Самаркандские шалости

все его мысли. Скрип кровати, превратившийся в неистовый, протестующий стук по стене. Шепот, переходящий в стоны, затем в сдавленные крики. Её светлые волосы, разметавшиеся по подушке, как огненное зарево. Его собственное тело, движущееся с животной, забытой силой, не думая о последствиях, о завтра, о Екатерине, которая была в этот миг всего лишь призраком где-то далеко, в другой вселенной, под холодным светом настольной лампы.

Именно в самый пик этого буйства, когда казалось, рухнет не только кровать, но и весь хлипкий мир отеля «Шахризада», из темноты второй кровати раздался голос. Низкий, хриплый от сна и раздражения, абсолютно бесстрастный:

— А между вами уже чиваува!

Всё замерло. Стук прекратился. Александр, застыв в нелепой позе, с ужасом обернулся в сторону голоса. В свете телевизора, показывавшего теперь титры, он увидел лишь тёмный силуэт Алины Буйвол, лежащей на боку и смотревшей прямо на них. Её лицо было невозмутимым, как лицо судьи, фиксирующего фальстарт.

Ольга сначала замерла, а потом её тело затряслось от беззвучного смеха. Она закатилась, забилась, схватившись за живот, и её смех, наконец, вырвался наружу — громкий, раскатистый, счастливый.
— Буйвол, да ты гений! — выдохнула она сквозь хохот. — Чи-вау-ва! Это… это твоя любимая песня! Ты на гитаре исполняла!

Александр, сначала ошарашенный, почувствовал, как нарастающая истерическая волна поднимается и в нём. Стыд, нелепость, абсурд всей ситуации — всё это смешалось и выплеснулось хриплым, непривычным для него хохотом. Он рухнул на спину рядом с хохотавшей Ольгой, и они лежали, два дурака, трясясь от смеха, в то время как зритель из Дмитрова флегматично повернулась к стене и накрылась с головой подушкой.

Утро пришло жестоким лучом самаркандского солнца, пробившимся сквозь щель в шторах. Оно ударило Александра прямо в висок, где стучал маленький, но упрямый молоточек. Он открыл глаза и первым делом увидел блондинистый вихор на соседней подушке и знакомую до тошноты вышивку на своём синем халате, бесцеремонно сброшенном на пол. Память накатила тяжёлой, липкой волной. Он осторожно приподнялся. Ольга спала, свернувшись калачиком, с блаженной полуулыбкой на губах.

Тут зашевелилась вторая кровать. Алина Буйвол, уже одетая в спортивный костюм, с мрачным видом помешивала ложкой растворимую лапшу в кружке, которую залила кипятком из походного электрочайника. Она посмотрела на Александра ледяным, оценивающим взглядом.
— Кофе будет? — буркнула она. — А то на завтрак идти в таком виде... — она кивнула в сторону его халата, — стратегическая ошибка.

Ольга потянулась, зевнула на всю комнату и открыла глаза.
— Доброе утро, герои! — провозгласила она сиплым, довольным голосом. — Саша, не кисни. Буйвол, не пугай мужчину. Все живые, все довольные. Теперь все вместе идём демонстрировать здоровые лица всему шахматному сообществу!

Через сорок минут они спускались в ресторан на завтрак. Александр в своём вчерашнем, помятом халате, который пахнул теперь не только его одеколоном. Ольга — в ярком цветастом спортивном костюме, с ещё мокрыми от душа волосами, собранными в конский хвост. Алина Буйвол — неизменная тень в широких тёмных штанах и толстовке, с опухшим лицом. Они вошли в зал, где уже сидели десятки шахматистов, тренеров, функционеров. Всюду были взгляды — любопытные, осуждающие, насмешливые.

Александр пытался поймать глаза Екатерины. Она сидела за отдельным столиком у окна, с подругой Элиной Манвелян, и с невозмутимым видом ела йогурт, читая утренний бюллетень с партиями. Она даже не подняла головы, когда они проходили. Это было хуже, чем если бы она швырнула в него шахматными часами.

