Группа из трёх человек шла на Ушбу не для рекордов. Они шли за тишиной. Лёша - фотограф, уставший от городского ада. Марина - геолог, влюблённая в камень. И Сергей - их гид, седой, как горные вершины, ветеран, для которого Ушба была старой, не до конца понятной и знакомой. Именно Сергей вечером у костра в базовом лагере, глядя на зловещий двойной пик, ощетинившийся ледовыми сбросами, сказал первое:
- Здесь есть один… местный. Не любит, когда шумят.
- Медведь? - спросил Лёша, настраивая штатив.
- Похлеще. Его Чёрным Альпинистом зовут.
И он рассказал. Не одну историю, а сплав их всех: про погибших влюблённых, про забытых друзьями, про то, как эта тень вбирает в себя всю не успокоенную боль гор. Лёша посмеялся. Марина заинтересовалась как учёный. А Сергей, закончив, долго смотрел на огонь, и в его глазах было то, что бывает у старых собак, чуявших волка.
На второй день пути, на подъёме к Ушбинскому плато, случилось первое. Марина, самая ловкая, вдруг поскользнулась на абсолютно сухом, шершавом камне. Её рюкзак, зацепился за выступ, сорвался и полетел в пропасть. Они слышали, как он бился о скалы целую вечность. В нём была часть продуктов и, что важнее, рация.
- Не бывает таких скользких камней, - бледно сказала Марина, глядя на свои трекинговые ботинки с идеальной резиной.
На плато их накрыл туман. Не обычный, сырой и белый, а какой-то густой, зернистый, почти физически ощутимый. В нём глохли звуки. Они встали лагерем у подножия ледовой стены, их крошечная палатка казалась единственной точкой реальности в молочном хаосе.
Ночью Лёша проснулся от того, что замёрз. Он потянулся к застёжке спальника и замер. Снаружи кто-то ходил. Медленные, тяжёлые шаги по фирну. Раз-два. Раз-два. Не спеша, методично, как часовой. Он толкнул Сергея. Тот открыл один глаз и, не говоря ни слова, поднёс палец к губам. Они лежали и слушали, как шаги делают круг за кругом вокруг их палатки. Утром следов не было. Ни одного. Фирн был девственно ровным.
- Высотная галлюцинация, - твёрдо заявил Лёша, но голос его дрогнул.
- Может, снежный барс? - неуверенно предложила Марина.
Сергей молча варил кашу. Потом сказал, не глядя на них:
[justify] - Барс ступает мягко. А тот… тот ступал, будто ноги не гнутся.
Штурм вершины начался в четыре утра. Они шли в связке: Сергей, Марина, Лёша. Лёд был крепкий, работа шла чётко. Но с каждым метром Лёшу всё сильнее охватывало чувство присутствия. Не страха даже, а наблюдения. Кто-то смотрел на него со стороны. Он оборачивался - только скалы да бездонная синева неба. Но чувство не уходило.
На самом сложном участке, отвесном ледовом сбросе, случилось второе. Крюк, который забил Сергей и на котором висела вся их жизнь, выскочил. Не сломался, не вырвался - именно выскочил, будто его вытолкнула из трещины невидимая сила. Сергей, сорвавшись, пролетел два метра и повис на следующей страховке Марины. Лицо его было пепельным.
- Я его забил намертво, - прошептал он. - Намертво.
Именно тогда они его увидели. Неясно, смазано, на противоположном, солнечном гребне. Фигуру. Не в яркой штормовке, а в чём-то тёмном, почти чёрном, сливающемся цветом со скалой. Она не двигалась. Просто стояла и смотрела на них через расщелину.
- Эй! - закричал Лёша, и эхо подхватило его голос, унося в пропасть. - Кто там?!
Фигура не ответила. Не сделала ни жеста. Просто… растворилась. Не ушла, не скрылась за выступом. Она будто впиталась в камень, исчезла, как пятно на глазу, когда моргнёшь. После этого они повернули назад. Решение было молчаливым и единогласным. Гора не пускала. Спуск был кошмаром. Их преследовало ощущение, что они убегают. Что сзади, в двух шагах, дышит что-то огромное, холодное и бесконечно одинокое.
У последнего перед плато ледопада Марина обернулась, чтобы сфотографировать их злополучный маршрут. Она подняла камеру, посмотрела в видоискатель и ахнула. На идеально чистой, голубоватой стене льда, там, где час назад ничего не было, чётко виднелась тень. Тень человека с рюкзаком. Она была неестественно чёрной, плотной, как дыра в реальности. И она не повторяла контуры скалы. Она стояла прямо, глядя на них сверху вниз.
- Он здесь, - просто сказала Марина, не в силах оторвать глаз от видоискателя.
Они почти бежали по плато к своей палатке. Вечер был ясным, безветренным. И тихим. Слишком тихим. Ни писка пищух, ни шума камнепадов. Тишина была гулкой, давящей. А у палатки их ждал сюрприз. На фирне, перед входом, лежал рюкзак Марины. Тот самый, что сорвался в пропасть два дня назад. Он был цел. Не порван, не разбит. На нём даже не было пыли. Он лежал аккуратно, лямками вверх, будто его кто-то бережно принёс и положил.
