Глава 7. Всё правильно

соглашение о границах. Но каждый раз, прощаясь у подъезда и слыша его: «До встречи, Таня », — я ощущала лёгкую горечь от того, что ещё один день прошёл без того самого шага, который мог бы превратить нашу дружбу в нечто большее.
    Наступило лето.  Мы шли по тихому переулку, обсаженному старыми липами. Воздух был напоён запахом нагретой за день брусчатки и цветущих клумб. Солнце клонилось к закату, окрашивая фасады домов в тёплые янтарные тона.
Я почувствовала, как пересохло в горле.
— Андрей, — окликнула я, — ужасно хочется пить. Может, купим сок?
Он тут же остановился, огляделся по сторонам.
— Конечно. Вон там, кажется, киоск.
Мы подошли к небольшому павильону с напитками. Я выбрала пакет апельсинового сока, он — бутылку минеральной воды. Когда продавец назвал сумму, Андрей достал кошелёк и вдруг спросил:
— Давай вскладчину?
Я слегка удивилась, но кивнула. В его тоне не было ни скупости, ни равнодушия — скорее какая‑то привычная, почти бессознательная осторожность. Мы разделили стоимость, я протянула свою часть денег.
Выйдя из киоска, я вскрыла пакет, сделала первый глоток. Холодный, чуть терпкий сок мгновенно освежил, и я невольно улыбнулась.
— Вкуснотища…
Андрей кивнул, отпил воды. Мы пошли дальше, и я поймала себя на мысли: этот простой жест — предложение заплатить пополам — словно ещё одна маленькая черта на невидимой линии между нами. Не холодность, не жадность, а какая‑то внутренняя установка, привычка держать дистанцию даже в мелочах.  Я не стала придавать этому значения. Просто шла рядом, слушала его рассказ о предстоящем походе и думала: возможно, для него это нормально. Возможно, так он проявляет уважение — не берёт на себя больше, чем готов, не создаёт обязательств там, где их пока нет.
Но где‑то глубоко внутри шевельнулось едва уловимое ощущение: будто даже в этом простом поступке — в предложении разделить счёт — скрывалась та же сдержанность, что и в его нежелании прикоснуться, обнять, приблизиться.
     Мы возвращались от Лены и Валерки поздним вечером. Улица была тихой, лишь изредка проезжали машины, оставляя за собой полосы света от фар. Небо усыпали звёзды, а фонари разливали мягкий желтоватый свет на тротуар. Андрей шёл рядом, засунув руки в карманы, и что‑то негромко насвистывал. Я вдыхала прохладный воздух, наслаждаясь умиротворённостью вечера после шумного вечера в гостях. Вдруг он неожиданно сказал, не глядя на меня:
— Если вдруг пристанут хулиганы — беги очень быстро. Сразу. Не раздумывай.
Я удивлённо повернулась к нему:
— А ты?
Он помолчал секунду, потом произнёс с лёгкой усмешкой:
— Я тоже побегу.
Его слова повисли в воздухе. Я ожидала чего‑то другого — обещания защитить, прикрыть, постоять за нас обоих. А он… просто сказал, что убежит.
— Ты шутишь? — осторожно спросила я, пытаясь разглядеть в его профиле хоть тень улыбки.
— Нет, — ответил он серьёзно. — Я не герой. И не хочу геройствовать. Наша безопасность важнее.
Мы шли дальше, и я обдумывала его слова. В них не было трусости — скорее трезвый расчёт. Он не рисовался, не пытался казаться тем, кем не является. Просто честно предупредил: если случится беда, он не станет играть в рыцаря. Странным образом это признание не оттолкнуло меня. Напротив — вызвало какое‑то новое уважение. В его словах была честность, которой так часто не хватает в людях. Он не обещал невозможного, не рисовал иллюзорных картин. Только правду: «Я такой, какой есть. И в опасной ситуации буду действовать так, как считаю правильным».
