Утро. Суббота. Включаю телек — а там уже вечер. Ну, то есть вечерняя программа «Голос», но — восемь утра, типа: «Привет, страна, проснись и пой… и сразу спи».
На экране — девочка. На лице — пятьдесят с хвостом, в голосе — юность. И мне как-то поплохело. «Голос» — это всё ещё про голос? Или про круговую поруку пенсионеров, их потомков и хор в кредит?
Выхожу во двор — мусор, грязь. Будто адрес перепутала и вывалилась в параллельную. Навстречу — тётя Зина. Курит, держится за сумку, как за Пенсионный фонд — видно, вчерашнее ещё не отпустило.
— А дворник-то где? — спрашиваю, глядя на весело перекатывающиеся пакеты из «Пятёрочки».
— Уехал, — отвечает Зина, тяжело выдыхая дым. — В «Голос. Гастарбайтеры». И он туда же.
— А вы чего, не в «Голосе»? Или не в голосе?
— Я свой отдала.
— За что?
— За «Единую Мать Нашу»…
— Мать вашу?
— Да… мать твою.
Понимаю — диалог зашёл в тупик демократии, разворачиваюсь — и к бабушке, навестить, да пирожков поесть.
Она — в фартуке, в бигудях, на максимуме вдохновения. В телефоне орёт что-то сложное — с надрывом и страстью. Бабуля стоит посреди кухни и поёт:
— I will always love… lost… last… loooose…
— Ба! Ты чего?
— Да вот, Луня, песню учу.
— Куда собралась?
— Так Андреева вчера на Первом сказала: будет новый сезон — «Голос. Кому за сто».
— Грамм?
— Не, грамм уже за триста. Лет.
— Тебе ж восемьдесят два.
— Вот и думаю: успею ли до следующего тура.
Села я, выпила компот, смотрю на неё — и становится ясно: нас всех туда затащат. Уже представляю «Голос. Коты». Нагиев такой выходит и объявляет: «Победил — Васька с песней “Кот Васька бабушку не слушал: он пил, курил, в посуду срал…”»
А вечером — звонок от Серёги.
— Луня, помнишь, как ты вчера заголосила свою любимую?
— Да мы там много чего голосили, если честно…
— Ну вот. А потом пришёл сосед.
— И? Чего хотел?
— Сказал: «Чё в голос-то?» Я и подумал: «А чё те, Лунь, не в “Голос”-то?»
И тут меня осенило: а может, мы уже все давно в этом самом «Голосе»? Не на сцене — в жизни, устроенной по тем же правилам. Где вместо света — подсветка, вместо мотива — унылое «ла-ла-ла», а вместо жизни — номер с реквизитом, фонограммой и заранее одобренным репертуаром.
Ты стараешься, поёшь как умеешь — от души, хоть и мимо нот. А в ответ — тишина. Прослушивание вслепую. Судьи к тебе жопой, никто не разворачивается. А в кругом хлопает массовка за триста рублей. И то — только по команде.
А правда — кто меня вообще слышит? Где мой микрофон? Куда говорить, чтобы докричаться? Не до Эрнста — хотя бы до смысла. Как пробить эту ЭрнСтену, если всё похоже, как День сурка?
Сижу и думаю: ведь хочется «Голос» — про мечту, а кругом слышу — кастинг в оды. Типа той, Карамзина Александру I. Пафос, лесть, вылизывание сахарной глазури. Несется не песня — а успокаивающее для трона.
А я, по правде говоря, и не умею так. Всё не в рифму, не в тональность. Пою, как выходит — срываясь, сбиваясь, иногда что-то хрипит из моей непроглядной глубины, где давно всё не по правилам.
Мне ведь не просто спеть хочется. Хочется воспеть, да не себя — чувство и не событие — суть. Хочется, чтобы песнь отзывалась в других. Чтобы звук становился внутренним эхом. Чтобы не развлечь — а тронуть. Чтобы не понравиться — а остаться.
Может, всё, что мне остаётся — выйти на балкон с душой нараспашку и просто заорать — как есть, без обработки, с тем, что накопилось:
«Эй, страна! Я тут! Я есть! У меня тоже есть голос — не всегда красивый, и может не в тональности оркестра — но со своим мотивом!»
А внизу — бабушки стирают ковры, мужики пьют пиво у гаражей. И только кот, мой старый, невозмутимый, подымает голову, зевает и говорит своим видом:
«Ну хоть ты не под фанеру…»