Глава 3.Вторая встреча

Конец мая. Пора экзаменов.
Воздух пропитан тревогой и жасмином — за окнами буйствует май, а в классе царит напряжённая тишина. Сегодня география.
Наш географ — высокий, сутулый старик по кличке Гвоздь — раздаёт билеты. На партах разложены атласы, тяжёлые, словно древние фолианты. Гвоздь щурится, пытаясь разглядеть, кто чем занят, но его близорукие глаза бессильны против нашей изобретательности.
Под атласами — шпоры. Кто‑то прячет их в рукавах, кто‑то приклеивает скотчем к столу. Класс дружно списывает, и в воздухе витает запах пота, чернил и лёгкой победы.
Четвёрки и пятёрки сыплются как из рога изобилия. А Зума получает тройку. Она не стала хитрить — сидела, закусив губу, и выводила ответы дрожащей рукой. Теперь она уходит домой в слезах, а за её спиной шелестят сочувствующие перешёптывания.
Мы с Розкой переглядываемся — нельзя оставлять её одну. Идём следом.
Зума уже позвонила маме. Мы слышим, как в трубке грохочет голос, от которого дрожит стекло в окнах. Девочка замирает, словно пойманная птичка.
— Зум, пошли ко мне ночевать, — решительно говорит Розка. — Мама твоя переспит с мыслью о твоей тройке, а утром уже не будет так страшно.
— Да‑а‑а, здо‑о‑орово бы было… Только она знает, где ты живёшь, — тянет Зумка, и её голос тонет в шёпоте майского дождя за окном.
— Тогда напиши ей записку, что идёшь ночевать к Таньке, а сама пойдёшь ко мне, — не сдаётся Розка, и в её глазах загорается огонёк авантюры.
Лицо Зумы озаряется надеждой:
— Хорошая мысль!
Она хватает тетрадный листок, и карандаш скрипит по бумаге: «Мама, я пошла ночевать к Тане».
— Допиши, что её родители уехали в Нижнекамск, — командует Розка, словно полководец на поле боя.
— Девочки, у меня в Нижнекамске никого нет! — пытаюсь возразить я.
— Какая разница! — отмахивается Розка, и её смех звенит, как колокольчик.
И правда, какая, думаю я, глядя, как Зумка наконец улыбается.
— Подписывай: «Твоя дочь, тётя Зума», — предлагаю я, вспомнив любимый мультик.
Смех взрывается в тесном подъезде, разгоняя тучи над нашими головами. Мы вываливаемся на улицу, и майский ветер подхватывает наши голоса, унося прочь все беды.
Зума с Розой уходят к ней домой. А я бегу в магазин — талон на масло ждёт своего часа. Очередь не такая страшная, как казалось, и вот уже в руках заветная пачка. До пяти — десять минут. Я мчусь домой, словно за мной кто-то гонится.
У подъезда — знакомый мотоцикл. Ноги становятся ватными, а сердце колотится так, что, кажется, его слышно на весь двор. У мотоцикла — две фигуры. Ваня и его брат Саша. Как год назад.
— Вот она! Ждём тебя уже часа два, — улыбается Саша, и его голос разрывает тишину, как фейерверк.
Я вижу только Ваню. Слова застревают в горле, а время будто останавливается. Он смотрит на меня — долго— и тоже молчит. В этом молчании — весь мир.

Ваня
— Ты же только с дороги. Отдохни. Куда тебя несёт? — мама гладит меня по плечу, и в её глазах — целый год разлуки, собранный в одну пронзительную секунду.
Я замечаю, как чуть дрожат её пальцы, как она невольно задерживает дыхание, будто боится, что я снова исчезну. В её взгляде — не только радость встречи, но и затаённая тревога, которую она старается скрыть за привычной материнской заботой.
— Я тебя год не видела. Дай наглядеться на тебя. Сегодня отец баню топить собирается, — продолжает она, и голос её звучит чуть выше обычного, словно она сама пытается убедить себя, что всё в порядке, что сын наконец дома.
