Вот это была охота

тихо, пахло дымом и гарью, и ни один зверек, величиной больше кулака, не появлялся в нашем поле зрения. Спина и пятые точки, которыми мы опирались о бугорок, начали отсыревать.
Кто не знал Стаса, мог предположить, что, отдохнув, мы отправились домой. Как бы не так. Еще добрых часа два он гонял меня по всем чащобам и кустам в надежде, что так я выгоню на него зверя или птицу. Возможно даже, что он рассчитывал, что на меня позарится оголодавший за зиму медведь. И он, прохвост, героически убьет двух зайцев: и меня, возможно, спасет от неминуемой смерти, и реализует шанс убить медведя. Только когда он сам уже с трудом передвигал ноги, мы, ориентируясь больше по странам света, чем по местным признакам, повернули домой.
Практически сразу мы попали в местность, изобилующую ручьями. Теперь, когда пить совсем не хотелось, воды стало больше, чем нужно. Механически передвигая ноги, я задавал себе вопрос: чего мне хочется больше, есть или спать. Моментами казалось, что есть, и тогда желудок сворачивался в баранку. Когда же казалось, что спать, глаза искали сухое место, чтобы упасть и уснуть.
Часам к пяти, когда солнце уже склонялось ближе к западу, мы вышли на тропу, ведущую прямо в гарнизон. Казалось, все вопросы разрешились сами собой. Мы приходим в общежитие, моемся, приводим себя в порядок, к шести, то есть к открытию столовой, идем на ужин, а потом спать, спать и только спать. Дававший о себе знать всю охоту дымок в гарнизоне стал еще гуще. Со скоростью голодной черепахи мы приближались к заветной двери нашей родной общаги. Не хватало сил даже на то, чтобы обратить внимание на царившую в гарнизоне суматоху. Но сердце мое болезненно сжалось, когда я увидел бегущих к общежитию матросов-посыльных с карточками оповещения в руках.
Поднимаясь к себе, я из последних сил надеялся, что меня минует чаша сия. Но стучащий в нашу дверь посыльный обратил мои надежды в прах. Когда я подползал к комнате, посыльный повернулся ко мне:
− Вы не подскажете, где я могу увидеть лейтенанта Никишина? Стучу, стучу − никто не открывает.
− Я, я лейтенант Никишин, − мне казалось, что я разрыдаюсь. − Что там случилось?
− Тревога, товарищ лейтенант. Приказано без оружия явиться на аэродром. Тайга близ самолетов горит.
− Понял, иду, – ответил я, содрогаясь от невидимых миру рыданий.
Путь на аэродром пролегал мимо столовой, но открыть ее на ужин должны были только через полчаса. На стоянке автобусов был только начальник штаба нашей эскадрильи. Он обрадовался, увидев меня:
− Никишин, автобусов не будет, − только сейчас я увидел длиннющую, исчезающую за горизонтом вереницу офицеров и прапорщиков, спешащих на аэродром, − так что дуй на стоянку пешком.
До стоянки было не более трех километров, которые в обычный день я проходил с удовольствием. Но сегодня это расстояние для меня было «как бычкам до Сингапура», практически непреодолимым. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил себя на стоянке закрепленного за нашим экипажем самолета. Для меня до сих пор загадка, как я преодолел эти три километра?
Низовой пал, создающий больше дыма, чем огня, злодействовал далеко от наших стоянок. Никто не знал, что делать. Основная часть личного состава по воскресному делу за обедом или в гаражах, маленько хватили и весело обсуждали пожар, прошлые полеты или просто трепались так, ни о чем. Я зашел за контейнер и присел на сваленные там самолетные чехлы. Заснуть мне не удавалось, но сквозь дрему я не раз слышал осуждающее:
− Гляди, как надрался!
У меня не было сил даже возразить.
Продержали нас на аэродроме ровно до восьми часов, когда столовая уже давно была закрыта, и подали один-единственный автобус. Забыв о стертых ногах, голоде и усталости, я несся к автобусу впереди всех. Одна только мысль, что придется пройти еще и эти три километра до гарнизона, несла меня к автобусу на крыльях. Очевидно, такая же мысль гнала и других. В дверях автобуса образовалась свалка. Нечеловеческим усилием я прорвался внутрь. Возле двери слышались призывные крики:
− Офицеры, не теряйте облика!
И тут же, под хохот, ответ:
− Кто облик потерял? Чей облик под ногами валяется?
Все наши охотники сидели в комнате у Саши Дьяченко. Они пришли в гарнизон на час позже меня, узнали о тревоге, позвонили в штаб и им сказали, что тревога скоро кончится и идти на аэродром теперь уже нет смысла. Саша подстрелил трех рябчиков. Ощипав и выпотрошив их  уже полчаса варили в чайнике, засунув туда кипятильник. Я не стал дожидаться начала пиршества и пошел спать.
Великая сила молодость. В понедельник утром, я, чувствуя только легкую боль в икрах, бодро шагал в летную столовую. Галчонок, старшая официантка смены, ростом и весом превосходящая уланского ротмистра, только подивилась когда я, доедая вторую порцию, попросил еще.
− Видно, хорошая деваха тебе попалась вчера, раз наесться не можешь.
Я что-то пробурчал в ответ, съел все и довольный вышел на крыльцо столовой. Клочья тумана, вчера стоявшего над проливом, неслись уже над самым краем взлетной полосы. Что ж, полетов сегодня не будет. Может, оно и к лучшему. Еще налетаемся.