КРОВАВАЯ ЖАТВА
Хроники Тридцатилетней войны
Весна 1631 года выдалась промозглая. Благодатные лучи солнца, словно никак не могло пробиться на грешную землю сквозь дымы пожарищ укутывавших грешную землю вот уже тринадцать лет.
Часть первая: Резня
Дым стелился над Клайнфельдом, как чёрный саван, пожирая небо. Пламя ревело, лизало соломенные крыши, пожирало деревянные стены, трещало, будто насмехалось над людским горем. Крики, стоны, лязг сабель и хруст костей сливались в адскую симфонию. Солдаты Католической лиги[1], ворвались в эту нищую деревню близ Магдебурга на рассвете, словно стая демонов, жаждущих крови. Их чёрные кирасы блестели в отблесках огня, а глаза горели безумием, рождённым долгими годами войны.
В тот проклятый день на дорогу ведущую из леса в Клайнельд выехали всадники в стальных кирасах и тёмных плащах. Отряд - часть армии графа Готфрида-Генриха цу Паппенгейма[2]. Лица рейтар были серыми от пыли и крови, глаза — как угли. Стычка у осаждённого Магдебурга, стоила им изрядных потерь. У некоторых в волосах запеклась кровь, виднелись грязные бинты, а в зубах торчали травинки, впитавшие мертвечину.
— "Во имя императора и святой церкви!" — проревел, вытаскивая палаш и привстав на стременах, гауптман барон Максимилиан фон Штейн, и три десятка всадников ворвались на деревенскую площадь!
Ещё этим утром, ветер мирно трепал жухлую прошлогоднюю траву, на полях вокруг деревни. Травы было немного. Крестьяне и их тощая скотина, сожрали в округе все, что хоть как то могло приглушить голод. Над деревней висела пелена тумана, сквозь которую едва пробивалось солнце. Люди жили бедно, но по-своему спокойно: пахали землю, косили сено, пекли хлеб на выщербленных камнях, с нетерпением ждали скудного урожая свёклы.
Утро было обманчиво тихим. Петух прокукарекал, и деревня, измождённая голодом, ожила. Дети в оборванных обносках как черви возились в грязи, а собаки лениво дремали под заборами. Анна, молодая женщина с впалыми щеками и шрамом на душе, месила тесто в своём доме. Её младший брат, десятилетний Томас, вошёл во двор с вязанкой хвороста, собранной на опушке леса. Их отец, Йозеф, чинил плуг во дворе, шепча молитвы. Жизнь, несмотря на страх, текла.
«Анна, хлеба хватит?» — крикнул Йозеф, вытирая пот со лба.
«Едва на два дня», — ответила она устало, не поднимая глаз.
«Иисус и святые угодники помогут, выживем», — буркнул старик.
Томас вдруг замер, вслушиваясь. «Слышите? Кони!» — его голос дрожал. И вдруг раздался первый выстрел. Потом второй. Затем — дикий крик, перерастающий в вой.
Анна выронила миску, а Йозеф бросился к двери. Но было поздно. Топот копыт нарастал, и в деревню ворвались рейтары в чёрных плащах, их палаши сверкали в свете утреннего солнца.
«Прячьтесь, живо!» — рявкнул Йозеф, толкая детей к чёрному ходу. Анна схватила Томаса, но дверь с треском рухнула. В проёме стоял солдат, его лицо, покрытое грязью, кривилось в ухмылке. Гнилые зубы оскалились как у свирепого хищника.
В Клайнфельде разверзлась Преисподняя!
Женщин с гоготом хватали и волокли за волосы, детей швыряли в стены, как пустые мешки. Один из солдат, ухмыляясь, вонзил копьё в спину бегущей старухе, а потом повернул его, разрывая ткани и внутренности.
— Поиграем в куклы! — крикнул спешившийся рейтар не выпуская поводьев, поднимая на острие палаша окровавленную тряпичную куклу, выпавшую из рук затоптанной конями маленькой девочки. — Кто не плачет — тот не дитя!
Деревня превратилась в бойню. Солдаты врывались в дома, рубили всех подряд. Старика Ганса, пытавшегося бежать, зарубили у колодца, его голова покатилась по земле. Молодую Эльзу, жену кузнеца Мартина, затащили в сарай. Её крики заглушались хохотом рейтаров, пока один не заткнул ей рот тряпкой, пропитанной кровью. Детей, спрятавшихся в сене, находили и кололи пиками, словно крыс. Кровь текла по улицам, смешиваясь с грязью.
Старый Шульц, крестьянин, выглядевший чуть богаче других, седой и сгорбленный, был привязан к столбу. Его младший сын, мальчик лет десяти, лежал рядом, связанный, с разбитым лицом.
— Говори, где деньги, старый, вонючий урод! — крикнул мордастый вахмистр с пышными усами, ударив старика кулаком в живот. — Или я прирежу твоего полудохлого щенка!
Старик закашлял, сплюнул кровь.
— У нас ничего нет господин… — простонал он закатывая глаза.
Солдат усмехнулся, достал из ножен сбоку широкий гольбейн[3]
— Тогда пусть твой ублюдок сдохнет.
Мальчик начал кричать, и забился, когда лезвие прикоснулось к его коже.
— Где?! — снова заорал вахмистр.
— Прошу! Пощадите нас, господин — выдавил старик. — Мы спрятали немного в печке!
— Правда? — оскалился в гримасе рейтар. — Проверим!
Он сделал знак. Двое солдат схватили мальчика, разрезали путы и поволокли к дому. Там они разбили печь, вытащили из тайника небольшой мешок с монетами.
