Отвратительная история

Подлинная история — как, впрочем, и все мои истории —
рассказанная акушеркой Аполлинарией Феликсовной Лева́к.
Автор текста привёл в божеский вид повествование, исключив
нецензурную лексику. И только.



Арон Рубинчик занимал должность заместителя директора по
административно-хозяйственной части медицинского училища.
Он отлично справлялся со всеми возложенными на него
обязанностями, кроме одной: вместо того чтобы вывозить
отходы, он сжигал хлам в единственном мусорном баке на улице,
за что и получил от молодёжи прозвище «бакенщик». Потому-то
едкий дым регулярно выедал глаза и затуманивал разум как
педагогов, так и учащихся. Преподаватель математики,
только лишь открывала весной окно своего кабинета на втором
этаже, расположенного прямо над неугасимым контейнером,
тут же спешно захлопывала створку. А учитель литературы,
мучаясь астмой, взывала:
— Арон, ваши газы всех нас душат натурально!
— Селяви́! – отвечал хозяйственник и продолжал каждый
божий день воскуривать свой ядовитый фимиам; отчего бак
чадил подобно дымарю.

Рубинчик, вероятно, сэкономил немалые средства в казне мед-
училища, коль скоро его единожды поощрили заграничной
поездкой.
— Полечу в Карловы Вары, – бравировал человек лет сорока
пяти.
— От чего ты полечишь Карлову Варю? – бойкие медсёстры
спрашивали с издёвкой кучерявого смуглого человека, на чьём
лице красовался мясистый нос с горбинкой.
— Отдыхать буду в Чехословакии, – в очередной раз не заметив
насмешку, спокойно отвечал «главный по помойке», — как его
называли те же разбитные курсистки.

Арон имел избыточный вес. Был Рубинчик образцовым советcким
гражданином, верящим в дружбу народов, высокие идеалы
Коммунистической партии и мир во всём мире. Отличался он
редким миролюбием и обладал весьма общительным нравом.

— Буду слушать Карела Готта, – хвастал Рубинчик своим
собеседникам, сидя в тесной каморке, в которую частенько
наведывались и запьянцовские фельдшеры — учащиеся старших
курсов.

…Прошло некоторое время: минуло лето 1982 года. Загоревший
и осунувшийся Арон, вернувшись из братской Чехословакии,
расхаживал по коридорам медучилища в подавленном настроении.
На дворе мёдом желтелась осень; листья рябин и клёнов,
уподобившись красному янтарю, пламенели в лучах солнца.
Арон же ходил и вздыхал. Это не всем бросалось в глаза,
но те, которые замечали перемены в бакенщике, говорили
о нём: «Рубинчика словно подменили!»

Он реже пускал прогульщиков в свою каптёрку. Отказывал
им в удовольствии безмятежного курения сообща и, будто
отгородившись от всех китайской стеной, сторонился об-
щения. Ходили упорные слухи, что Арон влюбился и, будучи
разлучённым с избранницей сердца, — томился чувством
безысходности. Мусорный бак, однако, Арон аккуратно под-
жигал; это пристрастие не могло в нём угаснуть. А из про-
копчённых дымом кабинетов доносились возгласы: «Снова
висит удушливый смрад!» и «С этим надо что-то делать!» –
и, полагаю, под «этим» подразумевался сам главный воз-
жигатель «благовонной курильницы».

Пытливые курсистки узнали об отвратительной истории,
произошедшей с Ароном. О ней я расскажу толком.

Приехав в Карловы Вары, Рубинчик разместился в санатор-
ном номере, общий балкон которого он делил с семьёй из
Польши. Арон проживал в одноместном номере. Польская
семья, разместившаяся в просторных апартаментах, состояла
из трёх человек: супружеской пары и их пятилетней дочки.
В ресторане трапезничали за низким четырёхместным сто-
ликом вместе: Арон с поляками. Однажды разговорившись,
продолжили общение.

