Повестка

Удары судьбы настигают даже влиятельных персон. Мой дядя, видный советский океанолог, перед кончиной пировал, как царь Валтасар. Госдача в Малаховке, дивный июньский вечер, дымок от шашлыка из парной баранины. Возбужденные от вина, раскрасневшиеся гости отплясывают в саду под ритмичные звуки «Рек Вавилонских». Лесть и восторги сослуживцев ласкают слух виновника торжества. Бурлит в хрустале бокалов боржом, льется рекой сладостное «Киндзмараули».

Ансамбль «Бони Эм» напевает политически сомнительные куплеты: «Да, да, мы рыдали, вспоминая Сион», но гости, к счастью, не понимают по-английски. Юбиляр, уже хмельной, просит приглушить музыку, произносит высокопарную речь. Мол, видали мы в гробу карьеристов из нового поколения. Еще посмотрим, чей институт отправят в Антарктику и кто получит Ленинскую премию…

На закате супруга юбиляра, статная дама с суровым взглядом матерого редактора центральной газеты, появилась в саду:

— Паша, — сказала она, — сколько раз просила спилить ветки у яблони? Ночью в окно царапаются, а у меня мигрень.

И вот седовласый руководитель научного учреждения, смахнув укроп с бороды, со ржавой пилой в руках, подобно пионеру взгромоздился на садовую лестницу…

Кто же знал, что лестница давно прогнила? Да что там лестница… Многое прогнило к тому времени: и ветхое строение госдачи, и сортир во дворе, и даже общественный строй…

Реки времени безжалостны к Валтасарам, им стоит вкушать сладкие вина с оглядкой на знаки судьбы. Что уж говорить про простых смертных, гуляющих на воле лишь благодаря безграничному милосердию божию. Вот недавно меня в районной поликлинике врачиха огорошила:

— Забирайте вот эти стёклышки, — говорит, протягивая мне какую-то прозрачную коробочку, — и везите на Каширку. Там высотка серая, найдёте.

— Стоп, какие «стёклышки»? Нафига они мне? — Чувствую в сердце аритмию.

— А что вы хотели? — Врачиха смотрит, будто я вчера родился. — После пятидесяти организм, считайте, с гарантии снимается.

— Мне, на минуточку, сорок девять! — вставляю я.

— А экологию учитываете? — не сдаётся она. — В воздухе свинец, радиоактивные могильники повсюду, статистика по району ни в какие ворота…

Короче, взял я эти «стёклышки», повёз куда сказали, отдал. Через месяц — результат. Вот тут-то меня накрыло. Стою в очереди, ноги ватные. Плюхнулся на банкетку, в глазах сиреневый туман, а в голове дурацкая песенка крутится: «Мы едем, едем, едем в далекие края…»

В финале ко мне вышел старенький профессор, страдающий ревматизмом и кашлем. Удивительно, как без посторонней помощи шагал. В глазах — такая бездна сочувствия, что я чуть не зарыдал. Сует от мне ватку с нашатырем под нос.

— Ну что, оклемались? — спрашивает, а сам захлебывается от кашля.

— А… что теперь? — выдавил я.

— Езжайте домой. Кхе-кхе… отдохните. Постарайтесь отвлечься.

— Доктор, а лечение какое? Может, витаминчиков принять? — беспомощные слова вылетали из меня сами собой.

— На данном этапе… кхе-кхе… — Он сделал паузу. — Никаких витаминов не надо. Проводите больше времени… кхе-кхе… с близкими…

— Нет у меня близких, доктор. Маму пять лет назад схоронил, больше никого не осталось.

— Это меня не касается… кхе-кхе… — Доктор сморщился. — Если начнутся сильные боли — сразу к нам. При наличии мест определим во второй корпус. Но торопиться не советую… кхе-кхе. Если боли терпимые — баралгин, он без рецепта, или… кхе-кхе… коньячок.

Поехал я домой приободрённый. Хрен вам, подумал я, еще посмотрим, чья возьмет! Народная медицина не таких на ноги ставила. Знакомой с работы недавно облепиху тертую с сахаром прописали от мозговых явлений, и у нее эти явления как рукой сняло. Боярышник на спирту, говорят, мертвых из могил поднимает.