— Ведь и правда, — сказал вахмистр, принимая из руки солдата мешочек и высыпая на заскорузлую ладонь блеснувшие серебром монеты — Дурак старый, думал, можно обмануть солдата! У нас нюх на крейцеры[4]!
А затем он повернулся к мальчику.
— Ну что, малыш, ты нам помог. Так что ты у нас герой.
Мальчик, всё ещё дрожащий, посмотрел на него с надеждой. Неужели отпустит?!
— Нет, — усмехнулся вахмистр, поняв его без слов. — Но я дам тебе подарок.
И он одним, размашистым движением кинжала вспорол мальчишке живот. Тот дико закричал, схватился за брюхо, пытаясь удержать вываливающиеся сизые кишки, через несколько секунд он затих.
— Вот тебе подарок, — сказал, ухмыляясь, рейтар, вытирая клинок о полу рваной рубахи мертвого ребенка. — Смерть!
- Парни, кончайте старого козла! У нас ещё много дел в этом скотном дворе! – бросил вахмистр солдатам, отходя от тела.
Взмах палаша прекращает вой обезумевшего отца и голова старого Шульца уже катится к телу его ребёнка.
В доме мельника Беккера трое солдат насиловали мельничиху Марту, пока её муж, связанный, кричал до тех пор, пока не начал булькая захлебываться кровью из разбитых губ.
— Не ори, пёс, — сказал один из них. — Хочешь, мы и тебе дадим потом развлечься? Баба у тебя уж больно сладкая, как Пражская пампушка!
И он ухватил, не прекращая двигать бёдрами, Марту, которую держали двое его товарищей за пышную, белую грудь. Женщина только застонала ещё сильней.
Мельник заорал сильнее, дергаясь и извиваясь. Один из рейтар отпустил руку женщины, потянулся к стоящему на горячей плите ковшу с кипящим молоком и со словами: - Молчи скот! Плеснул содержимое ковша в лицо Беккера, кожа на его губах тут же вздулась как от проказы, и связанный мужчина дико завизжал.
В одном из домов, на другом конце деревни солдаты нашли молодую женщину с ребенком на руках. Она пыталась спрятаться в углу, под грязными тряпками, но ее быстро нашли. Ведь ребёнку не запретишь плакать! Рейтары, смеясь, вытащили ее на улицу. Ребенок, вряд ли старше пары месяцев от роду плакал навзрыд, но его крики заглушали смех и мерзкая ругань мужчин.
— Отдай ребенка, — приказал один из солдат, протягивая руку.
Женщина, дрожа от ужаса, и шепча молитвы, только сильней прижала маленького сына к себе. Но что может сделать слабая женщина… Вот уже рейтар у которого наверняка дома тоже остались дети, держит кричащее тельце на вытянутых руках ухмыляясь.
- Марк! Готов?! - кричит он товарищу, стоящему сбоку, не глядя на него. –
- Да! – отвечает Марк с лязгом вынимая из ножен палаш.
Ребёнка подбрасывают высоко вверх, а сильная рука со свистящей сталью клинка прерывает крик ребёнка разрубая его надвое. Женщина закричала, но ее крик быстро оборвался — ещё один солдат ударил ее прикладом мушкета по голове.
Через дорогу от дома Анны, в хижине вдовы Клары, творилось немыслимое. Клара, хрупкая женщина лет тридцати, пыталась защитить своих дочерей — шестилетнюю Лизу и четырёхлетнюю Мари. Она закрыла их в чулане, но солдаты выбили дверь. Двое рейтаров, воняющих потом и вином, схватили Клару. Один, с кривой ухмылкой, сорвал с неё платье, пока другой держал её за горло.
- Кричи, сука, всё равно никто не спасёт! — хохотнул он, швыряя её на пол. Клара билась, но силы покидали её. Из чулана доносились всхлипы девочек, и это только раззадорило солдат. Один из них, пнув дверь чулана, вытащил Лизу за волосы. Девочка визжала, цепляясь за дверной косяк, но рейтар, хохотнув, ударил её кулаком в лицо. Лиза упала, её крик оборвался, когда солдат наступил сапогом на её маленькую руку, хруст костей смешался с его хохотом. Клара, полуживая от побоев, ползла к дочери, но второй рейтар, пнув её в живот, заставил её скорчиться.
- Глянь, как эта сука бьётся за своих щенков! — заржал он, вытаскивая из чулана Мари. Четырёхлетняя девочка, дрожа, звала мать, но солдат, схватив её за ноги, швырнул к стене. Хрупкое тельце ударилось о балку, и Мари затихла, её глаза остекленели. Клара, потеряв рассудок, бросилась на рейтара, царапая его лицо, но он, раздражённый, вонзил кинжал ей в бок. Кровь хлынула, заливая пол, а Лиза, всё ещё живая, скулила, пока другой солдат не прикончил её ударом сабли.
- Меньше ртов — меньше хлопот, — сплюнул он, вытирая клинок о платье Клары.
А вот рейтары насилуют совсем молоденькую девушку. Она кричит, бьётся в грубых мужских руках, пытается укусить одного из них, но они только смеются. Пожилой капрал, сквернословя, заставил молодого рейтара "испытать её" первым. Тот долго возится с непривычки.
— Быстрее, ребята, давайте, тут очередь! — кричат со двора.
— Да подожди! Я ещё не кончил!
Девушка, вся в крови, начала терять сознание. Один из солдат ударил её по щеке.
— Не смей умирать, шлюха! Это только начало!
[justify]Они перевернули её на живот, продолжая
