Река Усолка показалась мне, довольно широкой и даже приспособленной кататься на лодке, рыбачить. Я даже на "мгновение" забыл о боли утрат, о заключении и судах, о злобной власти и надзоре, своих родных, друзьях и врагах. Благодатный воздух чистоты, божественный Рай Мне даже сделалось грустно от того, что мои помощницы и благодетели не увидели всех этих красот. Моя Душа вздохнула свободно и легко как в далёком моём счастливом детстве, такой чистоты и счастья я не ощущал давно.Лес завораживал красотой и запахом хвои. Сумасшедшие белки ели хлеб прямо из рук, когда мои селяне узнали об этом, они не поверили, это было для них удивительно, чтобы белка подошла к чужому, их нужно было долго прикармливать. Первые недели я провёл совершенно один, иногда вспоминая товарища своего Игельстрома К.Г., так же определённого когда-то в село, но, к сожалению много ранее, и прожившего здесь с начала 1833 года, и как я узнал от жителей переведённого на поселение ещё в начале марта 1835 года. Я же, не застав кого либо из своих товарищей, о чём сожалел очень, одиноко бродил по берегу реки и далее по местным покосам и лесам. Говорят, что одиночество скручивает людей в бараний рог, и я впервые понял значение этих слов. Крестьяне недолюбливали меня, и относились с недоверием, сторонясь и не разговаривая, лишь при подходе к ним, они молча снимали шапки и кланялись, как мне показалось первоначально с каким-то пренебрежением и суеверием. Но о моём предшественнике, Игельстроме, они говорили с уважением, по их словам он был особенным человеком, искренним и благородным, искренне веря в народ и Бога. Приходя к нему на занятия, которые он изредка ( по пятницам и по воскресениям после службы в Храме) давал крестьянским детям, они часто заставали его за богоугодными книгами и в горячих молитвах к Богу, искренне и воодушевлённо просящего Бога за народ и его благополучие. Но более, как они говорили, он молился о России и о жизни, урожаях, о земле и справедливости дворян помещиков, поступках власти и царственных особ в отношении к нам. Это было мне знакомо ещё по Петровской тюрьме, именно там мы частенько спорили о жизни в нашем Отечестве и о власти. Ему повезло,как я узнал, уже в 1838 году его брат, командующий Хоперского казачьего полка майор Александр Игельстром, с огромными усилиями, через Князя Касаткина-Ростовского и Лобановых-Ростовских, и в первую очередь чрез Александра Евстафьевича Игельстром (1770–1855)—генерал-майор Русской императорской армии всё же добился согласия на перевод декабриста в станицу Баталпашинскую, где находился штаб его полка. Более двух лет талантливый инженер Константин Игельстром проводил горные сапёрные работы на территории нынешней Карачаево-Черкесии. Вместе с братом руководил прокладкой первой колесной дороги от Баталпашинской до Хумаринского укрепления. Да... тогда было время мужественных людей, офицеров. Многое перемололи в разговорах тогда. В частности о дворцовых переворотах и смуте. О действиях и поступках рода Романовых, супротив своих противников и недругов. Вспомним только одного лишь, о Князе Хворостинине Юрии Дмитриевиче, кажется потомка Князя Ухорского Михаила Васильевича Хворостина московского боярина, которого при царе Михаиле Романове, вынудили постричься в монахи в тот горький по политическим событиям и жестокий для многих Рюриковичей год 1638, а чрез год, опять же по указу царя Михаила, князя Хворостинина умертвили. указав что у него якобы было намерение сбежать в Польшу. Тому вменялось многое, в частности то, что его брат Иван Дмитриевич, воевода в Астрахане при Иване Грозном в смутные для Руси годы, предал государя и признал царевича Ивана Августа...Сплошь заговоры и непонимания сути правления Русью.
Вспоминали многое и о благородной Анне Иоановне, и несчастной Елизавете Петровне, согрешившей в перевороте, но во искуплении своих греховных замыслов,построившая монастырь. Но более всего в наших разговорах присутствовала политика, внутренняя и внешняя, о союзах Австрии и России, Франции, Англии и Пруссии, кто и как её делал. Особо разбирали до мозга костей поступки интригана, дай бог памяти, французского и шведского агента, Графа прусского, Иогана Германа Лестка, во Франции признавшего себя как Жан-Арман де Лесток, доставалось и канцлеру Бестужеву-Рюмину, не вовремя, разгадавшего удачливого авантюриста, который пережил многих своих врагов и друзей, императора и двух императриц. И опять же, о политике того же императора Александра I, и о его идеях создать Христианское государство в Европе, о Венской хартии. Верности мер и о присоединении к России Финляндии, при этом с особым статусом своей государственности, можно сказать независимым, где на финнов, не распространялись многие законы Российской империи, в частности, на финнов не распространялся Закон о воинской повинности. Возникла и большая проблема с Польшей, по глупости и неразумению, также присоединённой к нашему отечеству и ставшей вечной головной болью для России. Политика России и Европы, соединила не соединимое, российского, вольного, независимого « русского медведя» и вечного голодного волка Европы, пытавшегося унизить и справиться с Россией, то своими, то чужими руками, не одну сотню лет. Так и проходили мои долгие зимние Тасеевские вечера, в споре с самим собой и в переписке с товарищами, споря о русской правде, о « дружбе » с закостенелой и враждебной Европой. Особое увлечение моё, посредство интересов, представляли уложения и законы Российской империи. Я, довольно прилично знавший их в прошлой жизни, но сильно подзабывший из-за известных событий ныне, решил вновь "озвучить" их в памяти, о чём сообщил своей матушке Ольге Мироновне и попросил ея озвучить друзьям для присылке ему их. И вскоре, уже через три месяца она прислала их копии, при том с некими пояснениями и рассуждениями семейного адвоката, но не озвучив какими путями и через каких их друзей....»
