Чёртова внучка 11 глава

11. Ужо не первую минуту стояла Эрмингарда насупротив ненавистной ей троицы чародеек, да так и не получила ответа на своё вопрошание. Грымзы явно не спешили полагать зачин обещанному испытанию. Токмо кривили пасти в многозначительных ухмылках да пялились, равно сычихи бессонные, высматривающие себе добычу. Наконец чумазиха-Асфрид прорезала гнетущее безмолвие и, неспешным шагом обойдя вкруг девушки, протянула:
– А чиво ж? Недурнёхонько дивчинка дельце обтяпала. Лукава умишком да лапками ловка. А всё ж в дьяволовы жёнки покамест не годна. Уж больно чистенькая, шибко сладенькая – ажно проблеваться с неё охота. Дык якая ж ета ведьма? Ентой ляльке с её румяным рыльцем токмо навоз в хлеву пристало выгребать да коз доить. 
– Нет, чёрту такая невеста и даром ненадобна. – ядовито подхватила Кунигунда и тоже принялась нарезать круги подле внучки, не сводя с неё кожу сдирающего взора. – Чем она отлична от всякой неумытой доярки, чья жизнь проходит между скотным двором и сеновалом в томных мечтаниях о том, как её обрюхатит какой-нибудь мельник да зазовёт хозяйкой в свою вонючую избу, чтобы она из года в год рожала ему таких же пухлых и безмозглых карапузов, как он сам?
– Но почему бы нам не принарядить малую нашу сестричку? – подала голос Адельгейд и, присоединившись к подружкам, закружилась юлой окрест девицы. – Отчего же нам не приукрасить молодушку? Дабы сделалась она истой чертовкой по вкусу желанного Жениха.
  И всё-то они глазеют и глазеют, да точно хоровод возле рыжей водят – сначала медленным ходом, а затем всё прытче да скорее, так что от ихнего верчения рябит в глазах. А тут вдруг запрокинули головы, да и, взявшись за руки, с гнусным хохотом пустились в пляс вокруг горемычной девочки – и так рьяно, словно не шагают, а парят прямо по воздуху. Впрочем, нет. Дело-то обстояло куда хуже. Ведь это именно сама Эрмингарда противу собственного хотения оторвалась от земли и взмыла вверх, неловко размахивая руками в попытках совладать со своим телом. И чем быстрее кружились бесовки, замешивая в свой зычный гогот непроизносимые проклятья на исконном наречии, тем меньше силы да воли оставалось в душе и плоти девичьей. Зависла, что мошка в паутинке, и сколько ни дрыгайся, нипочём не вырвешься из незримых пут хитрого колдовства. А вслед за ней взметнулись ввысь и снопы с взращенной ею горюн-травой да тем же мигом обрушились бичами на младую несчастливицу. Не позволяя перевести дух, колкие стебли цеплялись за пышные локоны, выдирая пряди клочьями, и нещадно секли её тельце, вмиг изорвав в лохмотья не только платьице, но и самую кожу девью. Исполосованная с головы до пят, корчащаяся в судорогах боли, Эрмингарда подстреленной птиченькой рухнула вниз, да и прямиком с головой в бочку со смрадной водицей болотной. Мерзкая жижа жгла открытые раны, будто адовым огнём, заливала уста и очи. Не позволил мелкой захлебнуться в зловонных водах, её вздёрнули наружу, но только лишь для того, чтобы спустя мгновение сызнова окунуть обратно. А затем ещё и ещё раз. И покуда повторялась эта подлая пытка, девочка сквозь дурноту ощутила, как с неё клочьями слезает кожа. И вновь падала Кунигундова внучка – на сей раз в чан с сотворённой ею же самой солью. Её погружали медленно – так неудачливый путник вязнет в зыбучих песках, неминуемо погибая от удушья. Но Эрмингарду таковая доля миновала. Соль изъязвила всё то, что осталось от её замученного тела, облепила губы, сыпалась в ноздри, достигла ресниц. А засим чертяцкая сила выдернула девушку из соляной могилы и швырнула оземь.