— Я люблю фильм «Четыре танкиста и собака», – как-то
поделился Рубинчик с худым поляком, идущим на физио-
процедуры.
— Францишек Печка, сыгравший танкиста Густлика, мой
родной брат, – обрадовал Арона поляк.
— Густлик мой любимый герой! – встрепенулся советский
отдыхающий. — Подумать только, я иду на гидромассаж с
братом Густава Еленя!
— Вовсе нет. Не более чем с братом киноактёра Франци-
шека Печка, исполнившего роль Густлика, – назидательно,
но с усмешкой уточнил глава польского семейства.
— То есть, ваша милая дочурка... Печка?! – расхохотался
Рубинчик.
— И жена Печка. Во множественном числе произносится
всё равно — Печка. У поляков такая традиция. Мы семья
Печка, а не печек.
— Вы хорошо говорите по-русски, – изумился Арон, говоривший
об обоих супругах, употребив слово «вы». Ведь жена поляка
бегло говорила по-русски и в знании языка ни в чём не уступала
мужу. — Подумать только, окончила филфак в московском вузе, –
чуть не терял сознание советский отпускник. — Ай, да Ядвига!

Арон огорчался тем, что малышка Барбара не знала русско-
го языка. Но почему-то ему смутно казалось, что она не
говорила по-русски только в его присутствии. Его волновало
также то, что во время всех бесед её родителей с ним
девочка вела себя странно: потупляла взор, хмурилась и
упрямо молчала, словно замыкалась в себе. А поляки привычно
трепались с Ароном всюду, где бы ни встречали его:
в библиотеке, бассейне, баре... Но везде и всегда малышка
Барбара молчала и насупливалась, стоило лишь Арону завести
разговор с её родителями.

— Было бы неплохо, чтобы Барбара освоила русский язык,
как папа с мамой, правда? – говорил Арон и кривил шею над
ребёнком, подобно цапле, нацелившейся на лягушку.
— Было бы недурно, – кивали головами поляки.
— Я — Арон, милая, – произнёс Рубинчик. — Арон. Скажи,
малышка: «А-а-рон», – членораздельно выговорил москвич.
— Во-ро-на, – пробормотала диковатая девочка.
— Ничего, милая, научишься, – Арон погладил ребёнка по
головке, но девочка резко отвернулась, уткнувшись лицом
в ширинку брюк своего отца.

И так продолжалось изо дня в день: стоило Арону,
повстречавшись с поляками, попросить девочку произнести
вслух его имя, так та сразу вонзалась своим личиком в пах
или ногу поляка. Арон умилялся, чуть не до слёз и, почему-то,
у него вошло в привычку называть Барбару — Барбариской.

— Как сегодня Барбариска купалась? – как-то спросил её
советский отдыхающий.
— Чего хче од’мниэ тэн движны фацет? – спрашивала сво-
его отца девочка на непонятном «двинутому» Арону языке.

Поляк отвечал что-то вразумляющее дочь и при этом при-
давал своему лицу напускную серьёзность:
— Ние мов так о дорослых люджях, цорко.
— А ниех мние опущи зэ своя Барбариска, – спорила с
родителем дерзкая девочка, жаловавшаяся тому на донимающего
её москвича.
А Рубинчик не унимался:
— Говорю, милая, ты у меня выучишь русский! Твоё дело
молодое, – увещевал Арон Барбару и похлопывал ту по пле-
чику. Он не замечал странного блеска в её глазах, когда
девочка смотрела ему в лицо.

Однажды возвратившись из парка, курортник из СССР вошёл
в холл санатория. Приметил своих соседей, оставшись неви-
димым для польской семьи. Супруги о чём-то напряжённо
говорили, остановившись у лифтов. Барбара плакала. Рубинчик,
незаметно подойдя сзади, подхватил девочку под руки.
Поздоровавшись с её родителями, он громко произнёс,
повернув ребёнка лицом к себе:
— А как сегодня Барбариска загорала?

Поляки мгновенно переменились в лицах, и те озарились
белозубыми улыбками. Только девчурка продолжала тихо
плакать.

— Отпустите Бабжу, пожалуйста, – с холодной учтивостью
в голосе произнёс поляк.

Но Рубинчик, строил рожицы и тряс девочку вытянутыми
руками.

