Суждения психолога Кромина зачастую были парадоксальны. Но одним из его бесспорных талантов было умение точно определять пригодность человека для того или иного дела. Ему достаточно было десяти минут беседы, чтобы понять, кто перед ним: творец, служака или ремесленник. Он впивался в собеседника странным взглядом: так обычно смотрят люди, изображающие предельное внимание, но при этом думающие о своём. Собеседник подмечал этот якобы отсутствующий взгляд, обиженно замедлял речь или вовсе умолкал, и вдруг Кромин мгновенным и резким, как ланцет, вопросом давал понять, что он не только заинтересован беседой, но и желает уточнить некоторые детали. Собеседника это приводило в лёгкий ступор, замешательство, смешанное с восхищением, и он проникался к Кромину ещё большим почтением.
Наблюдать Кромина в такие минуты было удовольствием. Любой искусно поставленный и разыгранный, как по нотам, спектакль бледнел перед этим действом.
Принимал посетителей Кромин обычно… в саду. Хотя сложно было назвать садом странную пристройку к балкону. Перед ним было крохотное полукруглое пространство с выходом на улицу. Кромин умудрился огородить его, и получилось нечто вроде внутреннего дворика-патио. Вдоль забора высились горшки с драценами и миниатюрными пальмами. Плитняк на земле он устелил ковром, поставил круглый стол и два мягких кресла. Навесом служила металлическая решетка — попросту тонкие прутья, соединённые крест-накрест. К некоторым стыкам были приварены изящные фонари. Они давали свет тускло-жёлтого, почти чайного оттенка. Кромин был эстетом и не жалел денег на убранство того, что считал нужным для себя. И ковер, и кресла, и фонари, и решётка, кое-где увитая жимолостью, были частью его мира, в котором всё подчинялось строгому распорядку.
Дома Кромин принимал только в лютую непогоду. И то, с видимым сожалением, усаживался напротив балкона так, чтобы виден был дворик. Тот давал ему вдохновение — иначе как объяснить почти сладострастное выражение лица, когда ливень нещадно сек и ковер, и растения, и стол с креслами? Что-то первобытное, дикое проступало в его облике в эту минуту: почти вертикально топорщились усы, крылья короткого мясистого носа раздувались, маленькие изящные руки набухали венами. Отчётливо двигались глазные яблоки под полузакрытыми веками. Так обычно прислушиваются к незнакомым звукам животные. Кромин был человеком, но в эти минуты словно перевоплощался в чуткого зверя.
Любые увещевания, что мебель, комнатная флора и текстиль испортятся под дождём, были бесполезны. Кромин был готов методично просушивать ковёр и мебель (а при необходимости — и менять их), восстанавливать порядок в горшках с растениями, но не заносить их в дом. Сам он утверждал, что яростный, шипящий звук ливневого дождя стимулирует его мозговую деятельность — равно как и «Шторм» Вивальди.
Но вернёмся к действу. Оно начиналось с лёгкого постукивания по столу. Кромин откидывался в кресле; фигура его фиксировалась на трёх опорных точках: лопатках, крестце и локте правой руки — вторая свободно свисала вдоль кресла. Устроившись, он посылал собеседнику взгляд — сигнал говорить — и начинал постукивать пальцами по столу. Мерно, ритмично, словно выплясывая колдовской танец.
Собеседник, изрядно поерзав, начинал рассказ. В большинстве случаев по классике: женщины – о личных проблемах, мужчины – больше о делах. Дела были разные: работа, бизнес, купля-продажа, переезды, дележ имущества. Объединяла всех общая тема – здоровье. Мужчины говорили о нем неохотно, женщины смаковали, не упуская ни единой мелочи. Кромин слушал рассеянно, собеседник начинал нервничать, запинаться, терять мысль. И вдруг – словно стрела в цель – уточняющий вопрос. Это обескураживало и восхищало говорившего. Значит, его слушают внимательнейшим образом и, скорее всего, помогут. Или утешат, в крайнем случае.
Общий же фон разговора со стороны воспринимался как однотипная мелодия (партия клиента), исполняемая на дудке-сопилке: ду-ду-ду, ту-ту-ту, бу-бу-бу. Время от времени в эту мелодию вклинивались мекающие и гыкающие звуки (партия Кромина): «ага», «угу», «ыгы», «м-м-м», «ум-м-м».
Проговорив таким образом час или полтора и получив пакет утешительных рекомендаций, клиент уходил, весьма довольный визитом и не жалея о потраченных деньгах.
Кромин, учтиво проводив его до дверей, ещё более удобно раскладывался в кресле и устремлял взгляд-вопрос уже к помощнику:
– Что скажете?
– Ну… — начинал в свою очередь мямлить тот. — По всему видно, что человек внимательный, обстоятельный, спокойный…
– Не то, — прерывал его Кромин. — Как вы соотнесёте то, с чем он пришёл, и манеру его разговора?
Помощник пожимал плечами, изображая глубокое раздумье и капитуляцию перед Мастером.
