказывали внутри дворовые стишки с определенным подвохом, принимая их за чистую монету:
Хорошо, что наш Гагарин,
Не еврей и не татарин,
Не бурят и не узбек,
А наш советский человек!
Юность тоже прошла, а вернее просквозила с чувством первой школьной любви и жаждой новых открытий. Страна осваивала космос, кругом пели уже другие песни: „И на Марсе будут яблони цвести“. Все это было пропитано огромным патриотизмом, которое продолжало в нас жить и в студенческом возрасте, когда вроде бы пора было принимать взрослые решения, но…
Как это было все давно,
о, Боже мой!
Когда нас призывали к коммунизму,
И словно на сеансе спиритизма,
Пред нами Ленин был всегда живой.
Нам говорили: – повернем мы реки вспять,
Сады посадим и в цветах утонем,
Америку конечно перегоним
И будем яблоки им с Марса поставлять
А нам же это было все до фени, –
Куда зовут нас представительные дяди,
У нас рубахи были все в губной помаде
За те года сейчас и платим пени.
Зовут вернуться, повернуть все вспять
Но мы уже давно умнее стали
На светлом прошлом зубы обломали, –
Жаль молодым вот все „до лампочки“ опять!
С начала 70-х до начала 80-х пошла спокойная размеренная жизнь с постепенным улучшением благосостояния граждан и заполнением малогабаритных квартир коврами и хрусталем. В программе „Время“ нас уверяли, что мы живем правильно и чуть ли не лучше всех. А и правда, выпить было можно, закусить есть чем, а что еще человеку надо? Именно о тех застойных временах и ностальгировал мой знакомый в середине 90-х:
Однажды на голову что-то мне упало,
И неприятно было мне сперва,
Потом наоборот приятно стало,
Как будто бы чужая голова.
И будто снова я во временах застоя,
Я молодым себя и сильным ощутил.
И хоть и был на выходе с запоя,
Но ощущенье будто месяц я не пил!
Залез в карман – там рубль сорок восемь,
Да, на портвейн должно бы мне хватить,
Должок с соседа пять рублей испросим –
И погуляю! Чтобы вам так жить!
Куплю грамм двести докторской колбаски,
В томате кильку – тридцать три копья,
Пузырь московской – это ж просто сказка!
На опохмел оставлю два рубля.
Включу я телевизор черно-белый,
Под чмоканье генсека так идет!
Собрался было я идти на дело,
Но радио услышал – идиот.
Оно всем голосом гнусавым разъясняло:
Подорожало все с сегодняшнего дня,
И голова моя на место сразу встала,
А как задумано красиво было, бля...
Ну, с водкой и килькой в томате перебоев не было. Правда с мясом происходила метаморфоза и на прилавках лежало „нечто“. Вот как это обыгрывалось в анекдоте:
Встречаются два приятеля.
– Ты не знаешь, как теперь скот забивают на мясокомбинатах?
– Да вроде электротоком.
– А я думаю, гранатами подрывают, в какой магазин не зайдешь – одни головы да копыта.
Все, конечно, знали, куда исчезает остальное – под прилавок, откуда его можно было заполучить лишь знакомым мясника, или любому в обмен на услугу или за переплату. Такое положение наблюдалось больше в провинциальных городах, в Москве и Ленинграде дефицит был не так заметен, да и марку с трудом, но старались держать. Вот еще один анекдот того времени на эту же тему:
Одессит в Ленинграде читает вывески на магазинах „Ленмясо“, „Ленрыба“, „Ленмолоко“.
– Я не знаю как там в Херсоне, но у нас в Одессе точно не разрешат „О де мясо“, „О де рыба“, „О де молоко“.
Когда умер Брежнев, я сам видел, как люди плакали. Видимо многие чувствовали, что с ним закончилась определенная эпоха, жизнь пусть и монотонная, но предсказуемая. И они не ошиблись. Оговорка радиокомментатора на похоронах Андропова: „Всё политбюро в полном составе идет к могиле“ – оказалась в какой-то мере пророческой.