Однажды за столом ресторана Арон начал разговор:
— Если бы не помощь Советского правительства в прошлом
году, вашу страну захватили бы капиталисты...
— Может быть, нам это понравилось бы? – и Ядвига ехидно
улыбнулась.
— Да, мы ничего не имели против такого поворота дел! –
возбуждённо вставил своё соображение строгий пан, верный
собственной привычке широко улыбаться.
— Как же так?! – негодовал Арон, — наше руководство
помогло Военному совету национального спасения Польши
справиться с трудной ситуацией в вашей стране. Не заступись
за вас СССР, – Америка захватила бы Польшу! – возглашал
Рубинчик.
— Спасибо вашему правительству, что не ввели танки, –
выругалась сквозь зубы Ядвига.

Её муж что-то вычерчивал зубцами вилки на полупустой
тарелке. Вид имел задумчивый и до поры́ молчал.

— Войцех Ярузельский преступник! – вдруг сгоряча бахнул
поляк, всуе упомянув руководителя Польши.
— Кшиштоф! – пресекла его жена.
— Пьекельни спавач. Проклятый сварщик, – поляк вспомнил
прозвище лидера государства, данное поданными из-за его
привычки постоянно носить солнцезащитные очки.
Ядвига прошипела по-польски:
— Выбьер вырадженья.

Поляк хмыкнул. Повисла тягостная пауза.

— Да что вы! – оживился Рубинчик, — приезжайте к нам в
СССР в следующем году. Я вам покажу преобразившуюся Москву.
Наши страны дружат, и нам ссориться ни к чему.
Дружбу братских народов водой не разлить.

Одним днём — в погожий четверг — советский гражданин
присел на длинную скамью у входа в санаторий, минутами
ранее тайно подпалив мусорный бак в ближайшем парке.
Рубинчик пассивно наблюдал процесс заселения в главный
корпус отдыхающих с Кубы. Впервые вблизи рассматривал
лоснящихся на солнце чернокожих аборигенов Острова Свободы:
мужчин и женщин. Он праздно озирался по сторонам и приметил
польскую пару, загружавшую дорожные сумки на колёсиках в
багажник такси, припаркованного у второго корпуса санатория.
«Куда это они собрались с такими огромными сумками, за
сувенирами?» – шелохнулось в сознании Рубинчика. Он и подумать
не мог, что поляки уезжают, освободив свой номер. И вдруг
услышал:
— Тато, патш, горилэ, макаки!

Рубинчик, обернувшись, увидел на дальнем краю своей лавочки —
Барбару. Та, нарядно одетая и с ярким большим бантом в русых
уложенных волосах, заливалась звонким смехом и указывала своим
пальчиком на чернокожих кубинцев. Негры теснились у автобуса и
не замечали крикливую девчурку, а ребёнок сообщал отцу:
— Тато, правда, горилэ з макаками!

Поляк, услышав зов дочурки, неспешно направился в её сторону —
к той самой лавочке, на которой и сидел Арон. А он, поелозив
своим толстым задом по скамейке, придвинулся к Барбаре и взял
её за руку. Девочка встала, выпрямившись перед ним. Улыбнувшись,
она взглянула москвичу в лицо.

Пироман начал проповедь:
— Понимаешь, Барбариска, нельзя тыкать пальцами в людей! – не зная
польского языка, Арон начал медленно и по слогам выговаривать
девочке: — Нельзя взрослых людей называть макаками. Понимаешь,
милая?.. – речь Рубинчика включала в себя помимо слов ещё и
отеческий поучительный тон.

Барбара крутила головой, сдерживаясь от смеха. Всё её внимание
было сосредоточено на кубинских туземцах. Негров, похожих на
мандрил, — с их широкими переносицами, большими ноздрями и пухлыми
губами, — маленькая полька вживую видела впервые. Кожа кубинцев
отливала бронзой и блестела под солнцем.

— ...Нельзя, моя Барбарисочка, людей называть гориллами, –
выписывал Рубинчик. Он краем глаза видел приближавшегося
Кшиштофа и продолжал давать наставления малышке. Отец
же Барбары, подойдя, встал за спиной