Я обнимаю её, вдыхая родной запах дома — смесь травяного мыла, свежеиспечённого хлеба и едва уловимого аромата маминых духов. Этот запах мгновенно переносит меня в детство: в тёплые вечера у печки, в тихие разговоры перед сном, в ощущение абсолютной защищённости.
— Мама, я так хочу тебе её показать. Ты её полюбишь, как и я, — говорю я, и слова звучат искренне, без тени сомнения. Мне важно, чтобы она поняла — Таня не просто мимолетное увлечение. Это что‑то большее.
— Успеешь ещё съездить к ней, — мягко просит мама, и в её голосе — тихая тревога. Она боится, что я опять уеду, едва переступив порог родного дома. Боится, что эта девушка станет для меня важнее семьи, важнее всего, что было до неё.
Я вижу, как она сжимает край фартука, как взгляд её невольно скользит к окну — туда, где за горизонтом скрывается дорога, по которой я уехал год назад. Понимаю её страх, но не могу объяснить, что сейчас для меня одинаково важны и она, и Таня.
— Конечно, успею, — соглашаюсь я, целуя её в щёку. — Сначала с тобой побуду, потом к ней съезжу.
Она улыбается, но в глазах остаётся тень беспокойства. Я знаю: она будет считать часы до моего отъезда, будет прислушиваться к каждому шороху, ожидая моего возвращения.
Звоню Сашке. Он приезжает мгновенно — буквально через двадцать минут его мотоцикл уже тормозит у калитки. Сашка всегда такой: надёжный, как часы, готовый сорваться по первому звонку. Мы дружим с детства — вместе лазили по стройкам, вместе получали первые подзатыльники от отцов, вместе мечтали о будущем.
Он заходит во двор,  кивает маме, та в ответ улыбается:
— Опять за приключениями? Смотри, не слишком увлекайся.
Сашка смеётся:
— Да куда уж там! Просто компанию Ване составлю.
Отец уже растапливает баню. Запах берёзовых дров и свежего веника наполняет двор. Мы заходим внутрь — пар сразу окутывает нас, как тёплое одеяло. Я закрываю глаза, наслаждаясь этим ощущением: вот он, дом. Здесь время течёт иначе, медленнее, размереннее.
Но даже в этой уютной тишине мысли о Тане не отпускают меня. Я представляю, как она открывает дверь, как улыбается, как её глаза загораются при виде меня. Сердце сжимается от нетерпения.
— Отвези к ней, — прошу я Сашку, и в голосе — вся моя тоска. — Завтра. Пожалуйста.
Он смотрит на меня, прищурившись, потом усмехается:
— Как ты надолго залип. Даже друзья не отвлекают, да?
Я не отвечаю — просто киваю. Он понимает.
— Ну давай, съездим завтра, — соглашается он. — Только отвезу и сразу уеду, обратно доберешься своим ходом. И не вздумай там остаться на неделю. Мать тебя и так еле дождалась.
Всю ночь я ворочаюсь, не могу уснуть. В голове — обрывки воспоминаний: её смех, её руки, её взгляд. Вспоминаю, как год назад мы стояли у дома ее бабушки, и я обещал вернуться. Теперь я здесь, и мне нужно увидеть её, убедиться, что всё по‑прежнему.

Встаю ещё до рассвета. Дом спит — слышно лишь редкое поскрипывание половиц да тихое дыхание матери за стеной. На цыпочках пробираюсь к выходу, натягиваю кроссовки и бесшумно открываю дверь.
Свежий утренний воздух обжигает лёгкие. Небо на востоке уже розовеет, но звёзды ещё не сдались — мерцают у самого горизонта, будто прощальные огни ночного праздника. Я иду, вслушиваясь в тишину: где‑то вдали лает собака, где‑то скрипнула калитка, а больше — ни звука. Только мои шаги и ровное биение сердца.
Решаю сходить к роднику. Три километра в одну сторону — как раз чтобы разогнать мысли, которые крутятся в голове, как пчёлы в улье. Таня. Мама. Будущее. Всё это сплетается в один тугой узел, и только бег помогает расправить его, разложить по полочкам.
