Я брела по улице, едва сдерживая слёзы. Ещё вчера моя душа была полна светлых надежд на то, как я вернусь в цирк, с которым меня почти на месяц разлучила проклятая ветрянка. Я представляла, как увижу, наконец, дрессировщицу змей Розу Синяеву по прозвищу Росинка, воздушную гимнастку Люси, в миру Алину Стукачёву, и, конечно же, Аделину Смородинову - такую же клоунессу, как я. Даже фокуснику Игнату Олежкину я бы, пожалуй, обрадовалась, хотя с ним у меня отношения совсем не ладились. Нервный и неуравновешенный, он чуть что - сразу в крик. Меня он от души ненавидел за то, что я никогда не разделяла его горячей симпатии к действующей власти - за походы на оппозиционные митинги, слушание антиправительственных радиостанций и переписку с политзаключёнными, в основном анархистами и гражданскими активистами. Однако в первые дни, когда политические разногласия между нами ещё не были так заметны, Игнат пытался за мной ухаживать. Но я ему отказала - он ведь старше на двадцать лет, а ещё и женат. И этого отказа он мне, по-видимому, не простил даже больше, чем политических взглядов. Ну ладно он - других-то я до сегодняшнего дня считала друзьями. И директора - Алексея Степановича - справедливым и адекватным.
- Очень сожалею, Елизавета Васильевна, - вспоминала я последний разговор с начальником. - Но Вы у нас больше не работаете. Пишите заявление по собственному желанию.
- С какой стати? - возмутилась я. - Не буду я ничего писать!
- Тогда уволю по статье - за пьянство и систематические прогулы.
- Вы меня с кем-то путаете! Я за все восемь лет ни разу даже на пять минут не опоздала! И пьяной в жизни не была!
- Вы меня с кем-то путаете! Я за все восемь лет ни разу даже на пять минут не опоздала! И пьяной в жизни не была!
- Однако вот коллеги на Вас жалуются. Взгляните! А ещё Вы, как выясняется, к женатому мужчине клеитесь.
Я отказывалась верить своим глазам. В докладной на имя директора было написано всё, как он сказал: пьянство, прогулы, аморальное поведение. И подписи: Игната, Розы, Алины, Аделины. И весь предыдущий месяц, по их словам, я была в запое. А ведь все они прекрасно знали, что меня изолировали с ветрянкой.
- Всё это враньё! Вот у меня больничный.
- Давайте его сюда.
Но лишь только больничный лист оказался в руках директора, тот разорвал его на мелкие клочья:
- Нет у Вас никакого больничного, голубушка, и никогда не было. Нехорошо обманывать старших! Ну, так будете писать заявление?
Я и сама не до конца понимала, почему тогда его послушалась? То ли оттого, что нелёгкое течение болезни отняло много сил, то ли разочарование в друзьях подкосило, то ли просто не было у меня никогда той решимости бороться до конца, как у тех самых активистов и анархистов? Однако сделанного уже не исправить.
С коллегами, теперь уже бывшими, мне удалось поговорить, когда я собирала вещи. Никто и не думал раскаиваться. Росинка с Игнатом, как оказалось, давние любовники, и дрессировщица безумно ревновала его к каждой красивой девушке. Люси, лучшая подруга Росинки, всегда и во всём её слушалась. Аделине же давно приглянулся мой коронный номер, от которого вся ребятня приходила в дикий восторг.
- Нам, конечно жаль, что у тебя ни семьи, ни детей, и вообще ничего, кроме цирка! – бросили мне насмешливо на прощание недавние подруги. – Но ты сама виновата! Не надо было выпендриваться! Скромнее надо быть, Лизонька, скромнее!
Вот так меня ушли, уволили, признав, что отнимают единственный смысл жизни, да ещё меня же обвинили в нескромности. Не потрудившись, кстати говоря, объяснить, что они вообще под скромностью понимают. Как теперь жить без цирка, которому отдала столько лет?
- Что же ты? - я вытащила из сумочки маленького тряпичного клоуна, что достался мне от покойного отца. - Папа говорил, ты удачу приносишь, а ты вот как!
Внизу, под мостом, несла свои воды быстрая река. Я хотела бросить туда негодного клоуна, но вдруг услышала чей-то плач. У перил стояла девочка на вид старшая школьница, и мокрыми от слёз глазами смотрела вниз. Я подошла к ней:
- Что-то случилось? Кто-то обидел?
- Природа меня обидела! - всхлипывала девочка. - Пашка бросил, сказал, что у меня слишком большой нос, а таких, как я, никто не любит.
- Ну, это он загнул! - с этими словами я вытащила из сумки клоунский нос и надела на свой собственный. - У меня нос вот какой большой, а ещё и красный! Однако меня очень даже любят. Особенно когда я делаю вот так...
Школьница уже не плакала - она внимательно следила за моими жестами и мимикой и даже улыбалась, когда выходило особенно смешно.
- А Вы циркачка? - спросила она, наконец.
- Почти. Осталось только найти себе новый цирк.
Школьница открыла было рот, чтобы ещё что-то сказать, но вдруг к ней подбежал парень того же возраста, запыхавшийся от долгого бега.
- Таня! Танюша!
- Кирилл? Ты как здесь?
- Пашка сказал, вы расстались. Я боялся, что ты с моста прыгнешь.
Уходя, я слышала, как Кирилл признавался Тане, что давно в неё влюблён, но всё это время боялся признаться.
"Значит, нужна я кому-то на этой земле, - думала я. - Хоть отвлекла девчонку, чтобы глупостей не наделала".
А если кому-то нужна, то жить дальше сам Бог велел. Пожалуй, и вправду есть смысл поискать новый цирк.
Ну, а сейчас домой. Заварить свой любимый кофе с лавандой, посмотреть новости в Интернете...
"Пожар в цирке, - гласила первая строчка в Яндексе. - Есть погибшие".