– Полюбуйтесь-ка, какая она у нас отсель красавица! – громыхали над ней пронзительные вопли ликующих дьяволиц. – Теперь-то ты и вправду вылитая ведьма! Кто ж ещё, окромя рогатого на такую прелестницу позарится! Вот мы и отпраздновали твоё рождение, вот и окрестили тебя в ведьму! А впрочем, до настоящей любовницы сатаны ей всё же кое-чего не достаёт. Ну же, сёстры, не поленимся – подрумяним, напомадим, размалюем нашу кралечку! Справим красное венчание!
  Извиваясь в конвульсиях посредине их колдовского круга, рыжая через силу отворила веки и узрела парящие в воздухе садовые ножницы, кузнецкие щипцы и тесак. Неужели ей уготован столь горестный конец? Нимало не шутя, отринув всякую жалость, Кунигунда вместе с подругами, похоже, решила прикончить ненавистную внучку. И даже придурковато лыбящаяся Адельгейд не намерена за неё вступиться. Так вот, что значит быть ведьмой. Таково сестринство. 
  Однако ж не смирилась, не сдалась на волю злой судьбы. Неуёмная жажда жизни, клокочущая в груди девичьей, превозмогла ужас и боль. Отчаянным рывком оторвав отяжелевшее, равно свинец тело от земли, девочка впилась зубами в лодыжку Адельгейд.
Ведовка завизжала звонче порося и, шагнув вспять, неуклюже наткнулась на бочку с болотной водой, да и опрокинула её. Тут уж все три стервятницы заголосили хором, невольно разомкнув круг и метнувшись в стороны, чтоб уберечься от ядовитой жижи, коя могла навредить и им самим. Пользуясь их замешательством, Эрмингарда ринулась со двора. И откуда только в едва живом теле взялась эта сила и прыткость. Словно в предсмертной агонии мчалась девочка под спасительный кров леса в надежде, что чародейки не станут её преследовать. И едва лишь достигла она опушки, как обессилевшие ноги подкосились, обронив тягостное бремя плоти долу. Свергнулась в малый овражик, скатилась кубарем, да и погрузилась с головой в прелый полог прошлогодней листвы. А там, сверху грохотали крики разъярённых ведьм, жаждущих добить улизнувшую жертву, и лязгало хищное железо о железо, алча её крови. Но хоть грымзы и шарили совсем недалече – девушке даже казалось, что они вот-вот пройдутся прямиком по ней – им так и не посчастливилось сыскать её. Их голоса звучали всё тише и глуше, а затем на чащу опустилось грозное безмолвие. И лишь услышав свой собственный стон, Эрмингарда осознала, что возвращается в сознание после глубокого обморока, в коий она провалилась то ли мгновение, то ли неделю тому назад. Её бил озноб и лихорадило от жара. Не было ни единого клочочка в её тельце, что бы не корчился и не вопил от боли. Однако горше всего терзалась её душа. Как могла она поддаться на их уловки и столь безрассудно погубить себя саму? Безусловно, эти мерзавки и безо всякого «искуса» в любой час могли напасть на неё. Но сколь стыдно признать, что она позволила им себя облапошить и едва не погибла от их рук. Впрочем, не лучше ли ей было и вправду умереть, чем жить с этим позором. Да и разве ж возможно ей исцелиться от сих чудовищных ран. Она столь изувечена и обезображена, что едва ли чары Фридлейва осилят её немощь. Фридлейв!.. И от мысли о нём, девушка захлебнулась в рыданиях. Он больше никогда не захочет её поцеловать. Никогда не посмотрит на неё тем обжигающе-ласковым взором. Отныне в его глазах она прочтёт лишь жалость с лёгким оттенком смущения. Что уж говорить о прочих жителях леса, которые лишь порадуются унижению презираемой ими чужачки. И на что ей теперь такая жизнь? И всё же рыжая, скуля и рыча, как раненный зверь, пыталась ползти вверх по склону, чтобы выволочь своё истерзанное тело из оврага. Соскальзывала вспять, вновь лишалась чувств от боли, однако не позволяла себе отступиться. Но в какой-то миг её конечности оцепенели, а разум затмил первобытный ужас. И этого было гораздо жутче того, что пережила