Но превратности судьбы только начинались. Спустя месяц, аккурат в декабре, меня сократили. Начальник вызвал на пятый этаж, усадил в мягкое кресло, налил водички с газом.

— Геннадий, дружище… — Он попытался изобразить сострадание, но получилась лишь слащавая улыбка. — Только пойми меня правильно… В связи с экономической ситуацией, знаешь ли, решено наше научное учреждение подвергнуть полной… реинтеграции. В родственной нам сфере нанотехнологий… сам знаешь, кой-кого сцапали, и поделом, кстати. Нам посоветовали… туже затянуть пояса и в таком виде с надеждой смотреть в будущее. Так что, брат, давай без истерик, подпиши-ка заявление, компенсацию начислим, как полагается.

Подписал я, конечно. Что тут сделаешь? Появилась масса свободного времени. Я даже телевизор пробовал включать, правда, без звука. Эффект странный: пломбы крошатся от зубовного скрежета. Потом к зеркалу подошел, гляжу — ого, седина пошла. Под глазами — тени, а зрачках — огонек злобного негодования. Думаю: ну его к лешему!

Позвонил двум-трем приятелям. Те как по методичке шпарят: жизнь благополучно налаживается, темп роста благосостояния удовлетворительный, настроение — от бодрого к восторженному.

Аппетит у меня пропал, да и бессонница терзала. Огромный, высотой этажей в десять, рекламный стенд за окном мигал так яростно, что у меня нервы расшатались. Казалось, что фигуры в камуфляже спрыгивают со стенда и с грохотом врываются в дверь… Грохот на самом деле раздавался из квартиры сверху. Там жил одинокий старикан, ветеран службы исполнения наказаний. По ночам он лупил костылем по унитазу и проклинал судьбу.

А после Нового года бац — как обухом по голове. Звонит бывшая соседка: мол, вам повестка пришла. Прописан я у матери, а живу на другом конце города. После смерти матери соседка проверяла почтовый ящик. Добрая душа, чтоб её черти побрали. Ночь я провел в сомнениях: идти или не идти. С одной стороны — гражданский долг. С другой — а вдруг ошибка?

***

С первым лучом встал, побрился, натянул чистую белую сорочку, черный костюм. Захватил медицинскую справку и отправился через всю Москву на метро. Выхожу на улицу — снег валит крупными хлопьями, будто перину небесную вспороли, ничего не видно. Голова кружится — то ли сахар в крови упал, то ли давление снизилось. Позавтракать ведь не успел.

Подхожу к троллейбусной остановке. Гляжу — старуха идёт, санки на верёвке тащит. А на санках — гроб.

— Милок, — просит старушка, — помоги это изделие в троллейбус затащить. — Пособие на похороны получила, чтоб не переплачивать, со скидкой в Грайвороново взяла.

— Без проблем, — отвечаю я. — А вы не подскажете, как до Полимерной улицы доехать?

— Не знаю, милок. — Она покачала головой. — Не слыхала. Тебе зачем?

— Повестка пришла.

— Ой, бедненький… Такой молодой, а уже повестка… Постой, милок. Сейчас же праздники. Тебе на какое число назначили?

Тут я спохватился: куда я пру, все дни в башке перепутались. В январе чуть ли не десять дней дают на опохмел. Но надо рискнуть, может, дежурный примет.

Наконец подошёл троллейбус — такой же, как в мои школьные годы, облупленный синий рогатый зверь. Помог я старушке затащить гроб в салон и сам удобно сел у окна на высокое сиденье над колесами. Загудел троллейбус, ходко покатил по свежему снежку. Окна заиндевели, сквозь них ни черта не видать.

В салоне, кроме старушки, еще два пассажира ехали. На задней площадке примостился работяга-ремонтник в комбинезоне с надписью «Мослифт». Высокий такой, жилистый, лицо серое, хмурое, как на похоронах. На ногах — валенки с калошами. Напротив меня уселась развесёлая гражданка в коротком драповом пальто. Сидит, подмигивает, лицом кривым гримасничает, кудряшки под платочком кокетливо поправляет, а у самой в колготах на коленке дыра.

