ЭЛЕГИЯ

Ай-яй-яй, - говорю я, поглядывая на Фанни с укором. - Лучшую подружку прогнала и радуешься. 
          - Всяким температурящим разговаривать не позволяется, - рычит Фанни, обнюхивая мои щёки. -  Молчи уже!
          Молчу... 

           А ещё Фанни любит... - в это трудно поверить - болгарский перец! Может съесть почти целую перчинку, если ей порезать её на дольки. Что она в этих красных плодах находит - сказать сложно, но, видимо, что-то в них есть такое, ради чего Фанечка аппетитно хрустит кружочками болгарского перца, а когда очередной из них заканчивается - встаёт на задние лапки и просит ещё.
           Вообще это редкость, чтобы собаки ели сырые овощи. Фанни не будет есть ничего, кроме перца. Я попробовала дать ей кусок огурца и посмотреть на её реакцию. Фанни встряхнула головой, фыркнула, молча воззрилась на меня - мол, что это такое ты мне даёшь? - и тявкнула. Словно спросила: "Ты, что, разницу между болгарским перецем и огурцом не знаешь?"
           Мне стыдно. Такую замечательную собаку - в решила вот так обмануть! Ай-яй-яй... Я беру красный болгарский перец (Фани уже нетерпеливо машет хвостиком и, встав на задние лапы, упирается в стул передними). Может, он для неё как конфетка? Сложно сказать.
           Вот такая забавная собака. Выборочно гоняется за котами (только за одним), выборочно ест овощи (только одного вида). В общем, это - Фанни.           

          2024-й
         Говорят, что человек может смотреть бесконечно на три вещи: на воду, на огонь и на звёзды.
          Видимо, я отношусь к особой категории людей, потому что я ещё люблю смотреть на Валюшины руки.
          А они всё время в движении, впрочем, как и она сама.
          В основном, если дело касается кухни. Тут волшебнице по имени Валентина Степановна вообще нет равных.
          Нет, равные, наверно, всё же есть, но они где-то далеко.
          Движение движением, но делает Валечка всё очень размеренно. «Торопись медленно, - знаешь такую пословицу?» – спрашивает она.
          Конечно, я знаю. Киваю, и в то же время продолжаю наблюдать за руками. Валя не суетится, не торопится, да и вообще у меня такое ощущение, что она живёт с изрядным запасом времени. Живет так, словно утверждает: когда будет надо, всё будет сделано.

          В кухне у неё не идеальный, а идеальнейший порядок.
          - Как ты не путаешь специи? – удивляюсь я, кивая на одинаковые маленькие ёмкости.
          - Не знаю, - пожимает она плечами, - наверное, привыкла. И на её лице появляется улыбка.
          Она вообще постоянно улыбается. За всё то время – была ли я в Грузии, или мы разговариваем по видеосвязи – улыбка - это словно Валюшина визитная карточка. Никто не умеет так улыбаться. Так по-доброму, так открыто, так искренне…
          И смех у неё: негромкий, но всегда заразительный.
          Иногда она смеется совсем уж тихо: «Ты посмотри на Фаньку, - и она кивает на заснувшую на диване в большой комнате Фанечку, - ну ребёнок, чисто ребёнок! Даже не верится, что она уже дважды мамой успела побывать!»
          В этом Валя вся – во всегда хорошем настроении, всегда с доброй улыбкой на лице, всегда умеющая найти нужное слово даже тогда, когда кажется, что слов просто нет.
          У Валюши они есть всегда. Слова-поддержка. Слова-доброта. Слова-нежность.

          - Знаешь, - задумчиво говорит она, - что я люблю больше всего на свете?
          - Нет, - качаю я головой.
          - Я люблю, когда в нашем доме много гостей. Время как будто замедляет свой бег, а я, несмотря на то, что дел прибавляется, словно окунаюсь в жизнь. И вообще такое ощущение, что даже моложе становлюсь.
          - Тебе и так твоих лет не дать, - отвечаю ей. – Дай Бог каждому твою энергию, твой быстрый шаг, твой задор…
          Это правда. Энергичности Вали может позавидовать даже тот, кто намного моложе её.

