Вот Олежка, лиха беда – начало.
Но честно говоря, я плохо представляю, что именно буду писать после этого начала, т.к воспоминаний много, а ворошить их довольно страшно. Но попробую.
22 июня 1941 года мы с мамой и братом снимали дачу в Пудости ( мне было 9 лет, брату 14, маме 34).
Помню, что кто- то принёс на весть о войне и сразу же папа уехал, по-видимому в Военкомат. Мы не сразу же отправились в Ленинград, а какое – то время жили ещё в Пудости. Помню, задержали парашютиста. Бог знает, что это был за парашютист, может быть и наш лётчик.
Во всяком случаи я видела, как вдали, в поле, опускался купол парашюта и мы, ребятня, во главе с братом Юрой, не думая о страхе и о том, что оружие имеют все лётчики, помчались туда. Все произошло очень быстро, взрослые посадили его в машину и увезли. А мы ещё долго рассуждали, как мы быстро и умело переловим всех шпионов.
Чуть позже, наверное это был август, детей с 1-4 класса отправили под Тихвин (дер. Остров).
Зачем это было сделано, до сих пор не пойму.
Уже там мы были на голодном пайке, тогда как в Ленинграде в магазинах всё можно было купить.
Мы отсылали родителям письма с просьбами забрать нас, но письма не доходили.
Тогда четыре мальчика с братом Юрой отправились в Тихвин с нашими письмами, после чего родственники стали приезжать. Приехала наша мама очень вовремя - немцы уже подбирались к Тихвину. От нашей деревни до этого небольшого городка в Ленинградской области было не то десять, не то двадцать километров. Во всяком случаи, мы шли этот путь полдня и ночь, а за спиной, далекой грозой грохотал приближающийся фронт.
Как мы добрались до Ленинграда, не помню. Помню только: сидим мы с мамой в обнимку, и она спрашивает, каких булочек купить нам, а мы хором: Мама, дай нам хлебца!
Вот ведь как! Ожидания страшного не было!
Первое время в городе было очень спокойно – никакой паники, никаких приготовлений к войне, т.к все твёрдо были уверены, что месяца через три войне придёт конец.
Но гораздо раньше город начали бомбить. Я очень хорошо помню эти бомбёжки, когда точно в одно и то же время под радио - голос «Воздушная тревога!» мы спускались в так называемое бомбоубежище, которое, как ты знаешь, было как раз под нашей чёрной лестницей. Там были сооружены нары для каждой семьи своё место. Заранее туда были снесены одеяла и подушки. Ходили мы туда пока ходили ноги.
Впрочем, это не совсем так. Однажды Юра просто сказал маме: «Не буду я склонять голову перед фрицами» и в подвал не спустился. Как мама его не упрашивала, ничего не помогало. Она пометалась между ним и мной, и мы остались дома.
Где- то в сентябре народ стал эвакуироваться. В это время уже с продуктами уже было очень плохо - разбомбили Бадаевские склады, продукты которых должны были прокормить огромный город несколько лет. К Бадаевским складам нам было ходить далеко, но многие чуть позже ходили и собирали сладкую землю от расплавленного сахара.
Не знаю почему, но никаких особенных запасов продовольствия у нас не было, а спасла нас от смерти зелёная капуста, которую уже под обстрелом мама с братом собирали с загородных огородов в районе нынешнего Автово. Засолили целую бочку листьев и большим подспорьем в борьбе с голодом был столярный клей, хранившийся в кладовке, но к сожалению его невозможно можно было есть в замкнутом пространстве. Я его ела около окна: там был небольшой сквозняк из окон, забитых фанерой.
Стёкла из окон вылетели в сильную бомбёжку, так как наш район окружали казармы( на Измайловском д.2, тогда он назывался пр.Красных командиров), справа был госпиталь, ну и загораживал наш дом Измайловский Собор, где размещалась зенитная батарея.
Первая зима была очень суровая. Буржуйка грела в радиусе 2-3 метров и когда мы спалили всё, что могло гореть, мы перебрались к бабушке, которая жила в соседнем доме в маленькой комнатёнке.