Я кивнула сама себе и чуть ускорила шаг, подстраиваясь под его темп.
— Ладно. Тогда договорились: если что — бежим вместе.
Он коротко улыбнулся:
— Вместе.
И в этом простом слове вдруг появилось что‑то тёплое, надёжное. Не защита в классическом понимании, но союз. Союз двух людей, которые не притворяются, не играют роли, а просто идут рядом — и готовы бежать рядом, если придётся.
Спустя год мы с Андреем отправились на Грушинский фестиваль — и это стало исполнением моей давней мечты. Я давно грезила об этой поездке: представляла себе поляну, окружённую лесом, гитарные переборы в вечернем воздухе, костры, вокруг которых собираются люди, чтобы петь, слушать, делиться историями. Но всегда что‑то мешало — то работа, то нехватка компании, то просто неуверенность: а вдруг это не так прекрасно, как кажется в рассказах и фотографиях?
Андрей, узнав о моём желании, неожиданно предложил:
— Давай поедем. Я тоже давно хотел.
И вот мы в пути. Палатка, рюкзаки, термос, пара гитарных сборников — всё как в классических историях о фестивалях. Дорога оказалась не самой гладкой, но в этом тоже было своё очарование: мы смеялись над застрявшей на грунтовке машиной, делились бутербродами на привалах, подпевали радио, когда из динамиков вырывались знакомые мелодии.
Когда наконец добрались до поляны, сердце замерло. Всё оказалось даже лучше, чем я воображала. Тысячи людей, но никакой суеты — лишь ощущение общности. Шатры и палатки, запах костра и ухи, перекличка голосов, смех, звуки настраиваемых гитар.
Мы разбили лагерь, и уже к вечеру я почувствовала: это место дышит музыкой. Мы ходили от одной импровизированной сцены к другой, слушали авторов‑исполнителей, подпевали знакомым песням. В воздухе витало что‑то неуловимое — свобода, лёгкость, чувство, что здесь каждый может быть собой.
Мы шли к Волге — воздух был свежим, напоённым запахом влажной земли и речной прохлады. После дождей склон, ведущий к воде, стал крутым и скользким, земля под ногами предательски разъезжалась. Я старалась ступать осторожно, но в какой‑то момент нога поехала по глине, я потеряла равновесие и с коротким вскриком упала. Когда я, кряхтя, поднялась, было уже не до смеха: джинсы, футболка даже волосы — всё в грязных разводах. Я растерянно огляделась — Андрей стоял чуть выше по склону. И… смеялся. Не зло, не насмешливо — просто не мог сдержать улыбки, глядя на меня, похожую на чудище.
— Ну вот, — пробормотала я, пытаясь оттереть грязь с рукава. — Теперь вся в глине.
Он спустился, всё ещё улыбаясь:
— Давай помогу.
Андрей достал из кармана платок, начал осторожно стряхивать грязь с плеча. Движения были заботливыми, но в голове у меня вдруг вспыхнула другая картина.
Я представила Ваню. Вот он идёт рядом, внимательно следит за каждым моим шагом. Рука его крепко держит мою ладонь, голос спокойный, уверенный: «Тут скользко, давай за меня». И если бы я пошатнулась, он бы мгновенно поддержал, не дал упасть. А если бы всё‑таки не успел — не стал бы смеяться. Приобнял, сказал что‑то тёплое, помог очиститься и пошутил бы так, чтобы мне стало легче.
Эта мысль ударила неожиданно — чёткая, ясная, будто прожектором высветила то, что я долго не хотела замечать.
    С Андреем всё было… правильно. Он был добрый, внимательный в своём ритме, надёжный — но по‑своему. Он не обязан был быть другим. И всё же — он не был Ваней.
Я смотрела, как Андрей старательно оттирает пятно на моём рукаве, и чувствовала странную пустоту. Не обиду, не злость — скорее тихую грусть от осознания: иногда люди, которые рядом с нами, — хорошие, настоящие — всё равно не те, кого мы втайне ждём.