          На подоконнике звонит телефон:
          - Да, лапочка! – говорит Валя в трубку. И мы уже знаем, что звонит её муж. По-другому она к нему не обращается.


          У меня остались фотографии, которые она мне присылала и голосовые сообщения.
          Сообщения я пока не могу слушать. Наверное, время ещё не подошло. Возможно, оно и не наступит. Но они остались. Остались как незримая поддержка, как что-то такое, что связывает с Валюшей. Или с её памятью? Я не знаю.
          Она знала, что я обожала фотографировать, и отовсюду, буквально отовсюду, присылала мне снимки.
          Батуми, Казбеги, Тбилиси, ещё Батуми, Цкнети…  – казалось, что так будет всегда. Ну, по крайней мере, ещё очень долго. Цветы, дома, какие-то здания, храмы, парки, она сама.
          Улыбающаяся и всегда лёгкая на подъём.
          Валечка… Сама Жизнь.
          И её голос: «Живите. А я незримо буду рядом с вами».
          Что же… Будем жить…





          Дни рождения надо отмечать ярко, с размахом — так, чтобы запомнились. Иначе какой же это день рождения?!
          И никакой это не грустный праздник, от которого никуда не деться, а, наоборот, — весёлый и радостный, в который именинника надо благодарить за то, что он появился на свет и осчастливил мир своим присутствием.
         В твой день рождения я хочу говорить только о радостном. Ведь ты — радость. Была, есть и остаёшься. В моей памяти.
          Я постоянно вспоминаю тебя с огромной болью и огромной нежностью. Мне очень тебя не хватает — твоей мудрости, доброты, но в первую очередь — твоей лёгкости.
          Как светло, тепло, играючи ты могла разрешать любые споры. Они не оставляли после себя свинцового привкуса недосказанности, непрощённых обид, загнанного внутрь гнева.
          «Она гасила факел ярости и зажигала светильник радости» — так сказали бы про тебя восточные сказители средней руки. Но, несмотря на цветистость фразы, были бы, конечно, правы.
          Мало нести свет — надо, чтобы он был тёплым и ясным.



          Ты подарила мне свой город. Свой родной и любимый город — Тбилиси. Я помню, как мы сидели в парке Георгия Леонидзе (бывшем Александровском), и ты рассказывала мне историю этого парка — о том, что разбит он был вокруг часовни, которую воздвигли в честь чудесного спасения Александра Второго во время визита царя в Тифлис.
          — Представляешь? — голос твой срывался до придыхания. — Он проезжал вот на этом месте, где мы сидим сейчас, и вдруг кони понесли, коляска перевернулась, кучер погиб на месте, а царь чудом остался жив. Без единой царапины! Ну, может, одна или две были... — ты смеёшься, смешно сморщив нос. — И в честь спасения царя построили часовню. Вот здесь.
          Ты устремляла свой взгляд на каменные плиты парка. Там, словно очерченный циркулем, чётко выделялся светлый круг.
          — В советское время часовню снесли, разбили парк, а вот место, где стоял храм, осталось. Его и обозначили кругом.
          Мы смотрели на этот круг, словно на циферблат, отмеряющий время из прошлого в настоящее. Цветы сирийской розы беззвучно падали в фонтан и кружились по воде, как невесомые синие корабли. За ними быстро плыли золотые рыбки, и плеск от этой весёлой регаты доносился до нашей скамейки.
          — Я так люблю свой город, — вырвалось у тебя. — Всегда любила и люблю. Но в такие минуты — особенно. Вот так, чтобы был светлый круг от часовни, памятник Леонидзе, плеск рыбок в фонтане... Это мой город — неистово любимый, родной до последнего камешка.
          Твой город — навсегда с тобою, родная…