Мы дозволили себе и старательно привели часть этих пояснений, то что сохранилось в истории семьи...
«...О всяких и иных преступлениях и проступках против порядка управления: - 283 и 284 статьи предусматривали наказание за «явное действо против властей, правительством установленных, как-то восстание, с намерением узурпировать сие во имя чужих интересов посторонних интерсантов, или воспрепятствовать обнародованию высочайших указов, манифестов, законов, или других постановлений и объявлений правительства, или же не допустить исполнение указов, в том числе предписанных правительством распоряжений и мер, или принудить сии власти к чему-либо несогласному с их долгом, когда такое принуждение или противодействие будет произведено вооруженными чем-либо людьми и сопровождаемо с их стороны насилием и более мерзкими беспорядками, виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы в рудниках (Нерчинских) на время от пятнадцати до двадцати лет, а буде они по закону не изъяты от наказаний телесных, и к наказанию плетьми, чрез палачей в мере, определенной статьею 21 сего Уложения для второй степени наказаний сего рода, с наложением клейм на лоб ». Каралось и недозволенное оставление Отечества, (побеги) и тайное принятие подданства иностранной державы без позволения (разрешения) правительства, что сие это, должно и расценивалось как нарушение верноподданнического долга и присяги. За сии мерзкие с умыслом проступки и самоуправные действа оными, следовало вечное изгнание из пределов государства Российскаго, а в некотором случае самовольного или невольного возвращения – ссылка в Сибирь на поселение в отдалённые посёлки. Особая роль для мздоимцев и лихоимцев – наказание было невероятно мягкое – по большей части лишь денежное взыскание вдвое больше взятки, и в крайнем случае, что было частым решением в судах, чаще отрешение от должности...»
«…Трудность жизни, была в отдалённости друг от друга. Мне нравилось бродить по миру, а здесь вдали от мира и друзей, наших товарищей было тяжело и одиноко. Крестьяне, побаивались разговаривать со мной, я долго не понимал, что же они боялись, это я поняли много позже.
Для них мы были не только барами, но и государственными преступниками, а это для них было не понятно и страшно. Работы у сельских, хватало, с утра до вечера работали, гнали берёзовый дёготь. На зиму катали валенки и для себя, и на продажу, или обмен. Особенно ценилось у них изготовление пихтового масла и охота, добыча пушнины, которую выделав, сдавали приезжим купцам – перекупщикам. С местными «властными богатеями» я старался не общаться, да и они напуганные властью не являли особого желания быть рядом… Дом, выделенный мне властью, стоял на самой окраине села, на холме, недалеко от речки, он был стар и холоден, сыроват и грязен. Хозяйничать
[justify]в нём, мне помогала местная Анюта, молодая и дородная, красивая своею материнской красотою женщина. Она была одинока, я вообще удивлялся, как в ней могло уместиться и ужиться столько счастья и добра, при такой нищенской жизни. Дети её, мальчишки Яков и Макар, целыми днями бегали на рыбалку к реке, и она, освобождённая от них, могла целыми днями убираться в доме и готовить два раза в день еду. Платил я ей скромные два рубля в месяц, (и по рублю на праздники ) и она была счастлива от этой помощи и радовалась каждый раз, когда получала их, стараясь целовать мне руки, но я, не привыкшие к столь явному проявлению чувств, каждый раз прятал руки, не смея обидеть хозяюшку за это. Позже, я выкупил домик, рядом с этим, за семьсот двадцать рублей, правда, его ремонт обошёлся в двести рублей серебром, но это всё же выгоднее, чем снимать такой же за двадцать рублей в месяц также на окраине. Правда, он был больше похож на большую баню, чем на дом. Делал мне его плотник Антип, без единого гвоздя,только топором. Тех,кто работал с применением в строительстве домов гвоздями, он называл «Гвоздь». Мне интересно было познать то, что брёвна, шедшие на дом, он обмазывал табаком, чтобы они не гнили. Дом был удлинён и частью сделан из кирчёных стен, – брёвен стёсанных в гладкую стену, как в древних княжеских теремах. Плотник пробил в стене три окна, и сделал пристройку, да так ловко, что местные крестьяне, увидев такое прекрасное чудище, также захотели этого, и это нас как бы сроднило что ли, и мы, наконец- то подружились, и даже очень. Чтобы, дорогой