Ольга же, напротив, расцветала под вниманием публики. Она махала знакомым, громко здоровалась: «Привет, Серёж! Видел вчерашний эндшпиль?» — и властно указала на свободный столик в самом центре зала.
— Садимся здесь! — заявила она. — Надо, чтобы все видели, что мы не разбойники с большой дороги, а уважаемые люди, которые умеют и поработать, и отдохнуть. Официант! Три кофе, самый крепкий, и что у вас к кофе? Мёд? Принесите мёду!

Александр сел, чувствуя, как сотни невидимых иголок впиваются в него со всех сторон. Но когда Ольга под столом положила свою тёплую ладонь ему на колено и ободряюще сжала, а Алина, отпивая кофе, мрачно изрекла: «Расслабься, Жуков. Всем уже всё ясно. Теперь главное — не проиграть сегодняшнюю партию», — он с удивлением обнаружил, что помимо стыда и страха, в нём шевелится что-то ещё. Крамольное, опасное чувство… освобождения. Он был пойман с поличным перед всем миром, но впервые за долгое время он не был одинок в своём позоре. У него были сообщники. Пусть и такие эксцентричные.

3.

Прошло три дня. Три дня, в течение которых Александр Жуков и Ольга Сарделько существовали в своем ярком, дымном, слегка пошлом пузыре, который некоторые участники турнира обсуждали за глаза с похабным хихиканьем. Екатерина Грищук же к решающим поединкам превратилась в ледяную статую, отточенную до идеальных граней. Она выиграла две партии подряд у конкуренток, хладнокровно и безжалостно, как машина. Она давала короткие интервью, улыбаясь тем тонким, ничего не значащим движением губ, которое она заимствовала у королевских портретов.

Но ночью, в темноте их шикарного люкса, где они спали на разных кроватях, тишина была звонкой и говорила о многом. Александр пытался что-то сказать, извиниться, оправдаться — но супруга говорила, что ей надо готовиться к финишным баталиям. Дело в том, в одну из таких ночей, глядя в потолок, отражавший огни города, Екатерина приняла стратегическое решение. Ход конём. Не ради похоти, а ради восстановления баланса. Ответ супругу.

Её цель выбрала себя сама. Даниил Дубко. Молодой талант, взгляд которого на неё во время турниров был таким же чистым и преданным, как у щенка, смотревшего на своего первого хозяина. Он был неопасен, управляем и, что главное, умел держать язык за зубами. Идеальная пешка, которую можно было превратить в ферзя в этой личной войне.

Вечером напряженного дня, после своей победы, она не пошла на общий ужин. Вместо этого она надела то, что никогда не надела бы на официальное мероприятие: простые светлые джинсы и тёмно-синий кашемировый свитер, облегавший её стройную фигуру. Никаких украшений, кроме часов. Она выглядела как неприступная университетская преподавательница, снизошедшая до уровня студента. С этим видом она подошла к номеру 318.

Даниил открыл почти сразу, как будто стоял за дверью. Он был в мешковатых джинсах и футболке с принтом. Его комнату, в отличие от обжитого хаоса у Ольги, заполнял аскетичный, сосредоточенный беспорядок гения. Повсюду — распечатки партий, книги с закладками, ноутбук с открытой шахматной программой, на столе лежала забытая половинка батона и стояла полупустая чашка кофе.

— Екатерина? — его голос сорвался на фальцет от неожиданности. Глаза, большие и тёмные, расширились. Он мгновенно выпрямился, будто перед тренером.
— Здравствуй, Даниил. Можно на минуту? — её голос был ровным, тёплым, как летний дождь. — Хотела поздравить с сегодняшней партией. Твой семнадцатый ход конём на эф-шесть… это было смело.

Она переступила порог без разрешения, и он отпрянул, задев плечом стул. Комната внезапно стала казаться ему убогой, и он засуетился, сгребая со второго стула стопку шахматных журналов на разных языках.
— Ой, простите, тут бардак… я не ожидал… Садитесь, пожалуйста!

