Заговор (*)

делать?
            Под светлостью её взгляда он слегка смущается и добавляет:
– Почти, – а затем в его руке отдаётся блеском маленький флакончик. Он изящен и лишён всякой грубости. Алане знакомы такие флакончики, в них целители Моря забирали кристаллики розовой соли и сок чёрных водорослей, да  раздавали как лекарство от многих болезней в дни великих праздников. А ещё в таких сама Алана хранила мелкие жемчужинки, которые когда-то радовали её детства.
            Но сейчас во флаконе вода…только отлив у неё серебряный. Словно луна посеребрила и почему-то при одном взгляде на эту серебристость в горле у неё перехватывает и жжёт.
– Это что? – голос не слушается.
– Вода, – отвечает Бардо, не сводя с неё взгляда, – всего лишь вода, Алана. Без вкуса и запаха. Без пощады.
– Мёртвая вода, да? – Алана не удивлена, она ждала чего-то подобного. правда, не от Бардо. Она и сама думала о мёртвой воде, но знала – не хватит духу. Да и у кого искать? У кого спрашивать? И как подлить? Сигер полон подозрений. А Эва…нет, у неё не поднимется рука на неё.
– Мёртвая, – подтверждает Бардо, – но в слабой дозировке. Это вынудит и Эву, и Сигера действовать, а не выплясывать друг перед другом.
            Алана не понимает и Бардо снисходит:
– Вылить весь флакон – обеспечить смерть. Но подлить пару капель в чашу – это всего лишь недуг. Быстропроходящий. Но Эва решит, что Сигер перешёл к крайним мерам. Она не дура, она поймёт…
            В дальнейшем, когда море успокоится, тяжёлые и долгие дни спустя, отвечая перед судом, Алана будет отчаянно пытаться вспомнить – как же всё это случилось? Ведь она бросилась прочь из комнаты, готовая даже к страже, готовая упасть на колени – хоть перед Сигером, хоть перед Эвой – уже неважно, лишь бы не допустить  помутнения последних чувств, лишь бы…
            Она точно бросилась из комнаты! Она точно была против, она не виновата, ведь не помнит! Нельзя же карать того, кто не помнит своей вины! Ведь это, в конце концов, не милосердно!
***
– Хоть одно живое, лишённое ненависти лицо! – Эва явно пыталась пошутить, но вышло кисло. Впрочем, в её положении иначе быть и не могло: Сигер дал ей понять отчётливо, что ничего её не ждёт хорошего, и Эва отыгрывала эту роль до конца, уверенная, что это Сигера ничего уже не спасёт.
            Алана вздрогнула. Она была бледнее обычного и не ждала того чувства, которое всколыхнул в ней голос Эвы: жалость, досада, обида, горечь, ненависть, любовь…какой отвратительный, кислый в итоге коктейль!
– Что с тобой? Запугали? – Эва не принимала Алану всерьёз, и не допускала даже мысли, что она может хоть что-то сделать. Это же Алана! Она за себя-то не в ответе.
– Просто дурно, – Алана с трудом выдавила из себя улыбку. – Я… не думала, что ты вернёшься. То есть, я хотела, чтобы ты вернулась, но ведь что теперь будет?
– Шторм будет, – Эва даже не отрицала. – Бедная моя сестра! Ты думаешь, что он посмеет поднять на меня руку?
            Алана ничего такого не думала, нет. Но её собственные руки дрожали, и тонкий серебряный поднос кувшином и кубком мелко подрагивали в такт.
– Это, верно, мне? – Эва чуть ободрилась, перехватила поднос из рук Аланы, – хм…вино из синих водорослей?
– С дальней заставы, – каким-то чудом Алана ещё не упала в обморок. – Год был сочным.
– Что верно то верно! – Эва явно была в хорошем расположении духа, хотя положение её, как пленницы, явившейся на суд к народу и Царю-брату, не допускало такого. В конце концов, это было неприлично! – А что, Сигер разрешил тебе ко мне?
            Разрешил… он рассудил просто – в Алане нет угрозы. Если Эва будет использовать её, то Алана легко это раскроет. Она неопытна и слаба, и не умеет ни скрываться от шпионов, ни держать тайны.
            Как и Эва, Сигер допускал ту же ошибку – он не ставил на тех, кто слаб. да, Эва ещё это как-то скрывала, но ведь и она всерьёз не воспринимала Алану и Бардо, считая их, как и многих других, лишь элементами своего гениального полотна.
– А он не может запретить мне видеть сестру, – Алане было страшно, поэтому слова её прозвучали нагло. Она маскировалась, пусть выходило и по-детски.
            Эва округлила глаза:
– Ба…да что же сделали с плясуньей-то, пока меня не было! Девочка моя, ты взрослеешь!
            И она рассмеялась, довольная собой.
– Ну, раз взрослеешь, то пора и разделить кубок! – Эва легко налила полный кубок вина и первая сделала из него крупный глоток. У Аланы обмерло и сердце, и вся её морская душонка. – А и правда год был сочный, держи!
