Глава 1.Первая встреча

краснеют от холода пальцы ног.
— Тань, а ты в чём пойдёшь? — вдруг спросила Маринка.
— В клуб пойдёшь сегодня? — спросила Инна.
В клуб? Конечно, пойду! Но тут же накатила тревога: в чём? Лёгкие платья не подойдут — вечером будет прохладно, да и комары не дремлют.  А тут ещё Маринка демонстрирует свои розовые бананы — последний писк моды. У меня таких нет.
Я невольно опустила взгляд на свои сандалии. В голове замелькали варианты.  Вдруг вспомнила про новую юбку! Синяя, четырёхклинная, из плотного сатина. Сама шила на уроках труда — получилось ровно, аккуратно. Белая футболка и олимпийка, подаренная дядей, довершили образ.
  Странно. Как только я решила,  что надену,  все сомнения по поводу идти в клуб или нет —  улетучились. Раз подруги идут, значит и мне это интересно.

    Перед выходом заглянула в зеркало: на меня взглянула незнакомка с горящими глазами и улыбкой до ушей. 
Когда я шла к клубу, ветер играл с моими волосами, я улыбалась своим мыслям. Лето только начинается. И кто знает, какие сюрпризы оно мне готовит?
В клубе уже гремела музыка. Из открытых окон лились звуки «Миража» — «Завтра улечу в солнечное лето…».
Я толкнула скрипучую дверь клуба — и сразу увидела их. Свет от мигающей лампочки падал на знакомые с детства лица: Люська, Люба, Надя. Те самые девчонки, что несколько лет назад сидели за партами в классе дедушки, старательно выводили буквы и шептались на задних рядах.
— Танька! — первая заметила меня Люська, всплеснув руками. — В клуб пришла? И дедушка отпустил?
Они обступили меня, тараторя наперебой, разглядывая с любопытством, будто пытались отыскать прежнюю Таню — ту, что бегала с ними по школьным коридорам.
— А помнишь, как ты у доски застряла с задачей? — рассмеялась Люба. — Дед твой тогда так строго: «Татьяна, сосредоточьтесь!»
— А я помню, как мы тайком семечки грызли на последней парте, — подхватила Надя. — Ты ещё говорила, что от семечек мозги лучше работают.
Я смеялась вместе с ними, а в груди теплело от нежности. Как же давно это было — школьные будни, запах мела, шелест тетрадей. Теперь всё иначе: у них у каждой своя жизнь, свои истории, свои парни, о которых они тут же начали рассказывать, перебивая друг друга.
— Ко мне из Большой Каменки каждый вечер Вовка приезжает, — гордо заявила Люська. — Он меня мотоцикле катает!
— А у меня Андрей, — вздохнула Надя. — Только он в город уехал, скууучно…
Они смотрели на меня с нескрываемым любопытством, и я почувствовала, как внутри всё сжалось.
— А ты? — наконец спросила Люба. — У тебя‑то кто?
Я замялась, пожала плечами:
— Да пока никого…
— Как?! — хором воскликнули подруги, а потом дружно рассмеялись. — Да ты что!
Я смущённо улыбнулась, чувствуя, как горят щёки. Хотелось сказать: «Да я и не искала особо», но вместо этого просто развела руками.
Музыка сменилась, и девчонки тут же потянули её в круг:
— Пойдём, потанцуем! А потом расскажешь, как живёшь. Мы же столько не виделись!
Я шагнула в ритм музыки, чувствуя, как растворяется неловкость. Вдруг музыка стала будто бы тише, а всех вокруг словно подхватило вихрем.
Девчонки, только что тесно сбившиеся в кружок, разом повернули головы к выходу. Люба первая метнулась к двери, Люся и Надя — за ней. Даже те, кто танцевал с парнями, устремились наружу.

