Согласно «Исповеди», написанной Елизаветой Дмитриевой в 1926 году незадолго до её смерти, основной причиной стала нескромность Н. Гумилёва, который, якобы, повсюду рассказывал о своём романе с Черубиной де Габриак. НО надо заметить, что граф Алексей Толстой волею судеб был свидетелем всех событий, имеющих отношение к «рождению» Черубины де Габриак, ибо он отдыхал в Коктебеле в доме Волошина тем летом, когда сложился любовный треугольник. Вот как он объясняет поведение Николая Гумилёва в своих воспоминаниях:
"Мистификация, начатая с шутки, зашла слишком далеко, – пришлось раскрыть. В редакции «Аполлона» настроение было, как перед грозой. И неожиданно для всех гроза разразилась над головой Гумилёва. Здесь, конечно, не место рассказывать о том, чего сам Гумилёв никогда не желал делать достоянием общества. Но я знаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, – в произнесении им некоторых неосторожных слов – было ложно: слов этих он не произносил и произнести не мог. Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка и он услышал на очной ставке ложь, то он из гордости и презрения подтвердил эту ложь..."
Волошин вступился не за свою литературную мистификацию, а за честь близкой ему женщины – Елизаветы Дмитриевой, дав Гумилёву публичную пощёчину в мастерской художника Головина.
Пощёчина была дана по всем правилам дуэльного искусства, как некогда сам Гумилёв, большой специалист в дуэльных делах, когда-то учил Волошина этому искусству: бей сильно, кратко и неожиданно. Вот как об этой истории вспоминает М. Волошин :
" <...> я подошел к Гумилеву, который разговаривал с графом Алексеем Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского: "Достоевский прав, звук пощечины - действительно мокрый".
Гумилев отшатнулся от меня и сказал: "Ты мне за это ответишь". (Мы с ним не были на "ты".) Мне хотелось сказать: "Николай Степанович, это не брудершафт". Но тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: "Вы поняли?" (То есть: поняли ли - за что?) Он ответил: "Понял".
На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной речки, если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то, во всяком случае, современной ему. Была мокрая, грязная осень , и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо. Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались.
После этого я встретился с Гумилевым только один раз, случайно, в Крыму, за несколько месяцев до его смерти.
Нас представили друг другу, не зная, что мы знакомы. Мы подали друг другу руки, но разговаривали недолго: Гумилев торопился уходить ".
В итоге некрасивая хромоногая девушка стала причиной, по которой Волошин и Гумилев устроили дуэль на Черной реке. После скандального поединка, в ходе которого чудом никто не пострадал, жена Волошина - Маргарита Сабашникова- сообщила погруженному в омут амурных страстей мужу о намерении развестись, а Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак) не смогла остаться с Волошиным, но навсегда сохранила к нему доброе отношение. До конца жизни они состояли в переписке, в последнем письме к Волошину от 8 сентября 1928 года Елизавета Ивановна пишет: «Ты всегда помни, Макс, что я тебя люблю».
В декабре 1928 года Елизавета Дмитриева умерла от рака печени. Но все же успела войти в историю как женщина, из-за которой стрелялись два великих поэта.