Едем мы, остановки никто не объявляет. Долго что-то едем, укачало меня с непривычки, подташнивает… Главное, черт его знает, где сходить. Я ведь так и не узнал, где эта улица Полимерная. Скорее всего, сел не в ту строну. Надо было к кинотеатру «Саяны», а мы вроде к Аллее Жемчуговой двигаемся… «Каждый может зайти не в ту дверь», — вспомнил я ни к селу ни к городу фразу из интернета.

Слышу, старушка ворчит себе под нос:

— Никогда такого не было, чтобы вот такой бардак устроили. Все участки заранее позанимали! Где теперь нас хоронить будут? Хоть похороны отменяй…

Троллейбус задергался на рытвинах, потом внезапно его занесло на льду. Раздался глухой удар по крыше. Видимо, «рога» сорвались с проводов. Водитель, раздосадованный неожиданной поломкой, злобно прохрипел в микрофон:

— Машина дальше не пойдет. Прошу освободить салон.

Вот это поворот! Не иначе, техника решила саботировать мой гражданский порыв. Пассажиры потянулись к выходу, только старушка осталась сторожить свой драгоценный груз. Водитель взял ящик с инструментами, полез на крышу. Возился там, дергал за веревки, подтягивал «рога», шлепал их с силой в гнезда.

***

Район вроде был знаком с детства, где-то здесь я с пацанами портвейн в подворотне хлебал, потом схлестнулись с местными… Снег валил хлопьями — огромными, мягкими, они поглощали звуки. Меня вдруг в озноб кинуло, а через минуту холодный пот прошиб.

— Что, замерз, командир? — окликнул меня странный лифтер.

— Замерз, — говорю, — только я не командир…

— А кто же ты?

— Да не знаю, — смутился я, — заблудшая душа, наверное.

— Выпить хочешь, душа? — Он вытащил из кармана литровую бутыль.

Я выдернул пробку, сделал хороший глоток, и сразу отпустило. Жидкость была густая, маслянистая, как нефть, но приятная, терпкая. Озноб исчез, а в голове прояснилось, мир обрел резкость, будто кто-то покрутил окуляры невидимого бинокля.

— Слушай, командир, а чего мы тут кукуем? Пойдём присядем, закусим? — предложил лифтер.

— Куда?

— Да вон туда, во дворик, там и столик есть.

— А как же троллейбус?

— Да тут ремонта часа на два, успеем…

Я застыл в нерешительности. С одной стороны — свербел под ложечкой гражданский долг, с другой — что я, не человек, пожить права не имею? Мы пересекли небольшой пустырь, прошли через арку, свернули к детской площадке. Там, и правда, оказался столик, на лавке расположилась гражданка в драповом пальто. Мы с хмурым лифтёром устроились напротив, точно старые знакомые.

— Пирожки будете? — спросила дамочка.

Мы с готовностью кивнули. Она расстегнула молнию на своей вместительной сумке и извлекла пакет с пирожками, бутерброды с колбасой и баночку с солёными грибами.

— Погодите, — сказала она, — сейчас посуду достану.

Вскоре на столе появились тарелочки, чайные чашки. Лифтер разлил свою «нефть». Мы выпили, потом принялись жевать. От смущения я уставился в чашку, разглядывая узор. Тут меня как током ударило — знакомый рисунок. Бледные мотыльки в ромашках. Бабушкин кузнецовский сервиз. В голове замелькали обрывки детских воспоминаний: жиденький чай, пятиметровая кухонька, бодрые звуки радио…

— У меня такой сервиз был, — пробормотал я.

— Так это он и есть, — улыбнулась дамочка.

— В смысле? — Я поперхнулся пирожком.

— Да всё просто. — Она пожала плечами. — Твоя мама мне его передала перед смертью. Душевный человек.

— Вы её разве знали?

— Конечно, мы по соседству жили. — Она засмеялась, будто рассказала анекдот. — Кстати, пора знакомиться, меня Тоней зовут.

— Геннадий, — буркнул я.

— А я Евпаторий, — подал голос лифтер. — В честь всесоюзной здравницы нарекли… Но для своих