В детстве я обожал эти пробежки к роднику.  Помню, как отец говорил: «Сила — не в мышцах, Ваня. Сила — в упорстве. Кто может бежать долго, тот всегда добежит». Я бегал. Сначала — до берёзы у поворота, потом — до старого колодца, а позже — до самого родника. И каждый раз, опуская ладони в ледяную воду, чувствовал, как внутри загорается что‑то важное: то ли азарт, то ли предчувствие.
Сейчас я бегу легко, привычно. Ноги сами находят ритм, дыхание ровное, взгляд скользит по знакомым очертаниям: вот поваленная берёза, вот куст шиповника, вот тропка, которую я когда‑то протоптал сам. В голове — ни одной лишней мысли. Только стук сердца, шум ветра в ушах и мерный перестук кроссовок по земле.
У родника останавливаюсь. Вода — прозрачная, будто стекло, на дне видны камешки, а над поверхностью дрожит утренний туман. Опускаю руки — холод пробирает до костей, но это приятно. Пью прямо из ладоней, потом умываюсь, чувствуя, как просыпается каждая клеточка.
Сажусь на камень, оглядываюсь. Вокруг — ни души. Только птицы начинают перекликаться в кронах, да где‑то вдалеке мычит корова. В этот момент я понимаю: вот оно, моё место силы. Здесь, среди этих деревьев, у этого родника, я впервые осознал, что хочу стать военным. Не просто солдатом — а тем, кто смотрит на звёзды и знает: они не так далеки, как кажется.
Подготовка к военно-космической академии — это не только нормативы и экзамены. Это — дисциплина. Это — умение вставать до рассвета, бежать, когда тело просит отдыха, держать взгляд на цели, даже если она кажется недостижимой. Чтобы поступить, нужно сдать стометровку,  трехкилометровый кросс, подтягивания на перекладине.
Но важнее всего — не эти цифры. Важнее — то, что внутри. Упорство. Мечта. Желание дотянуться до звёзд.
Смотрю на небо. Оно уже светлеет, и звёзды постепенно растворяются в утреннем свете. Пора возвращаться. Дома ждёт мама, сегодня — поездка к Тане.
Сашка, увидев меня, качает головой:
— Ну и ранний же ты... птах. Поехали, что ли?
Вывожу мотоцикл за ворота. Видимо, испытывая мое терпение, Сашка выходит чуть позже. Солнце только начинает подниматься над горизонтом, окрашивая крыши в золотистый цвет. Я вдыхаю свежий утренний воздух и чувствую, как внутри растёт волнение. Сегодня я увижу её.

   Дверь открывает мальчик лет десяти — точная копия Тани: те же серые смышленные глаза, тот же прямой носик, та же упрямая складка у губ. Только волосы короче, да в позе — мальчишеская бравада.
В его глазах — любопытство и вызов, словно он уже мысленно составляет досье на незнакомцев. Он скрещивает руки на груди, прислоняется к косяку и молча изучает нас, чуть приподняв бровь. В этом жесте — недетская уверенность, будто он хозяин положения.
— Тани нет, — произносит он наконец, и голос звучит твёрдо, без тени смущения. — А вы кто?
Сашка, не теряя самообладания, делает шаг вперёд и, понизив голос до доверительного шёпота, спрашивает:
— Слушай, парень, ты на велосипеде любишь гонять?
Мальчик мгновенно настораживается, но молчит, лишь глаза вспыхивают интересом.
— Могу устроить тебе крутой динамик на велик. Такой, что все пацаны обзавидуются, — Сашка подмигивает и достаёт из кармана блестящую коробочку.
Мальчишка переводит взгляд с коробочки на нас, потом на дверь, словно оценивает риски и выгоды. В его голове явно идёт напряжённый расчёт: «Что важнее — рассказать маме о странных гостях или заполучить заветный динамик?»
— А что надо делать? — наконец спрашивает он, и в голосе уже нет прежней твёрдости — только жадное любопытство.
— Просто промолчать. Никто не должен знать, что мы