Давайте танцевать от Оперного... Гл.6,7

осталось 13 минут, тьфу на них!!! И на кой свечки ставил по 25 рублей?!
     Убрал четвёртый палец, снова плеснул.
     Будем ждать и думать!
     Но и после второй дозы какого-то катарсиса, какого-то момента душевного преображения не наступало.
     Еле слышно, но будто фугас взорвался, скрипнула опять незапертая входная дверь. В проём всунулась виноватая мордашка Тяпы.
     – Стервоза!!! – с чувством прошипел взмокший от страха Александр. – Ты где шлялась? Где остальные?!
     Ладонь с трудом разжалась, отпуская подлокотник, вцепилась в стакан.
     Тяпа подошла, запрыгнула ему на колени и улеглась, прикрыв мордашку лапой. То ли стыдно было, то ли в ожидании холода.
     – Ну-ну, не обижайся. Сам вижу, что ни хрена не знаешь, – подобревший Саня покровительственно погладил её по спинке. – Подождём ещё десять минут… Чего раньше времени дёргаться…
     Так, почёсывая Тяпу за ушком, он и заснул.

                                         .   .   .

     Ну, вот теперь, пока Александр изволит почивать, а Владимир, на наш взгляд, уже вполне сносно овладел  техникой погружения, можно и продолжить давешний разговор. А то торопите, торопите!.. Чего суетиться? Всему своё время! На чём мы там закончили?   А-а, на отклонениях… Дескать, фантазии, притягивание за уши и т.д., и т. п. Ну, уважаемые, это же легко проверяется! Возьмите газету «Горожане» за июль 20.. года. Памятные скорбления и объяснения в любви Владимиру от всей редакции найдёте на четвёртой странице.
     Далее. Экипируетесь для подводного плавания и – прямиком на Ш-ий карьер. Заныриваете в квадрате «Ч-13» – вот вам и штольня! Где же, позвольте заметить, здесь фантазия? Насыщенность событиями малого временного отрезка – есть, согласен! Ну, а фантазии-то где? Всё ж ведь проверяемо! И не на сороковой, заметьте, день, как анализ на дизентерию, а сиюминутно! Так что… извольте…
     И по поводу детектива… Впрочем, далее всё описано.
 
                                             .   .   .

     Солнце неумолимо овладевало офисным пространством. Потеющие на чёрной коже дивана аквалангисты клевали носами.
     – Владимир, – сонно попросил Иннокентий. – Расскажите мне о себе.
     – Чего это?.. – Владимиру было лень разговаривать. – Я же не алкоголик анонимный какой-нибудь…
     – Ну, чуть-чуть… Спать-то всё равно нельзя… А молчать будем – заснём. А нельзя… И пить нельзя…
     – Это точно, – Владимир, оставляя за собой мокрый след, отполз на сухое, вслед за тенью от торшера. – А какой период жизни осветить? Творческий? Или полового созревания?..
     – А они что, не совпадали?.. – Иннокентий пополз следом.
     – Что ты! Конечно, нет! Меня тогда ещё не печатали!
     – Почему?
     – А нечего было! Я позже писать начал. Когда из эмиграции вернулся… Не выездной же был, а здесь вдруг: проше вам, езжайте… Ну, я и уехал… свет повидать…
     Боже! Кем я только не работал! И дальнобойщиком, и в гостиничном бизнесе, и котловым оборудованием занимался…
     – Тяжело! –  Видно было: Иннокентий сочувствует.
     – Конечно, тяжело. Дальнобойщиком особенно… Гонишь, бывало: жара, степь, полустепь, пустыня, полупустыня, пыль, песок… Пока до источника допрёшься – семь потов сойдёт! Да и на привале отдыха нет: пока весь караван напоишь, пока сам пожрёшь – уже и ночь…
     – Какой караван?..
     – Верблюдов. Гоняли от Улан-Батора до Батор-Улана… Восемьсот километров в одну сторону, восемьсот обратно… Обратно – когда порожняком, а когда и попутный груз захватишь… Как повезёт…
     – И где же это было? – Кеше уже не спалось. Он уселся.
     – В Монголии.
     – А почему в Монголии?
  – А где ж мне ещё?.. Я же говорю: невыездной был… Денег на поездки не хватало… А здесь Надюха, жена моя – единоверка, в Монголию на два года распределилась после университета. Ну, и я хвостиком за ней…
     – А гостиницы? Котлы?
     – А-а… Тоже заморочки разные… «Ферри» нет, вот и драишь песочком. А котёл восьмиведёрный, да после плова!.. Жирный-жирный! – Володька произнёс это не по-русски, через «и». – И гостиницы эти… Выхлапываешь эту юрту – дым столбом! А ведь её потом ещё и свернуть надо, и сложить…  Потому что весь город переезжает на двести километров севернее: там, на Шилке, лосось «пошёл».
     Некоторое время молчали, поглядывая друг на друга.
     – А творить когда начали?
     – Да сразу после возвращения! Детишки народились, ну, думаю, чем ещё заняться?.. Устроился на «железку», а там газета «Призыв»… Там моя первая публикация и свершилась. Под псевдонимом «Шпала». Смело, правда,  ведь? «Два долгих гудка в тумане» называлась. О перерасходе государственного топлива…
     – Ну, а потом?
     – А потом… Как-то не очень… Редко… Гонения, говорили, начались на меня… И под запрет, говорили, попал… Под негласное, так сказать, распоряжение…
     – Кто говорил?
     Владимир засмущался и тоже сел.
     – Александр Анатольевич говорил… Жедяев.
     Здесь вот как-то… не укладывалось в голове у Иннокентия… Потому что не верить Жедяеву повода у него не было.
     – Да, знакомая ситуация, – протянул он, пытаясь бороться с сомнениями. – Я здесь по телевизору видел: страшные репрессии порой творились в России в отношении интеллигенции. Одному известному песеннику даже эмигрировать пришлось! И тоже из-за негласного распоряжения: больше пяти его песен в день по телевизору не передавать. А по радио – не более семи. И не печатать в провинциях. Только в центрах. И в санаторий по профсоюзу – не более одного раза в год!
     Владимир сокрушённо покачал головой: «Ты смотри! С такими-то перспективами!.. Как у Шарика в колхозе!» – вспомнился ему кстати нескромный анекдот.
     – А тот говорит: «Я задыхался в этой клетке!» – с жаром продолжал Иннокентий. – Пришлось эмигрировать ради свободы творчества. Там это пожалуйста… Даже в кабаках разрешали выступать, творить, так сказать! Представляете, Владимир? Мыслимое ли дело?! А у них – спокойно! Пожалуйста! Демократия! Твори, что душе угодно!
     – А потом? – Владимира заинтересовала сходная ситуация.
     – А потом – вернулся… Как только бандюки с олигархами попритихли, да магазины заполнились – вернулся. На свободное творчество наплевал – и вернулся. Ностальгия, говорит, замучила.
     Я, вот, думаю, только двум нациям ностальгия свойственна: евреям и вам, русским…
     Звенящая тишина заполнила офис.
     Владимир медленно повернул голову к Иннокентию. Иннокентий смотрел на него в упор, не мигая. И где-то там, в глубине его глаз, в теменной части, за роговицей, маячил страх. Такой… еле заметный… Но маячил!!!
     – Кому это: «вам, русским»?..