– Он хочет открыть собственное дело. Но он его не откроет. Вернее, не сможет им управлять. Вы слушали, как он говорил? Не умел вычленить главное от второстепенного. Речь лилась монологом ab ovo. И всё намешал в кучу: и как мечтал с детства заниматься чем-то творческим (при этом не уточнил чем — просто творческим, неважно — мыловарением или сочинением стихов к празднику), и как ему не давали развиваться, и как родители были против, и как жизнь не баловала, и всё в том же духе с энным количеством подробностей и образов. За ними терялась нить разговора. Это не годится для дела. Потеряет и силы, и средства, и отношения с людьми. Витает в облаках прошлого.
– Но тогда это верный путь к сочинительству. Значит, всё верно — встал на творческую стезю.
– Смотря какое сочинительство. Поэзия — отдельная статья. Нужно с этим родиться, иметь безошибочное чувство ритма и рифмы. Если мемуары или нечто вроде потока сознания, в котором он будет себя чувствовать как рыба в воде — тогда да. А для обычной сюжетной вещи нужно математическое умение обозначить главное, выстроить архитектуру будущей работы. Художник сразу должен видеть в хаосе систему, иначе — всё к чёрту!
– Но…
– Никаких «но»! Хороший садовод обрабатывает почву — она жёсткая, твёрдая, неподдающаяся, но он усмиряет её шаг за шагом. И когда он бросает в неё, укрощённую, политую в прямом смысле слова его потом и кровью, семена, то видит перед собой уже не голую чёрную землю, а густой изумрудный газон. И неважно, что такого газона ему ещё надо дожидаться не один год. Он видит его с самого начала.
А этот — нет. Как он играючи перескакивал с одной темы на другую, громоздил сравнения, приплетал ненужные детали. Он даже не в поиске, он бродит впотьмах. Кстати, обратили внимание на то, как он время от времени поводил вокруг себя руками, словно ощупывал предметы?
– Нет, не заметил.
– Зря. Надо обращать внимание на всё, но делать это незаметно.
– Что вы ему посоветовали?
– Заняться садом. Если нет своего участка — развести сад на балконе. Нет балкона — высаживать комнатные цветы. По тому, как человек относится к земле, можно судить о его культуре. А по тому, как он работает с землёй, сразу понятно, видит ли он слаженное целое или нет. Для успешной работы — это главное.
– И как он отреагировал?
– Был озадачен, но заинтересован. По-видимому, он воспринял мои слова как возможность открыть своё дело, то есть небольшой флористический магазин. Это ошибка. Он прогорит, потому что не видит цели. Вначале надо научиться работать с землёй. Это организует.
– Вы скажете ему об этом?
– Дорогой мой! Человек должен учиться на своих ошибках. Я могу лишь посоветовать. Корректировать мой совет будет он сам.
И взгляд Кромина вновь с любовью устремлялся в пространство крохотного сада.
По другому клиенту вердикт Кромина был противоположным.
– Это исправный служака. Заметили, как он рассказывал? Не отрывисто, как рапорт, но и скупо, бедно. И постоянно скашивал глаза на часы, словно торопился. Ни единого сравнения, ни одной метафоры. Уверен, предложи ему рассказать «Красную Шапочку», он изложит её примерно так: «Маленькую девочку почему-то отпустили в лес одну. По дороге она была введена в заблуждение представителем семейства псовых. Тот, в свою очередь, напал на бабушку девочки, а потом и на неё саму. Но вовремя подоспели работники лесного хозяйства, и всё окончилось хорошо». Это крепкий, хороший организатор, без фантазии, но порученное и чётко обозначенное ему дело исполнит достойно. Его тяготит произносить речи, претит сама мысль фантазировать и расцвечивать свой рассказ.
– А с чем он пришёл?
– Сказал, что угнетает рутина. Он каталогизатор в библиотеке. Я понял, что он работает с бумагами ещё до того, как он назвал свою профессию, по характерному жесту: он постоянно двигал указательным пальцем правой руки по направлению к большому. Обычное движение библиотекарей или архивных работников, когда они перебирают карточки в каталоге.
– Может, левша?
– Я не выжил ещё из ума и могу отличить левшу от правши. Правая рука у него рабочая, с хорошо развитыми суставами и более загорелая.
– Что вы ему посоветовали?
– Первым делом спросил, есть ли у него возможность разбить сад. Оказалось — нет. Но на балконе установлены длинные цветочные ящики. Я порекомендовал ему выращивать овощи, не требующие особого ухода, и зелень.
– Почему?
– Ему только кажется, что работа его не устраивает. Она идеальна для человека без фантазии. Его угнетённое состояние — просто жалость к самому себе. Ему надо отвлечься на что-то, что не требует воображения, но приносит реальную пользу. И редис, лук и петрушка в этом случае — то, что надо. Дайте человеку маленькую задачу, но так, чтобы он видел скорые плоды своего труда, и он будет счастлив.
Диагноз «ремесленник» Кромин выставлял большей частью … людям интеллектуального, но не творческого труда. По его мнению, любой, даже самый талантливый исследователь, был всего лишь тем, кто идёт … по следу.
[justify]– Только вслушайтесь, — восклицал он, и при этом усы его вздрагивали как-то трагически, — в слово! Ведь в нём всё сказано. Слово есть суть. Ис-след — ова — тель! Он идёт за кем-то вслед, он идёт за творцом, его работа, как бы огромна она ни была, — вторична. Первичен материал творца,
