ПУШКИНИСТЫ
Рассказ из сборника – БАЙКИ ДЕДУШКИ ПИМЕНА –
заново сделанный автором
Я мечтаю оставить творенье своё в приснопамятной вечности. И слыть большой гордостью нашего маленького посёлка.
Неужель я болван или трус, не имеющий силы души? - нет, по-моему любой человек может статься единственным во вселенной, если отважно возжелает сего.
Взять хоть мир философствующих эллинов или боевых римлян. Что они, не такие как мы? - да те ж самые. Так же любились, работали, и пьянствовали из своих кубков и древних амфор. А всё различие только в том, что у нас стаканы да бутылки, а вместо молотка с резцом мы используем пневматику с электричеством; и ещё на боку висит кобура с пистолетом взамен тяжеленного меча. Весь вопрос только - вспомнят ли нас, как поминают их, давно ушедших.
Мы, скорее всего, славим те древние века и тех жителей, потому что тогда было зарожденье культуры. Зачаток и детство. А малое дитё всегда раскованно и свободно в своём понимании открывающегося перед ним мира, и в творчестве – хоть ли во благо, или во зло рядом живущих людей. Тем цивилизациям нечего было бояться – нет догматов, канонов, этики и морали. Нет разрешений, но и нету запретов. Твори, человек – так, как только ты представляешь и понимаешь сей вольный прекрасный мир. И даже если приговорят тебя к смерти целым ареопагом, как Сократа иль Цезаря, это совсем не умалит твоих заслуг перед человечеством.
Поэтому и летописи тех древних лет так открыты, прозрачны, чисты в своей исторической правде. А если встречаются средь них легенды да мифы, то ведь это не корыстное враньё, а фантазия от щедрого сердца - которое не хочет жить в темнице под слабой лучиной, но требует себе луг зелёный и солнце.
В нас, нынешних, очень мало свободы и воли тех давних веков. Сейчас для людей всё больше строится преград и табу на темы политической, религиозной, половой, и многих других безобидностей-толерантностей. Тому не скажи, этого не обидь; те тоже, глядь, губы надули - и через секунду заплачут, что их нетерпимо назвали.
Мы сами придумали себе глупые запреты, и так часто показывали на них пальцем – айяяй – что все люди и вправду стали считать чистое грязным, а слово – убийцей. И теперь даже перед собой, в тишине квартиры, возникает фантом чёрного езуита, который грозится – не делай так, а то сожгу, делай вот так, тогда не трону. А мы этого давно истлевшего чёрта и сейчас почему-то боимся.
Вот например ты, милый офисный клерк - вспомни себя в маленьком возрасте.
Ты ведь родился мужчиной. У тебя не только был писюнишка между слабеньких ног, но и огромное желание вырасти настоящим мужиком – строителем иль космонавтом. Когда в школе на уроках литературы рассказывали про былинных богатырей, ты мечтал стать таким же – чтобы и о тебе слагали легенды; ты даже выпросил у отца на последние деньги большой красный меч со щитом – чтобы родину защитять. Когда на уроках истории славили героев войны и труда, ты страстно желал себе почестей тоже; но не пустых эфемерных, а чтобы по совести, чтобы мышцы от напруги трещали, зудели – бугря на левой груди то ли сердце, то ль душу, а скорей всего славу и гордость.
Куда же пропали великие грёзы из жизни твоей? - неужели вся сила ушла в писанину бумажек, дробленье по клавишам? И включая свой чёрный компьютер, ты как серая мышь погружаешься в норку - пряча себя и свой хвост от опасной тяжёлой клыкастой реальности, как от кота?
Да, ведь нынче тобой управляет начальница - деловая железная леди. Ты говоришь с восхищением, и даже с опаской о неимоверной силе сей офисной железяки, которая языком, горлом, а где и визгливым матом насаждает свои благолепные порядки в каждой планктонной конторе. Всюду ей чудится хаос; химеры да бесы тяжёлой поступью шагают в её отвратительных снах, над ней измываются, извращаются зло – и эти соблазны да пакости своих сновидений, порочность затаённых фантазий, она грешит на людей, борясь с ними вьяве.
Милая деловая дамочка – куда же делась из тебя та весёлая глазастенькая девчонка? Которая бабочкой взлетала над землёй, даже ещё не видя восхищённых мужских взглядов - а только наитием чувствуя, как они исподтишка парусят под её красную короткую юбку. Твой грудноватый чуть смех, чуть ли плач, услышанный вдруг то справа, то слева, тут же взрывался в сердцах - как бомба подымая до небес и сладко шмякая об серый асфальт. Твои короткие кудри, казалось, что от края в край горизонта плетут невесомую сеть: и хоть никто не чует на себе этой липкой паутины – но вдруг уходя в неведомое от тебя, снова возвращается, притянутый за уши нежной любовью.
Солнышко! - ты светила всем людям так ярко, что приходилось глаза закрывать, боясь оборзеть до правильности, до праведности от чистой твоей красоты.
Куда только всё теперь делось? - Ходишь величаво матрона, высокомерно задрав длинноволосую крашеную голову, и матюгаешься руганью в каждый раззявленный рот, гордясь этим новым вельможным почитанием. Ты стала важной коммерческой ледью, и теперь уж к тебе не подступишься – чтобы сладко сказать о любви.