Она села, приняв элегантную, немного усталую позу. Её взгляд скользнул по комнате, отмечая детали, как компьютер сканирует позицию.
— Не извиняйся. Видно, что работаешь. Это почётно. — Она взяла со стола одну из распечаток — его анализ варианта Паульсена сицилианской защиты. — Интересная идея. Но ты упускаешь здесь скрытую контригру чёрных. Видишь?

Она протянула листок, и её пальцы едва коснулись его. Даниил вздрогнул, как от удара током. Он наклонился, стараясь вникнуть в диаграмму, но все его мысли были прикованы к её близости, к тонкому аромату дорогого лосьона для тела — холодный ирис и тёплый сандал.

Так начался её шахматный сеанс. Она говорила спокойно, точно, её указательный палец с безупречным маникюром скользил по диаграммам, показывая варианты. Даниил слушал, затаив дыхание. Для него это было как личная аудиенция у богини. Он ловил каждое слово, кивал, иногда робко возражал, и она, к его восторгу, принимала его возражения всерьёз. Она не просто учила — она втягивала его в свой мир, делая его соучастником своей мысли.

Через час в комнате стемнело, за окном зажглись огни минаретов. Екатерина откинулась на спинку стула.
— Устала, — произнесла она, и в её голосе впервые прозвучала трещинка, тень человеческой слабости. — Иногда кажется, что весь этот мир — одна большая доска, и все мы — фигуры в чьей-то бесконечной партии.

Даниил, опьянённый её вниманием и своим внезапным возвышением, выпалил:
— Вы — точно ферзь! Самый сильный!
Она медленно повернула к нему голову. В полумраке её лицо казалось высеченным из мрамора, но глаза… глаза горели каким-то странным, нечитаемым огнём.
— Ферзь силён, но и уязвим. Его могут пожертвовать в любой момент ради какой-нибудь далёкой, абстрактной цели. — Она помолчала, глядя на него. — Ты знаешь, что происходит с моим мужем и Сарделько?

Вопрос повис в воздухе, острый и холодный, как лезвие. Даниил сглотнул. Весь отель говорил об этом.
— Я… я слышал.
— Это больно, — сказала она просто, и её голос дрогнул. Искусственно? Или в этой дрожи была капля подлинной боли? Даниил уже не мог отличить. Он видел только страдающую королеву, и в его груди закипело рыцарское желание защитить.
— Он идиот! — вырвалось у него с пылом. — Он не понимает…
— Что он теряет? — закончила она фразу за него и встала. Подошла к окну, её силуэт вырисовывался на фоне ночного города. — Иногда, чтобы понять цену фигуры, её нужно… передвинуть.

Она обернулась. В её руке, которую она до этого держала у груди, оказалась маленькая лакированная шахматная фигурка — чёрный ферзь, который, видимо, валялся среди бумаг. Она подошла к доске, стоявшей в углу на табурете, где была расставлена незаконченная партия. Медленно, с невероятной грацией, она взяла белого ферзя и сняла его с доски. На его место она поставила чёрного.
— Видишь? Иногда для победы нужна жертва. Или… смена цвета.

Она была так близко, что он чувствовал тепло её тела. Его сердце колотилось так, что, казалось, оглушает все звуки. Разум кричал, что это ловушка, что он играет с огнём. Но всё его молодое, пылкое существо рвалось в эту ловушку, к этому огню. Она была его идеалом, его недосягаемой мечтой. И теперь эта мечта сама протягивала к нему руку.

— Екатерина, я… — он не знал, что сказать.
— Катя, — поправила она его тихо. — Здесь, сейчас, я просто Катя.

Она подняла руку и кончиками пальцев провела по его щеке, чуть задев уголок губ. Это прикосновение было как удар молнии. Всё его сопротивление рухнуло. Он зажмурился, а когда открыл глаза, её лицо было в дюйме от его. И в её взгляде не было ни любви, ни страсти. Была холодная, хищная целеустремлённость, спрятанная за маской нежности.

— Ты такой талантливый, Даня, — прошептала она, и её дыхание