В этот момент у Лёши, у того самого скептика, что смеялся у костра, в голове прозвучали строчки из той самой поэмы Сарыма Кудерина «О Чёрном Альпинисте», которую цитировал Сергей. Строчки, которые он тогда не запомнил, но которые теперь врезались в память с ледяной ясностью:
«Прямо в лоб, на седловину,
По стене вели следы...»
Он поднял глаза и посмотрел на стену над их лагерем. По гладкой, почти вертикальной плитообразной плите, где не могло быть никаких следов, тянулась череда тёмных, влажных пятен. Они вели вверх, к седловине между пиками. Как будто кто-то мокрыми ногами только что прошёл туда. Сергей первым вошёл в палатку и зажёг фонарь. Его лицо в жёлтом свете стало древним, высеченным из страха.
- Он не хочет, чтобы мы ушли, - тихо сказал ветеран. - Он вернул рюкзак. Значит, мы ему что-то должны. Значит, игра только начинается.
Снаружи медленно, неотвратимо спускалась ночь. А в тишине, нарушаемой лишь их прерывистым дыханием, снова послышались шаги. Медленные. Тяжёлые. Но на этот раз они подходили не кругами. Они шли прямо к палатке. Шаги замерли прямо у входа. Не было стука, не было голоса - лишь густая, давящая тишина, в которой пульс отдавался в висках как барабанная дробь. Лёша, движимый диким, иррациональным порывом, рванулся к молнии входа.
- Не трогай! - шипением, полным первобытного ужаса, что Лёша замер на месте, остановил его Сергей. Ветеран не отрывал взгляда от нейлоновой стенки палатки, будто мог видеть сквозь неё. - Сиди. Молчи. Дыши тише.
Марина зажмурилась, её пальцы впились в рукав Лёши. Они сидели, три островка тепла и страха, в крошечной нейлоновой палатке, затерянной в безразличной каменной пустыне. Минута тянулась как час. Потом шаги раздались снова - медленные, тяжёлые, неуклюжие. Но теперь они удалялись. Звук стал тише, растворился в ночном шорохе ледника, и наступила та самая гнетущая тишина, что хуже любого крика.
- Ушёл? - выдохнула Марина, не открывая глаз.
- Он никуда не уходит, - глухо проговорил Сергей. Он наконец отвёл взгляд от входа палатки и принялся на ощупь рыться в своём рюкзаке. - Он проверяет. Знакомится. Рюкзак - это… приглашение. Или пропуск…
Из рюкзака он извлёк фонарь и маленькую, потрёпанную тетрадь в клеёнчатой обложке. При свете фонарика он открыл её на странице, испещрённой плотным, бисерным почерком.
- Дневник деда, - коротко объяснил Сергей, листая страницы. - Он тоже ходил здесь. В пятьдесят третьем. Из его группы вернулся только он один. Дед говорил, что чуть не сошёл с ума, всё твердил про какого-то «часового». Я думал, это бред… - Его палец остановился на строчке. - Слушайте: «Третий день на плато. Туман. Петров пропал ночью. Пошли за ним, нашли на краю бергшрунда. Сидел, смотрел в стену. Говорил: «Он зовёт наверх. Говорит, там тепло». Оттащили его от трещины, но он… не весь вернулся. Тело, вроде и живое, а вот с разумом, что-то не так. Вечером у палатки были слышны шаги. Не наши…».
Сергей захлопнул тетрадь. В его глазах боролись страх и какая-то мрачная решимость.
- Он не призрак одного человека. Он - правило. Как закон тяготения или лавинная опасность. Просто его условие - присутствие. Наше внимание его… кормит. А страх - делает сильнее. Дед записал в конце: «Единственный способ: не играть в его игру. Не признавать его правил».
- Как?! - почти крикнул Лёша. - Он выбивает крючья, крадёт и возвращает рюкзаки, ходит кругами! Какие тут правила?!
- Правила гор, - тихо сказала Марина. Она открыла глаза, и в них, сквозь панику, пробивался луч профессионального интереса. - Он действует через среду. Камень, лёд, туман. Он часть этого места. Значит, и бороться нужно с местом. Нужно… изменить расклад.
Сергей кивнул:
- Мы уходим. Не завтра на рассвете. Сейчас. Немедленно. Вниз, к границе ледника. Туда, где кончается его… епархия.
Сборы заняли не больше пяти минут. Всё лишнее бросили. Вылезая из палатки, каждый невольно вглядывался в темноту. Плато, залитое холодным светом почти полной луны, было пустынно и неподвижно. Их брошенная палатка казалась маленьким, жалким надгробием. Они пошли не по своему вчерашнему следу, а напрямик, через трещиноватую часть ледника. Шли быстро, почти бежали, спотыкаясь в тенях. Лёд звенел под кошками, которые они нацепили для движения по леднику, дыхание рвалось клубами пара. Лёша, оглядываясь, поймал себя на мысли, что ищет на фоне звёзд чёрный, неподвижный силуэт на гребне. Его не было.
На полпути к скальному отрогу, служившему границей плато, их остановил звук. Не шаги. Это был скрежет. Металлический, протяжный, словно по льду волокли что-то тяжёлое и железное. Звук шёл снизу, из зоны трещин, куда они как раз направлялись. Сергей