Жили мы там вшестером, кроме нас жили там тетя Тоня с мужем, у которого была броня, и он работал на заводе. Мы все превратились в дистрофиков, у Юры на лице выросла щетина (ему было 12 лет), у мамы начался кровавый понос.
Юра взял на себя основную часть забот по дому: ходил за хлебом, а очередь там занимали с ночи, ходил за водой на Фонтанку ( поскольку канализация не работала вода была более- менее хорошая).Брат и спас маму. Где он достал немного риса? Я не знаю до сих пор.
Ты спрашивал, играла ли я в какие-то игры в то страшное время? Отвечаю.
Я не вставала с кровати (во всяком случаи я не помню себя не лежащей). Лежала я вместе с бабушкой и жаловалась маме, что та больно колется своими костями.
В изголовье кровати стояла большая (вероятно пятилитровая) банка, в которой в своё время бабушка делала квас. Однажды утром ни с того, ни с сего она лопнула, и бабушка тихо и спокойно сказала, что она сегодня умрёт.
И умерла. Это случилось в январе 1942г., числа я не помню. По-видимому похоронили её на Пискарёвском кладбище, т.к всех найденных на улице и забранных в сквере у Измайловского Собора спец. команда отвозила туда, а у родственников конечно не было сил хоронить самостоятельно.
К весне 42 года мы возвратились в свою большую комнату, и ещё долго из нашего окна можно было «любоваться» мёртвыми телами, которые были сложены в сквере, как штабеля дров.
Нам выдавали 125 грамм хлеба. И ВСЁ.
Иногда дядя Степан( муж т.Тони) иногда приносил нам дуранду( это жмых для скота) мы их сосали, кроме того мама пекла лепёшки из лебеды и спитого кофе, которого у нас почему-то было достаточно много.
Летом мама устроилась в мастерскую по пошиву ватников и ей стали выдавать 250 грамм хлеба .В хлебе было всё что угодно, кроме муки. Даже находились кусочки газеты, и можно было прочитать короткие слова. Вначале мы покупали хлеб одним куском на троих, а потом мама решила. Что по отдельности будет лучше. Я думаю, что это я внесла негативные коррективы. Наверное орала, что Юре достается больше и скорее всего так и было. По справедливости../
Олег. Ты думаешь мне легко это вспоминать?
Однажды у нас был праздничный обед.
Это с фронта приехал папа, привёз пленных немцев и солдатский котелок пшённой каши. две буханки хлеба и конскую ногу. Я до сих пор помню его взгляд, которым он на нас смотрел, когда мы ели кашу. Тогда он маме сказал, что на фронте не так страшно , как здесь.
К лету стало как-то веселее, надо думать, что сыграла свою положительную роль и солнце и первая травка. Во всяком случаи я помню, как ходила к маме в мастерскую и там, прижавшись к тёплым от солнца доскам, жевала какую- то травку.
А между тем маме всё настойчивее предлагали из Ленинграда выехать. Грозясь тем, что на следующий месяц карточек не выдадут. Вообще-то было какое-то постановление, что семьи комсостава обязаны покинуть город. Почему так мама сопротивлялась, не знаю.
Завод, где работал дядя Степан, наконец, тоже решился тронуться в путь, и мама, скрепя сердцем, согласилась поехать.
Это был уже конец августа и оставался единственный путь- Ладога.
А на том берегу Кобона.
Нас перевозили в моторных лодках, накрытых брезентом. Сколько плыли, не знаю, но когда непрерывно обстреливают или бомбят, время как-то смещается. Вещи плыли в одних лодках, а люди в других. Тоже странно и страшно. Многих людей поубивали , а кто доплыл мог остаться без вещей.
Также было странно , что на берегу скопилось много людей и немецкие самолёты пролетали на бреющем полёте, но в нас не стреляли. Это что было акт милосердия или просто кончились боеприпасы? В литературе я об этом не читала. Может ты разберёшься?