Я растерянно огляделась — в клубе почти не осталось девушек.
Любопытство потянуло следом. Я вышла на крыльцо. Неподалеку стоял мотоцикл, с него слезли двое парней. Один — тот, что сидел за рулём, — тут же оказался в кольце стайки девчат: они щебетали, касались его плеча, смеялись. Он отвечал с ленивой улыбкой, неторопливо снимая шлем.
Второй парень отошёл в сторону. Он не спешил вливаться в шумное веселье, лишь слегка улыбался, наблюдая за товарищем. Потом его взгляд скользнул в мою сторону … и замер.
Улыбка сползла с его лица. Он смотрел — долго, внимательно, будто пытался что‑то прочесть в моих глазах.
   У меня перехватило дыхание. Сердце заколотилось о рёбра — быстро, сбивчиво, как пойманная птица. Ноги вдруг стали ватными, а в голове — ни одной мысли, только гулкий стук собственного пульса.
Хотелось сделать шаг назад, спрятаться за чьи‑то спины. Но в то же время — остаться. Продолжать смотреть в эти глаза, которые, кажется, видели ту, о которой я  сама ещё не всё знала.
Кто‑то рядом засмеялся, кто‑то что-то сказал, но я не разобрала слов. Всё вокруг потеряло чёткость — только он, неподвижный в этой суетящейся толпе, и его взгляд, от которого внутри разгоралось незнакомое, жаркое чувство.

Ваня
   Она выходит из клуба позже подруг. Остаётся в тени, будто боится света. Волосы вьются так густо, что кажется, их невозможно уложить. Когда она поднимает глаза, в них не смущение, а насторожённость, как у зверька, который не знает, бежать или довериться.
В груди что‑то сжимается. Словно я искал именно её — не образ, не мечту, а вот эту девушку с суматошными кудрями и взглядом, в котором читается: «Только не подходи». А я не могу не подойти.
Она замечает моё внимание — и тут же ныряет обратно в дверь.
Девочки обступают Сашку, тараторят:
— Саш, ну пожалуйста, свози нас на дискотеку в свою деревню!
Он морщится, крутит брелок на пальце:
— Опять эти танцы?
Я подхожу ближе:
— Саш, прошу, ради меня. Давай сделаем девушкам праздник. Должен буду.
Он прищуривается:
— Аттракцион невиданной щедрости? Если кто приглянулся, возьмём её одну и поедем.
— Она одна не поедет. Только с подругами.
Сашка хмыкает, но кивает.
Подхожу к самой бойкой из них, шепчу условие: едем, только если с нами — она. Девушка ухмыляется, кивает и срывается с места.
Через минуту возвращается — с ней.
Она садится в люльку мотоцикла. Сверху наваливаются подруги — хохот, каблуки, запах дешёвого парфюма. Я чувствую, как мотоцикл кренится. В зеркале — только её ладонь, вцепившаяся в край сиденья.
У выезда нас тормозит пожилая женщина:
— Внучку не видели? Девчонка в синей юбке?
Девочки хором:
— Нет тут такой!
Мотоцикл трогается.

Дискотека в старом парке живёт своей ночной жизнью. Дощатая сцена, сколоченная ещё, наверное, в прошлом десятилетии, дрожит от басов мощных колонок. Разноцветные прожекторы выхватывают из темноты вихри танцующих, превращая парк в сказочное, пульсирующее пространство.
Но первое, что бросается в глаза, когда мотоцикл останавливается у ворот, — буйное белое море шиповника. Кусты, обрамлявшие сцену, цветут так густо, что казалось, будто кто‑то рассыпал по веткам сотни маленьких звёзд. Сладкий, чуть терпкий аромат смешивается с запахом разогретой земли и вечерней росы.
— Ну вот мы и на месте! — Сашка глушит мотор и с облегчением потягивается. — Только смотрите, девчонки, чтобы обратно — все в том же составе!
Девчонки с хохотом высыпаются из люльки, бросаются к зеркалу, прибитому к дереву у входа. Поправляют волосы, стряхивают невидимые пылинки с одежды, перешёптываются и кидают взгляды на меня и Таню.

Я шагаю ближе:
— Пойдём? — киваю в сторону танцпола. — Или сначала воздухом подышим? Тут красиво.
Она вдыхает — и аромат шиповника окутывает её, как мягкое одеяло.
— Давай немного здесь постоим, — тихо говорит она.
Мы идём чуть в сторону, к одному из цветущих кустов. В свете прожектора белые лепестки кажутся почти прозрачными. Таня осторожно касается ветки — и тут же отдёргивает руку: на пальце  крошечный укол от шипа.
— Ай!
Я мгновенно реагирую: беру её палец, и касаюсь губами крохотной ранки. Она вздрагивает, но не отстраняется. И я снова могу дышать. Её взгляд молит и требует. Я ничего не понимаю. Только пальчик ее хочу держать у своих губ всегда.

