в её глаза.
Локуста отказалась. Жажда, конечно, уже ощущалась, но смутный страх жал горло. Конечно, всю свою жизнь, ту самую, отданную на заклание зельям жизнь, она принимала и сама малые дозы яда, чтобы сделаться неуязвимой, и конечно, этот император, пленивший её, не станет травить её – это не в его воинском духе.
Но жмёт горло. Ужас? Как странно, но это он. лучше не пить. Она не видела кто и что налил в этот кувшин. Она не видела, было ли что-то в этом кувшине до воды и не знала – не смазаны ли края его какой-нибудь дрянью.
Страх, безотчетный, животный, совершенно расходящийся с реальностью, уязвил её сильнее цепей. Локуста понимала, что её никто не убьёт сейчас, без людей, в присутствии одних только стен, что смолчат, но всё равно боялась. Знала, что умрёт, уже скоро умрёт, и боялась умереть так, как убивала других!
– Боги будут судить тебя. каждый по-своему, – стражник понял или может быть ему было всё равно. Он не стал настаивать на воде и Локуста была благодарна ему за то, что он уже так стар, что разочарован в мире, и не так жесток, как бывает жестока молодость, ещё мира не знавшая.
– Когда это будет? – спросила Локуста, с трудом узнавая свой голос. Кажется, прежде она говорила громче. Но прежде она и была в позиции силы, той силы, что страшит и властвует.
– К утру, – ответ короток, но в этой краткости и есть вся неумолимость. Тот, кто многословен, может переубедиться. Нерон был многословен. Этот император нет. это хорошо для воина, но плохо для правителя.
Но Локуста только кивает. Хорошо. Утро – это хорошо. Утро смывает все преступления ночи. Да и умирать когда взошло солнце не так страшно. Другое дело умирать ночью, когда мёртвые прозревают и видят тебя – маленького и жалкого.
– Зелье должно быть готово к утру! – Нерон не был глуп и знал, где ему ещё может пригодиться отравительница. Этого следовало ожидать и он успел приготовиться. Единственное, однако, чего он желал, так это уйти на своих условиях.
– Господин, – взмолилась Локуста тогда, – нужно больше времени. Яд, приготовленный за короткий срок, будет жесток…
Заметен, жесток и беспощаден. От него нельзя будет укрыться. Она не успеет его замаскировать. Впрочем, тогда Локуста ещё не знала о назначении этого зелья.
– Будет больно, господин, и вкус…
– Думаешь, мне есть дело до боли или вкуса? – Нерон страшно сверкнул глазами, и она поняла всё. Не для врага. Для себя готовился он. – Моя империя рушится! Мои преторианцы, и те, как позорные крысы бегут от меня! Нимфидий, Виндекс и Гальба – эти презренные трусы и предатели, мятежники! – все они идут на меня!
Она молчала. На её плечах не было империй, у неё не было преторианцев и убийцы не шли на неё мятежом. Она покорялась воле того, кто богаче и сильнее и своему таланту, и в этом находила свой смысл.
– Я приготовлю, – пообещала Локуста и слово своё сдержала, хотя руки у неё и дрожали – плохое дело для той, что имеет дело с точностью и твёрдостью пропорций.
Впрочем, ему не довелось испробовать её творение. Нерон бежал и позабыл её последний дар. А может быть, он решил, что умереть от меча будет честнее и красивее, что так на руках его врагов будет его кровь, и, может быть, народ взбунтуется снова, но уже не против него, а против его убийц и обожествит его смерть?
Локуста не знала. знала она другое: надо затаиться.
– Молись богам, – посоветовал страж и воин, не взглянув на неё. – Каким умеешь, таким и молись, овечье отродье! Боги подземного мира не потерпят тебя. Ты сгниёшь в их царствах!
Локуста даже с трудом подавила улыбку. Овечье отродье! Надо же! как давно ей уже не припоминали её низкое происхождение из ещё более низких для этих снобов-римлян земель!
Но она не обиделась. Она научилась не обижаться на то, что не могла изменить, и своих корней ей изменить уже было никак нельзя. даже солгать бы не получилось. Да и не имело это смысла – до утра уж недолго.
А утром всё кончится. Да и должно было так завершиться. Только так. Она не могла скрываться – её лицо и имя, её род занятий и фигура примелькались на улицах Рима. От неё прятали глаза и её же провожали взглядом, от неё шарахались и шли к ней же под покровом таких же тёмных и ужасно длинных ночей – это всё было с нею, и было слишком долго, чтобы однажды вот так она смогла бы затеряться!
Улицы Рима помнят всё. Всякую кровь, всякую тень…
Неудивительно, что они запомнили и её чёрную славу. Славу отравительницы, которой не хватило духу выпить своего же яда, когда врата в её имение ломили гневом и сталью, когда по тропинкам и даже галерее звучали тяжёлые шаги её пленителей.
Всё должно было закончиться так. Даже Гайя обещала ей это в детстве.
– Не оставишь своего ремесла в нужное время, погибнешь!
Обещала и показала на своём примере, не сумев остановиться. Так и Локуста. Когда надо было уйти? Когда надо было затеряться, уйти из города в новый край? Когда надо было стать целительницей, а не творительницей смерти?
Локуста не знала. она почему-то верила, что всё обойдётся, хотя вера эта была такой же глупой и наивной, хотя и удобной, как та же вера в то, что она должна помочь, иначе её наниматели найдут кого-то другого.
И теперь Локуста была благодарна в последний раз в своей страшной жизни – она умрёт хотя бы в свете дня, ведь почти всю жизнь в темноте её ждали мертвецы. Из-за них она жгла лучину, велела зажигать лампадки и даже боялась закрывать глаза – мертвецы ждали её, и вот-вот их ожидание будет удовлетворено, и их руки схватят её душу в вечные тиски навеки.
И может быть чей-то голос будет хрипеть ей в ухо:
– Разве я убоюсь Юлиева закона?..
И не сможет она ему ни ответить, ни покориться, ни оправдаться. Боги подземные ждут её душу на пир и первые рассветные лучи уже здесь. Ждут.
И она тоже ждёт. Темнота камня невыносима и страшна. Вечность, даже в муках – будет честнее, и без обмана, ведь мертвые лгать не умеют. На то они и мёртвые.
| Помогли сайту Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+