Всю эту партию определили эвакуировать в Алтайский край. Несколько дней мы побыли в Кобоне(наверное для того, чтобы самостоятельно смогли влезть в скотский вагон) и отправились.
Вагон опять встретил нас нарами в два яруса, и соломенными матрасами, а остальные удобства устраивали себе сами путешественники. Удобства то нужны были, так как мы добирались до конечного пункта около месяца. Ну, это и понятно было: пропускали поезда с военной техникой поэтому и подолгу стояли. Опять же бомбили нас изрядно.
А умирающие люди из блокадного города уже как-то равнодушно прислушивались к рёву самолёта. И умирали. На каждой остановке из вагона выносили трупы, так что к концу пути было почти свободно.
Я не помню как я на это реагировала, вроде бы никак, насмотревшись на мертвецов в Ленинграде, я могла споткнутся об мёртвого человека и спокойно его переступить.
Итак. Доехали мы до Барнаула.
По дороге кормились за счёт вещей, которые меняли на еду, ну и на станциях всегда был кипяток .Потому понимаешь, как важно было переправится через Ладогу не только целыми, но и с вещами?
В Барнауле нас снова распределили кого куда.
Мы оказались в Курьинском районе. Село Ново- Фирсово. Не знаю как сейчас, но тогда этот район представлял из себя голую степь без единого деревца и даже куста. Правда был парк, принадлежавший по-видимому раньше помещику, но туда почему-то никто не ходил.
Была и малюсенькая очень холодная и чистая речушка. Мы там купались. Стирали и мыли посуду. Село было громадное, вообще все сёла были такие, но и отстояли друг от друга километров на двадцать. Вначале нас поселили в семью, но где-то к весне мама сменяла своё очень красивое платье на мазанку. Там была русская печь, где мы с Юрой спали, стол и лавки.
Юра вскоре устроился работать в колхозной конюшне, где быстро научился разговаривать на местном диалекте ( ругаться матом).
Мама была ещё очень слаба, поэтому сидела дома, а я с себе подобными , собирала колоски на поле. Конечно, мы сдавали их в колхоз. Но хлеба у нас не было, его заменили «картохи» и тыква. Правда, было достаточно молока, так что голода мы не чувствовали.
Я ходила в школу в 3-ий класс. Минуя второй.
Помню, как мучилась, разбирая дроби. Постигла самостоятельно. В 3-ем классе никто не умел бегло читать, я на их фоне выглядела феноменом.
Но чуть позже несколько человек приложили максимум усилий и стали прилично читать. А писали на старых книгах или газетах, чернилами, сделанными из печной сажи.
Как то послали меня на районный конкурс художественной самодеятельности. Я там читала стихи. Умора:
«Раз прислал мне барин чаю,
И велел его сварить.
А я отроду не знаю,
Как проклятый чай варить».
Короче герой сложил всё, что было под рукой в таган, и не смог понять, отчего барин его побил.
«А потом я догадался,
Что забыл я посолить».
Ну что, конечно, где-то с середины стих уже перестали слушать – слишком длинно и непонятно.
В связи с этим я вспомнила...
В первом классе нам задали выучить и прочитать какое- то стихотворение. Что же я выучила и читала перед классом? Маяковский. «История Власа лентяя и лоботряса».Ты наверное его и не знаешь?
«Влас Прогулкин, милый мальчик,
Спать ложился, взяв журнальчик».
К середине стиха, у бедной Елизаветы Ивановны, глаза стали принимать форму квадрата.
Посуду мыли речным песком, а голову не помню чем. Но не мылом это точно- его не было. Зато вши были. Вечерами было чем заняться! Вот только совершенно не помню при каком освещении, уж наверное не при лучине. Скорее всего керосин был.
Иногда нам попадались книги для семейного чтения. Однажды мама читала нам книжку про чукчей и всё время произносила слово «кучки».В конце концов Юра заинтересовался что там за такие «кучки»? Мы долго смеялись.