Мы кружимся в медленном вальсе, и я ловлю себя на том, что рассказываю ей вещи, о которых обычно молчу. Про детство, про братьев, про мать. Про рок‑оперу «Юнона и Авось», на которую ходил в Питере.
— Белый шиповник, дикий шиповник… — вдруг напевает она.
Я замираю:
— Где ты слышала эту песню?
— Учительница по музыке обожала «Юнону и Авось». Ставила пластинку.
Смотрю на неё — и голова кружится. Восьмой класс. Все экзамены на пятёрки. А выглядит как взрослая девушка.
Звучит вальс. Я обнимаю её, поднимаю вверх, как ребёнка, и шепчу:
—Для любви не названа цена.
Лишь только жизнь одна...
Обратная дорога. Сашка остался на дискотеке. Я веду мотоцикл, а она сидит передо мной, почти на баке. Юбка задралась до колен, да нет, выше, гораздо выше колен.
Я смотрю на дорогу, но вижу только её тень на баке — силуэт, который теперь будет преследовать меня ночами. В горле сухо. Говорю себе: «Три года. Три долгих года».

Таня
Бабушка за завтраком вдруг замолкает на полуслове. Смотрю — пальцы сжат́ы так, что костяшки побелели.
— Была тут одна… На мотоцикле с ребятами поехала. В соседнюю деревню. Все… — она проводит ладонью по столу, словно сметает крошки. — Все.
Я киваю, будто слушаю. На самом деле слышу только гул в ушах — тот самый, с которого начались мои сны про него.
Дедушка косится из‑за газеты. Знаю этот взгляд: «Обещай, что не будешь…»
— Не буду, — вырывается раньше, чем успеваю подумать.
Он удовлетворённо хмыкает. А я уже представляю, как снова услышу этот звук — не рёв, нет, а низкий, ровный гул двигателя, будто сердце бьётся в такт.
День тянется, как резина. Вода из родника — ледяная, но ладони горят. Грядки… Что там с грядками? Полоть? Да, точно.
Вечер. Клуб. Музыка — просто фон, белый шум. Подруги болтают, Надя то и дело поглядывает на дверь, но я знаю: он приедет один. Знаю так же точно, как своё имя.
И вот — он.
Надя вздыхает, отворачивается. А я уже на улице, вдыхаю июньскую ночь — не тёплую, а тягучую, как сироп, с запахом свежескошенной травы и бензина.
— Поехали, — говорит он.
— Куда?
— Звездочки обмыть. Старшего лейтенанта дали.
Я смотрю на его погоны — две маленькие звёздочки, будто пришпиленные к небу. Вспоминаю своё «не буду» и вдруг понимаю: это не про мотоциклы. Это про него.
— Останься, — шепчу. — Просто погуляем.
Он опускается на колени — не театрально, а так, будто ноги сами подкосились.
— Пожалуйста.
В голове стучит: «Вчера обошлось. Сегодня тоже…» Но это не оправдание. Это ловушка. Потому что завтра я снова скажу «не буду», а потом снова услышу его голос и снова пойду.
Потому что он не просто парень на мотоцикле. Он — мой собственный тайфун, мой личный риск, моя запретная нота в этой тихой деревне.
— Ладно, — говорю я, и слово падает, как камень в воду. Круги расходятся. Назад пути нет.

Ваня
     Всё гораздо серьёзнее, чем я представлял. Она не просто опьяняет — она растворяет меня в себе, как соль в воде. Никогда не испытывал ничего подобного: будто внутри разорвалась граната, и осколки чувств разлетаются по венам.
Я падаю на колени — не для эффекта, а потому что ноги больше не держат.
— Поехали со мной, — шепчу, и голос дрожит, как натянутая струна.
Её глаза — два озера, в которых тонет весь мир. В них тепло и доверие, но ещё и страх, и это пугает меня сильнее, чем собственное безумие. Когда она кивает, внутри что‑то рвётся — не от радости, а от острой, почти физической боли. Ответственность. Она ложится на плечи, как чугунная плита. А рядом — другое: дикое, первобытное желание, которое рвётся наружу, как зверь из клетки.
Я веду её через тёмные сени в дом. Скрип половицы — как предупреждение. Тихо