она давеча в ведьминском кругу. Безымянный мрак и глад, облечённые в плоть, затаились совсем рядом с ней и взирали на юницу жадно и жестоко. Некто незримый для ока с наслаждением вдыхал аромат крови, сочащейся из её открытых ран, любовался её беспомощностью, вожделел поглотить заманчиво растерзанную плоть. Эрмингарде буквально перекрыло дыхание от страха. Задышливо хрипя, девушка судорожно вертела головой по сторонам в попытках разглядеть его прежде, чем он накинется. Но не успела. Вязкая, промозглая чернота ослепила её глаза, словно их залило дёгтем. Затем, предупреждая её вскрик, живая мгла намертво замкнула ей уста, а после того объяла всю девочку с головы до пят. Оно обвивало несчастную точно змеями. Скользило трупным червём, оставляя на коже густую слизь. И как ни трепыхайся, его объятье всё теснее. Объемлет не только извне, но и проникает вглубь, оставляя под языком тягостный привкус. Привкус... ничего. И столь же стремительно, как оно настигло Эрмингарду, неведомое лихо отпустило её, едва ли не отшвырнув от себя наотмашь. Свернувшись дрожащим калачиком, девушка готова была зарыться в землю, лишь бы спрятаться от гадостного чудища. Но больше оно её не коснулось. А когда она наконец отважилась открыть глаза, рядом с ней никого не было. И что за новая напасть обрушилась на неё? Али её постигло проклятье вещих сестёр, призвавших по её душу демона из нижнего мира? Впрочем, нет. Могущество этого существа куда древнее и грознее того, что доступно их своре. Что оно из себя представляет? И чего ему нужно от Эрмингарды? Для какой нужды оно вымазало всё её бедовое тельце этой склизкой пакостью? Как будто... облизало, но так и не съело. Нешто вкус не понравился? Или таким образом оно её пометило, чтобы настичь и полакомиться впоследствии?
  С отвращением пытаясь соскрести с себя липкую гнусь, рыжая поднялась на ноги, но и шагу не ступила, как над её головой загрохотало. И вот уж ледяной поток нежданного ливня окатил её и без того продрогшее тело. А ведь ещё пару мгновений назад на небе ясно светила луна и перемигивались глазастые звёзды. Так каким недобрым ветром занесло сюда эту лихую бурю? Запрокинув голову, молодица взвыла от ярости и разрыдалась вместе с дождём, красноречиво сквернословя и кляня весь подлунный мир. В тот миг Эрмингарде показалось, что её ненавидит и Бог, и дьявол, и Лес, и вся сущая вселенная. За что ей все эти горести? Разве мало бедствий приключилось с ней доселе? Ругательства злобных бесовок, нападение страшенного дива с этой его слизью, а теперь ещё и чёртова гроза. Однако ненастье длилось не доле четверти часа, и не успела мелкая вволю нареветься, как небо сызнова расчистилось. Свежевымытые звезды сияли ещё ярче, а лесной воздух, пропитавшись небесной влагой, сделался столь сладок, что девушка с упоением втянула его в себя, словно никогда доселе и не дышала вовсе. Простояв так пару минут, Эрмингарда невольно вздрогнула, будто кипятком ошпаренная, и опустила изумлённый взгляд на своё тело. Ужас нападения и последующий затем приступ гнева подавили все иные чувствования девичьи, не позволив ей осознать, что терзающая её боль ушла безвозвратно, а изъязвленная кожа посвежела, сделавшись, как у новорождённой. Так неужели причиною сему та странная слизь, коя словно лечебный бальзам исцелила её раны? А последующий затем дождь, ниспосланный, казалось бы, лишь для того, чтобы смыть с неё диковинный эликсир, окончательно очистил и обновил страждущую плоть. Это открытие повергло Эрмингарду в трепет. Выходит, напавший на неё свершил сие... ей во благо. Едва осмыслив это, девушка нащупала языком нечто инородное у себя в устах. Словно травинка, прилипшая к нёбу, которую ей никак не удавалось выплюнуть. Поддела пальцем, да и выдернула с неожиданной болью, будто оно росло прямиком у