15 мая – день рождения Михаила Булгакова, 6 июня – день рождения Александра Пушкина. Статья посвящена перекличке тем и образов в их творчестве.
Общеизвестны слова Александра Блока: «Поэт – величина неизменная. Могут устареть его язык, его приемы, но сущность его дела не устареет», ибо «дело его – внутреннее – культура» (1, с. 403).
Общеизвестно также мнение, что задача искусства – защита вечных ценностей в новых условиях (хотя в XX в. заявили о себе и другие теории назначения искусства).
Символической фигурой защитника вечных ценностей литераторам разных эпох виделась фигура Пушкина, стоящая у истоков русской классической литературы. Ещё Белинский заметил, что «никто, решительно никто из русских поэтов не стяжал себе такого неоспоримого права быть воспитателем и юных, и возмужалых, и даже старых... читателей, как Пушкин, потому что мы не знаем на Руси более нравственного, при великости таланта, поэта, как Пушкин» (2, с. 342). «Наша память хранит с малолетства весёлое имя: Пушкин, – писал Блок. – Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними – это легкое имя: Пушкин» (1, с. 403).
Известен глубокий интерес Булгакова к Пушкину.
Некоторые факты позволяют утверждать, что на протяжении всей своей сознательной жизни Булгаков ощущал духовное родство с Пушкиным и так же, как многие его предшественники и современники, осознавал в Пушкине символическую фигуру защитника вечных ценностей, что и позволило самому Булгакову стать защитником этой системы ценностей уже в новых условиях чрезвычайной идеологизации общества, профанизации идеи культуры и утилитаризации искусства и литературы.
Один из таких фактов – выступление Булгакова в защиту Пушкина в 1920 г., когда были распространены следующие взгляды: «Пушкин – типичный представитель либерального дворянства, пытавшегося «примирить» рабов с царем... И мы со спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если есть там крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся» (3, с. 204).
Содержание и смысл булгаковского выступления известны из просоветской прессы того периода, бурно вознегодовавшей на «буржуазного подголоска», но и сам Булгаков, использовав этот автобиографический материал, рассказал о борьбе за Пушкина в «Записках на манжетах».
Со слов героя-рассказчика «Записок…» мы узнаём о том, как на одном из заседаний местного владикавказского «цеха поэтов» некий докладчик «обработал на славу» Пушкина «за белые штаны», за «вперёд гляжу я без боязни», за камер-юнкерство и холопскую стихию, вообще за «псевдореволюционность и ханжество», за «неприличные стихи и ухаживание за женщинами»: «Обливаясь потом, в духоте я сидел в первом ряду и слушал, как докладчик рвал на Пушкине в клочья белые штаны. Когда же, освежив стаканом воды пересохшее горло, он предложил в заключение Пушкина выкинуть в печку, я улыбнулся <...>. Улыбнулся загадочно» (4, с. 83). И, хотя в своем позднейшем восприятии этого и последующих событий рассказчик сам клянет себя за несдержанность, доставившую ему серьезные неприятности, он не жалеет о том, что через «три дня и три ночи» после прослушанного доклада выступил оппонентом; более того, удовольствие доставляет ему вспомнить: «Было в цехе смятение, докладчик лежал на обеих лопатках. В глазах публики я читал безмолвное, веселое:
– Дожми его! Дожми!» (4, с. 84).
Отношение рассказчика, а, следовательно, и Булгакова к своим оппонентам и смысл его речи ясны из этого описания. Сами изобразительно-выразительные средства выдают в Булгакове убежденного, непримиримого к пушкинским ниспровергателям приверженца пушкинского гения. «Загадочность» улыбки рассказчика может означать здесь лишь одно: ещё неизвестно, кто действительно окажется в печке, во всяком случае, у пушкинского критика гораздо больше оснований для этого... В рассказе же героя о подготовке «ответного слова» фигурирует «лампа с красным абажуром», цвет коего подчеркивает боевую настроенность рассказчика, который, хоть и помнит утверждение Пушкина «Ложная мудрость мерцает и тлеет/ Пред солнцем бессмертным ума», как и его завет: «...Клевету приемли равнодушно», – но в данном конкретном случае, когда клевещут на самого Пушкина, отказывается следовать этому завету и собирается защищать справедливость: «Нет, не равнодушно! Нет. Я им покажу! Я покажу!» (4, с. 84). «У открытого окна» он кулаком грозит «черной ночи», защищая «человека с огненными глазами», и эти детали повествования участвуют в создании метафорического контекста, смысл которого – в утверждении вечности пушкинского гения, противостоящего самим своим содержанием любым косным силам любых реакционных эпох. Характерен сам эпитет, употребляемый по отношению к Пушкину («человек с огненными глазами»), ибо он сознательно насыщен богатством смысловых оттенков, пробуждающих ассоциации (огонь – пламя – пламенность; свет – светоч и т.д.).