            Кубок оказался перед носом у Аланы. Она отшатнулась.
– Да что ты как маленькая! – раздосадовано поинтересовалась Эва, – я уже думала, что ты хоть чему-то научилась за всё время.
            «Бардо сказал, что будет лишь недомогание… лишь оно. Я сильнее, я выдержу», – с огромным удовольствием Алана бы и глаза закрыла навечно, но для этого нужна была храбрость, чтобы закончить этот страшный момент до схождения в ничто. Но этот миг был самым страшным. Она не боялась стать пеной, она боялась тех секунд, что её тело будет расходиться ею.
            И надо было держаться. Принять яд самой. Пусть и в слабой дозе, но яд?!
            Но под насмешливым взглядом Эвы и Алана отпила глоток.
– Да не бойся ты! – подбадривала Эва, но Алана закашлялась. Не по своей воле, это горло само как-то сжалось, и горечь разлилась не так привычно, а как-то злобно – Эх! Ну ладно, не переводи тогда продукт.
            Эва отняла кубок, помрачнела. Её весёлость распалась на куски.
– Как же мне всё надоело, ты даже не представляешь!
            Это признание было искренним, внезапным и каким-то постыдным. Во всяком случае, Эва вдруг сама вздрогнула и глянула на Алану:
– Ты только не говори никому, что я тут расклеилась. Сигер не должен знать что мне… неуютно.
            Под словом «неуютно» Эва вплела совсем другое слово, которого и сама боялась, ведь в её представлении оно вело к поражению. Эта внезапная слабость внезапно дала подъём внутренней силе Аланы, и она улыбнулась и совершенно странным образом вдруг успокоилась:
– Всё будет хорошо.
            Эва кивнула, её пальцы нервно растирали кубок:
– Да, конечно, но иногда я думаю о том, что всё могло бы быть лучше. Если бы он не поступил так как поступил, и я…
            Она замолчала. Это были слишком глубокие воды, тёмные, злые. Она не ступала в них, потому что знала – там есть и её призраки, и её демоны, и её вина.
– Всё хорошо, – Алана сохраняла странное спокойствие, но странное чувство находило на неё, и находило по-иному – ощущение злорадства, прежде почти незнакомое, становилось всё прочнее и крепче, наполняло чем-то новым.
            Ей даже вдруг понравилось её положение – никто не воспринимает её всерьёз! Никто с нею не считается, и это значит, что она может их всех обхитрить! Да, она всем ещё покажет каково это – не считаться с нею, покажет, и…
– Тебе пора, – спокойно сказала Эва, она уже овладела собою, стала прежней и снова оказалась сильнее, – иначе Сигер решит, что мы с тобой тут плетём заговор.
            Алана нервно засмеялась, а Эва странно взглянула на неё, может быть, и не было этого странного во взгляде, но Алане почудилось. Совесть вернулась к ней, уколола.
***
– Это не я, – фраза была глупой, но ничего умнее на ум не пришло. Никто не мог бы меня обвинить открыто, а шёпоты, которые уже поползли, всё равно не переубедить. Они решили, что это я.
– Ну конечно, мой Царь, – Варно склонил голову передо мной, – конечно… никто и не говорит, что это ваша вина. Никто и не говорит, что это, простите, преступление.
            Не говорят…о таком не говорят. О таком думают, шепчутся в тёмных углах, сочиняют памфлеты.
– Её здоровью ничего не угрожает, мой Царь, – целитель появился неслышно, как и полагается хорошему придворному, научившемуся нашей, подлой ловкости. – Всего лишь небольшое недомогание, но оно лечится естественным путём и парой микстур. Опасности нет.
            Да, опасности нет. Есть лишь царевна, на жизнь которой откровенно и нагло покусились. Есть лишь царевна, которую открыто придётся обвинить в мятеже и судить. И быть в судействе милосердным, чтобы народ был жестоким. Есть лишь царевна, моя сестра, которую пытались убить, чтобы подставить меня, спровоцировать меня на действия.
            Все решат что это я. Все…даже я сначала подумал, что уже отдал не тот приказ. Спьяну бывает и не такое, благо, разум оказался сильнее. Память подсказал ловчее, чем ярость, опередила её.
– Мой Царь, – у Варно даже лицо искажается от смешка, – всё ещё можно исправить…спишем на недомогание. Ещё можно.
            Страшно ему. А мне не страшно? Но нужно. Это участь Царя– поступать так как нужно.
– Желаете её увидеть? – целитель колеблется. – Она в сознании.
            Я не хочу её видеть. Я хочу закончить её историю. Я должен закончить её историю. Но даже конец её должен быть славным. Эву нужно унизить перед народом, внушить ненависть перед нею, и только тогда сдаться – да, она умрёт, её казнят, и он, как Царь, выслушает эту волю народа и примет как должное.
            И ничего не