          Знаешь, в последние годы жизнь воспринималась мною как море. Словно я плыву вдоль берега и смотрю на него. И почти везде берег с особенным ландшафтом: то чуть каменистый, то холмистый, то пологий, то крутой, то песчаный, то галечный. В общем — разный, требующий сноровки к нему. Обвыкания.
          И был только один маленький участок — вроде небольшой бухты или лагуны, — с пляжем  ровным и чистым, солнцем — тёплым и мягким, морем — ласковым и прозрачным. Не то чтобы эта лагуна была особенно роскошной или впечатляющей, но в ней становилось легко, спокойно и надёжно — как может быть только в самом счастливом детстве, когда тебя и накормят, и умоют, и спать уложат, и сказку расскажут — и всё это с добротой и терпением в голосе и в сердце. С любовью.
          Но нет уже этой лагуны. Осталась лишь память о ней — как тонкий аромат морского ветра и шелест песка.
          И снова я плыву вдоль берега — и разный у него ландшафт. Красивый, яркий, неровный, пустынный или, наоборот, — шёлковый, мягкий. Но любой, какой бы ни был — он требует усилий и напряжения воли, чтобы понять, привыкнуть, принять и сродниться с ним.
          А твоя лагуна была просто небесной чашей, бухтой отдыха.
          Так удивительно умела лелеять человека — просто беречь и лелеять.

          - Нет, это никуда не годится, - с весёлой решительностью ты дёргаешь меня за платье. - Посмотри только, оно обветшало настолько, что на нём уже мелкие дырочки!
          Я обеими руками вцепляюсь в своё платье, действительно старое, заношенное донельзя, но любимое по нескольким причинам.
          Во-первых, оно прохладное. Что бакинская, что тбилисская жара ему нипочём. Оно из марлевки - тонкой, но не просвечивающей. Это огромный плюс.
          Во-вторых, оно однотонное, комфортного цвета хаки. Не маркое. Хорошо смотрится с любыми украшениями.
          И, в третьих, это, пожалуй, самое главное. Оно идеально сидит на мне, самым выгодным образом подчёркивая фигуру. Что ещё нужно женщине?!
          Пока я ревностно оберегаю своё платье от твоих нападок, а ты смеёшься и норовишь поймать меня за подол, твоя любимая собачка Фанечка, учуяв весёлую атмосферу, повизгивает от удовольствия и пританцовывает на коротеньких лапах. Я увёртываюсь от тебя, а ты на ходу слагаешь стихи:
  
                                                          У тебя не платье, а сплошной дуршлаг,
                                                          Разве я сказала что-нибудь не так?
И
                                                          Дыринка за дыринкой гоняется с дубинкой.

          Очки спадают у тебя на кончик носа, а из глаз текут развесёлые слёзы. Отсмеявшись, ты с размаху плюхаешься на диван, и сейчас же к тебе на руки заскакивает Фанечка - "мамина девочка".

          - Нет, а теперь серьёзно! Ох! - ты протираешь заптевшие очки и пародируешь героя "Мимино": "Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся!" Честное слово, нельзя в таком платье ходить. Я всё понимаю: оно любимое, ты питаешь к нему все виды нежности - от материнской до отеческой, бабушкинской, дедушкинской, дядюшкинской, тётушкинской и проч. видов родственных связей, но, клянусь, оно ещё динозавров видело! Ты завтра где-нибудь сядешь, и оно от ветхости распадётся на нити основы и утка! Это я тебе говорю, как человек, знающий, что такое кройка и шитьё!
          У меня, наверное, такой растерянный вид, что ты снова начинаешь смеяться.
          - Что ты прикрываешься сумкой? Да, не отберу я у тебя твоё платье, посмотри в мои честные глаза!
          И тут тебя осеняет