— Пойдём к воде, — сказала я, отстраняясь. — Попробую хоть немного отмыть это всё.
Он кивнул, убрал платок в карман. Мы медленно спустились к реке. Я наклонилась над зеркальной поверхностью, начала смывать грязь с рук, а в отражении видела своё лицо — задумчивое, будто чуть постаревшее за эти несколько минут.
Андрей стоял позади, молчал. И в этой тишине я поняла: тот смех на склоне — не был предательством. Это просто ещё одна черта, ещё одно подтверждение: мы с ним из разных миров. И даже если он хочет быть рядом — он никогда не станет тем, кого я однажды потеряла.
   Мы поженились. Поначалу всё казалось правильным: Андрей — надёжный, рассудительный, он выстраивал жизнь как программу — чётко, рационально, без лишних эмоций. Его правила действительно были логически обоснованы: режим дня, распределение обязанностей, бюджет, планы на будущее. Он не кричал, не устраивал сцен — просто мягко, но неуклонно направлял меня туда, где, по его мнению, было «правильно».
Сначала я воспринимала это как заботу. Ведь он хотел лучшего — порядка, стабильности, предсказуемости. Но постепенно эти разумные рамки начали ощущаться как тесные стены.
— Нужно ложиться вовремя, — говорил он, глядя на часы. — Сон — основа здоровья.
— Давай сегодня посмотрим фильм? — просила я.
— Завтра рабочий день. Лучше отдохнуть.
Он не запрещал — рекомендовал. Не принуждал —  объяснял. И от этого было ещё тяжелее: не к чему придраться, не на что обидеться открыто. Просто день за днём я чувствовала, как моя жизнь становится набором алгоритмов, где для спонтанности, для «хочу», для «а давай просто» не остаётся места.
Родилась Алёнка. Потом Аринка. Я думала: может, дети смягчат его, добавят в наш дом тепла, хаоса, жизни? Но Андрей и к материнству подошёл как к проекту: график кормлений и сна, список разрешённых игрушек, план занятий по возрасту, чёткие границы дозволенного.
— Она ещё маленькая, — говорила я, когда Алёнка плакала, — ей одиноко в кроватке.
— Если возьмём на руки сейчас, закрепим нежелательное поведение, — отвечал он, сверяясь с книгой по воспитанию.
Я пыталась спорить, но его аргументы были безупречны: исследования, статистика, опыт «грамотных родителей». И я замолкала. Ведь он же хотел как лучше.
Иногда, укладывая дочек спать, я смотрела на их личики и думала: а если и они вырастут в этом мире чётких правил? Будут ли у них воспоминания о безудержном смехе, о ночных посиделках, о том, как мама вдруг решала: «А давайте печь блины в пижамах?»
Однажды Аринка, ей было три, принесла мне рисунок — каракули с улыбкой и двумя точками-глазами.
— Мама, это ты!
Я обняла её, прижала к себе:
— Какая красота! Повесим на холодильник!
Андрей, увидев это, покачал головой:
— Лучше хранить в альбоме. На холодильнике — беспорядок.
Я молча повесила рисунок. Пусть будет беспорядок. Хотя бы здесь, хотя бы сейчас.
В такие моменты я снова вспоминала Ваню. С ним бы жизнь не делилась на «правильно» и «неправильно». С ним можно было бы забыть о времени, танцевать на кухне, решать спонтанно: «А поехали на море?»
Но теперь у меня были дочки. И я понимала: если кто‑то в этом доме должен оставить им право на хаос, на радость, на «а вдруг?», — это я.
Потому что правила — это хорошо. Но жизнь — она не в них. Она — в этих маленьких моментах, когда можно просто обнять, рассмеяться, позволить себе и другим быть неидеальными.
Утро в нашем доме начиналось одинаково. Стрелка будильника