Из эпохи социальных потрясений XX века Булгакову открылась сущность пушкинского мощного творческого интеллекта, способного прозреть сквозь глубину веков и косность быта (сквозь мрак «черной ночи») те стержневые оси, на которых «вертится мир»…
Интересно выявить точки соприкосновения Булгакова с Пушкиным в булгаковских художественных текстах. Кстати сказать, в «Театральном романе» Булгаков тоже великолепно нарисовал картину творчества драматурга, подчеркнув мотив творчества-игры и дав писателю простой рецепт следовать за воображением: «А очень просто. Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует» (5, с. 234). В «Мастере и Маргарите» так же ярко запечатлены опыты прозаика. Булгаков, как и Пушкин, был превосходным знатоком природы писательского дара и самого процесса словесного художественного творчества.
Исследования булгаковского романа «Белая гвардия» показывают, что, декларировав бессмертие Пушкина и одновременно объяснив причины этого бессмертия, Булгаков сориентировал всю палитру художественных средств романа на ассоциации с пушкинской повестью «Капитанская дочка» в целях утверждения гуманистических нравственно-этических норм как Высшего нравственного закона. Он развил пушкинские идеи чести и человечности, защищая идеалы добра, справедливости, честности, любви, мужественного служения долгу. Более того, он ввел в художественный мир своего романа Капитанскую дочку – именно так, без кавычек и с заглавной буквы – как символ хранительницы этих ценностей, как турбинскую воспитательницу и единомышленницу, подразумевая одновременно и пушкинскую героиню Машу Миронову, и саму пушкинскую повесть.
Закономерно, очевидно, обращение М. Булгакова к традициям великого русского поэта и писателя, взявшего народную пословицу «Береги честь смолоду» эпиграфом к своей повести. Усмотрев в Пушкине защитника близкой ему системы ценностей, Булгаков сознательно предпринимает «перекличку» с его повестью «Капитанская дочка» на уровнях проблематики, конфликта, характера сюжетных коллизий, образов-персонажей и самой идеи, подчёркивая это уже эпиграфом из самой «Капитанской дочки»:
«Пошёл мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл, сделалась метель. В одно мгновение тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло.
– Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!» (6*, с. 15).
[justify] Его Турбины, Алексей, Елена и Николка, и их друзья, попав, как и пушкинские герои, в экстремальную ситуацию (будучи поставлены в нее историческими событиями разрушительного характера), становятся наследниками и преемниками идеалов и понятий «капитанской дочки» Маши Мироновой и Петра Гринёва, с честью неся тяжкое бремя невзгод и отвергая предательство, своекорыстие, непорядочность и ложь. Авторской волей развенчиваются украинский гетман и командующий российской армией, которые бегут в германском поезде в Германию, бросив, несмотря на состояние войны с той же Германией, свои войска; уподоблен крысе, бегущей с тонущего корабля, полковник Тальберг, и негодует Алексей Турбин, размышляя о нём: «Мерзавец. <…> Не потому даже мерзавец, что бросил Елену <…>. О, чертова кукла, лишённая малейшего понятия о чести! <…> И это офицер русской военной академии. Это лучшее, что должно быть в России…» (с. 52). Гнев и возмущение овладевают Алексеем даже во сне, когда пригрезился ему «маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку», который глумливо сказал: « – Голым профилем на ежа не сядешь?.. Святая Русь – страна деревянная, нищая и … опасная, а русскому человеку честь – только лишнее бремя». « – Ах ты! – вскричал во сне Турбин. – Г-гадина, да я тебя. – Турбин во сне полез в ящик стола доставать браунинг, сонный достал, хотел выстрелить в кошмар, погнался за ним, и кошмар пропал» (с. 52). В эпоху, когда торжествуют «бесы» и «мелкие бесы», которых разглядели в своё время ещё Ф. Достоевский и Ф. Сологуб (кстати, тоже привлекшие для их характеристики пушкинский образ: «Закружились бесы разны…»), Турбины живут по воспитанным с детства нравственно-этическим нормам, сохраняя в себе душевное благородство, способность на самопожертвование во имя высоких идеалов родины и чести, человечность, мужество и отвагу. Бесконечно расширяется в смысловом отношении, попадая в булгаковскую поэтику, образ дома: дом – не только домашний очаг, приют, семья; дом – родина, твое «место под солнцем», твой Космос, в котором ты – частичка; будущее твоих потомков, – и, утверждая вслед за критикой: «Именно сохранение Дома, родного очага во всех перипетиях революции и гражданской войны стало лейтмотивом романа» (7, с. 19), – следует осознавать, что именно имел в виду писатель, чей голос открыто звучит со страниц романа: «Никогда. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте, – пусть воет вьюга, – ждите, пока к вам придут» (с. 31). Тема семьи и верности домашнему очагу, перерастая в тему родины и шире – в тему основ и ценностей человеческого бытия, развивается здесь в символических образах, и утверждается невозможность отыскания прочного дома вне себя без такого же прочного дома внутри себя. Выше жизни и меркантильных благ почитаются родина-Космос и честь, долгом – защита миропорядка, основанного на ценностях добра, гуманизма, чести, а великим