Повестка

Разберёмся.

Архип Харитоныч порылся на нижней полке буфета и вытащил старую канцелярскую папку. Несколько минут он листал её, хмуря густые брови.

— В личном деле сказано, ты к ракетным войскам приписан.

— Так точно! — ответил я. — В институте военная кафедра была.

— Троечник, небось? По глазам вижу, что военное дело учил спустя рукава. Стыдно! В случае ядерного удара твоя тройка тебе вряд ли поможет. В наше время либо «отлично», либо сразу на Соловки… Я до сих пор азы помню: по команде «вспышка слева» падаешь вправо и автомат телом прикрываешь. Ну да ладно… Ты лучше скажи, в Бога веруешь?

— Верую, — тихо сказал я.

— А в каком году крестился?

— В девяносто втором.

— Ну, тогда уже можно было… А то многие в восемьдесят седьмом попёрли наперекор, а государство запрещало. Некрасиво это. Государство — превыше всего.

— Да он свой парень, — вставил Витёк. — Тосты не пропускает, пьет без халявы.

— Вижу его насквозь, — проворчал военком. — Хлипкий он, болезненный, бледный какой-то. Если нас межконтинентальными накроют, от него толку будет как с козла молока. У тебя, парень, гемоглобин низкий, поди? Ты часом не либертарианец?

— Нет, менеджер проектов…

— Хрен редьки не слаще! Поганая профессия. Вот мой дед чеботарём был — до сих пор его сапоги на антресоли храню. Семейная реликвия. Провоняли, правда… Всё недосуг скипидаром от плесени протереть.

— Вы его сильно не браните, — попросила Тоня. — Он маму пять лет назад похоронил, до сих пор горюет.

— Ладно… — смягчился военком, — может, отпустить его с миром?

— Отпустите, Архип Харитоныч, — пропела Тоня сладким голоском.

Старик достал из ящика буфета штемпельную подушку и две печати, плеснул себе полстакана самогона, подышал на каждый штемпель и поочерёдно прижал их к пожелтевшей бумаге.

— На, держи. — Он протянул мне справку. — Теперь не переживай, все отметки на месте.

***

Когда мы вышли на улицу, пришлось зажмуриться — глаза резал ослепительный свет. Снег прекратился. Пышные сугробы отражали лучи восходящего солнца. Глаза слезились — невозможно было смотреть по сторонам. По извилистой тропинке мы подошли к арке, а затем направились к троллейбусу.

Он стоял с поднятыми «рогами» и открытыми дверями, готовый к отправлению. Тоня и Ёвпа зашли первыми, сели рядом со старушкой, которая, похоже, всю ночь провела у гроба. Витек остался курить на улице. Когда я забрался в салон, меня охватила такая усталость, что я испугался: больше не смогу идти.

— Мне бы прилечь, — прошептал я, не дойдя до сиденья и опускаясь на пол.

— Ложись сюда, милок, — сказала старушка, указывая на гроб.

— Погоди, я крышку сниму, — вмешался Ёвпа.

— А ничего, что я там вздремну? — спросил я, но глаза смыкались, накатывала сонливость.

— Поспи, милок, тебе там будет уютно, — ответила старушка.

Ёвпа помог мне снять куртку и устроиться в обитом белым прохладным шелком ложе. Двери закрылись, загудел мотор, троллейбус тихо поплыл вперед.

— Даст бог, к обеду управимся, — сказала старушка.

— Как же так? — плаксивым голосом затянула Тоня. — Такой молодой…

— Болел тяжко, один жил, — пояснила старушка. — Если бы не я, некому было бы похоронить. Нынче пособие получить — хождение по мукам, вот и гроб со скидкой взяла… С могилкой значит, как договаривались, поможете? — обратилась она к Ëвпе.

— Как обещал, так и сделаю, — буркнул обижено тот. — Что мы басурмане, что ли…

Мне хотелось вмешаться в эту странную беседу, но я уже не мог пошевелить губами. Ноги и руки онемели. Вдруг я вспомнил, что в кармане куртки осталась справка с отметками военкома. На мгновение мне стало тревожно: наверняка ее потеряют в суматохе. Но затем наступило сладостное умиротворение. Троллейбус тихо покачивало, я закрыл глаза.

— Следующая остановка — кладбище, конечная, — объявил водитель.