Нет, я зримо обманут корыстным денежным бытиём – я знаю, что немало найдётся и в нынешнем времени самых отчаянных авантюристов, которым наскучила серость одинаковых будней, что словно мыши снуют между скрипучими офисными столиками зачуханных клерков и их деловитых начальниц. И можно набрать целый город жильцов для всякой приятной эпохи: звенящих рыцарей и тургеневских барышень, кутил мушкетёров и развратниц гетер, одалисок, легионеров, янычар – которые решатся воочию узреть настоящую быль тех времён, даже хоть и ценой своей жизни.
Которые захотят узнать настоящую историческую правду из невозвратного прошлого.
Ведь я совершенно не верю хроникам ближайших пяти столетий. В крупном-то они, может, и правду писали, потому что обмануть потомков на уровне событий эпохи трудно, почти невозможно. Правления царские, бунты крестьянские, реформы и революции - конечно сюжетны, и потому неизменны. А вот подспудные камни, подковёрные интриги, и тёмные биографии очень легко замолчать, скрыть от общественности, которая будет выискивать истину, как зерно гречихи в банке семечной шелухи. Буквы подтираются бритвочкой, свидетели ножичком, омывается кровь. Даже природный тот мир из обманчивых книг мне представляется чёрным когтистым, без лучика солнца.
Чем более зрели цивилизации, тем коварнее становились их важные люди, властители – где лаской, угрозой, обманом привлекая к себе на службу культурных творцов как верховных жрецов.
Кто нам так яво представил Иванку Грозного, забившего досмерти своего любимого сына? - живописец Илюшенька Репин. Царь у него мелкий, трухлявый: но демонический - и видно, что он озверел на мальчонку именно из-за своей старческой дряхлости, чтобы доказать непокорным – огого, челядь! я ещё в силе.
Следом за Репиным поверивший ему Серёженька Эйзенштейн снял на киноплёнку такого ужасного дьявола в обличье царя, что невозможно усомниться реальности этой исторической фигуры и его сатанинскому характеру – стоит только почти воочию посмотреть, как он гробит на плаху своих приближённых, и даже собственной рукой с большим ножиком режет старуху Серафиму Бирман в образе тётки родной.
А после Эйзенштейна обязательно придёт в культуру впечатлённый его гением талантливейший писатель, и напишет такое про Грозного! - что все прочитавшие это содрогнутся в ночных сновидениях ада.
Культуре всегда нужно радоваться как величию среди низости. Ведь она в памятные хроники человечества выдвигает всё лучшее. Но ей нельзя верить, потому что она по самые бледные щёчки своих воинственных атлантов и смущённых кариатид, на которых жиздется, наполнена химерами великих творцов - кои ласковой силой властителей, стряпчих, попов втиснуты в робкие души.
И вот пока наше прошлое ещё не загажено по самую маковку, я решил предъявить его своей милой семье.
В наш посёлок привезли на днях большую выставку Александра Сергеича Пушкина. Всю: с вещами, картинами, целым пушкинским домом и даже запахом речки Невы.
Красота, говорят – те, кто видел уже. И мы всей семьёй собирались сходить в воскресенье. Да только вот раньше пришлось – самоволкой.
А дело так было.
Заявили нам по телевизору разные учёные-копчёные, что скоро можно будет доставать из домов, желательно деревянных или кирпичных, голоса давно почивших людей – мёртвых, значит. И вроде бы создали такие приборы, которые улавливают теноры, сопраны, дисканты - прямо из старых слоёв штукатурки да пакли, куда те забиваются, прячутся, и живут там тайком от хозяев.
- как это? - спросил у меня потрясённый сынок. - Даже Пушкина можно достать из стены?
- Ага. - Я сладко закусил губу, втихую развивая эту приятную мысль в своей мечтательной голове, где помещались не только мозговые извилины, но и воздушные замки вместе с космопортами будущего. - Если скоро нам будет возможно метаться средь звёзд на обычном велосипеде, то почему ж не воскресить и поэта великого.
- откуда же мы достанем его? От него ведь кроме души ничего не осталось.
- Это очень просто. - Я начал объяснять ему то, что мне самому нагадали по телевизору ведьмы да колдуны в тёмных пиджаках да плисовых юбках. - Когда мы с тобой разговариваем, то все наши буквы, слова, пролетая сквозь уши, прячутся в трещинах стен, и живут себе там до поры вековой. Но если им крикнуть погромче, с прибором – аууу, брат Пушкин! выходь! – тогда он сам к нам придёт кудрявый, чернявый, весёлый - и скажет о том, какое чудное мгновенье, своим знойным африканским голоском.
- А вдруг он ругался с Наташей? – наша ненаглядная мамочка Олёна даже взялась обеими руками за покрасневшие щёки, представляя всю ересь, которую вытянут псевдоучёные из мышиных щелей да дыр тараканьих. - Ойёёй, как всем будет стыдно… -
Тут-то я и опешил. Вот тебе и развитье науки. Да не дай бог!
– Слушай, малыш. Сегодня же ночью берём с собой крючья, и идём расконопачивать пушкинский дом, чтобы выпустить все голоса в поднебесную высь. А Олёнушка с дочкой останутся здесь, чтобы прикрывать нас с тыла, готовить нам ужин и алиби. Все согласны?
[justify] - я с тобой навсегда. Будем биться за правду. - Сынишка ни капельки не раздумывал - хотя знал, что поймай нас милиция, или даже плюгавый смотритель музея, то обоих