слабо освещающий маленький шалашик, притулившийся на краю узкого островка и ставший для нас приютом на ночь, укрыв от всех неприятностей и страхов окружающего мира. Я бегом вернулся в наше скромное убежище. Заснуть не удалось. Снова стали одолевать сквозняки. Я осторожно подвалился к Пашкиной спине, на редкость теплой и мягкой.
— Ты чего?! — сонно прошептала она.
— Да, прохладненько! — отозвался я, засовывая озябшие ладони себе между колен.
— А-а! — безразлично протянула девчонка и плотнее прижалась ко мне.
И я тут же быстро согрелся, успокоился и отключился от всего, происходящего вокруг...
В ЛЕСУ
Утро встретило нас звонким пением птиц, лягушек и водяных жуков. По болоту резвились нежно-розовые барашки тумана. Сквозь непрочные стенки шалаша струились лимонные нити солнечного света. До одурения пахло свежей хвоей и болотными испарениями. Я выбрался из шалаша и немного размялся, посражавшись с невидимым соперником.
Пашка сидела у костра и пыталась его реанимировать, упорно раздувая еще не успевшую остыть золу. Несмотря на все злоключения прошлых дней, настроение было отличным. Я почему-то был уверен, что сегодня моя уральская эпопея обязательно завершится. Если вчера вертолет смог подняться в небо лишь после полудня, то нынче спасатели могут работать с раннего утра. А значит, нам надо поскорее выбираться из болота на более твердые и открытые пространства. Мы немножко погрелись у костерка и двинулись к лесу, манящему росными изумрудами хвои. Метров триста пришлось идти по воде, но это было нетрудно. Дно не засасывало, а глубина этой заводи едва переваливала за колени. Я не боялся, что подмочу концы своих бриджей, а вот Пашке было сложнее — пришлось поднимать подол длинного платья и держать его в руках. И все же мы довольно быстро добрались до леса. Тут все было иначе, чем на надоевшем болоте: могучие стволы сосен, елей, пихт, лиственниц уносились в бескрайнюю синеву неба. Темно-коричневую твердую землю покрывал сплошной ковер опавшей хвои, шишек, сухих веток с редкими островками зеленой травки и мха. Свежий воздух был пронизан томными ароматами смолы. Хотелось дышать полными легкими. Вверху весело пели птички, по деревьям резвились белочки и бурундучки. Единственное, что мне здорово мешало, так это босые ступни ног. Приходилось идти осторожно и глядеть на землю. И все равно было весьма колко.
— Так далеко не уйдешь! — подумал я.
Но делать нечего, приходилось терпеть. Примерно час мы брели вдоль кромки болот, пытаясь отыскать сухой путь обратно к реке, но царство кикимор явно не желало нас пропускать и вновь зазывало к себе в гости.
— Ну, уж нет! Дудки! В болото — ни ногой! — говорил я себе, вздрагивая от боли, когда моя пятка внезапно с противным хрустом опускалась на шершавую шишку.
Когда мои ноги стали буквально гореть от бесчисленных уколов и царапин, я сделал привал.
— Слушай, Пятница, а давай-ка лучше рванем к горам! Там за этим лесом я видел зеленую гряду. Какая нам разница на какой вершине сидеть? Вертолет нас везде достанет... А то, я гляжу, эти болота и не думают расступаться.
— Хорошо! — согласилась Пашка, и мы тут же услышали мерное урчание винтокрылой машины.
Мы вскочили и завертели головами. Но вертолет летел, видимо, где-то в районе реки.
— Эх, были бы мы сейчас на своей горе! — воскликнул я. — А то тут они нас и не заметят!
— Может, увидят наше кострище и все равно приземлятся! — предположила девчонка.
— Да там и приземлиться-то негде... Разве что на болоте...
Рокот то отдалялся, то приближался. Похоже, спасатели кружили над рекой, прочесывая наш путь от парома до пещеры. А может, это мне только казалось... Эхо на болотах было раскатистым и обманчивым. А что, если это был вообще не вертолет, а реактивный самолет, проносящийся над тайгой? Я огляделся и заметил метрах в пятидесяти от нас довольно приличную полянку:
— Паш, гляди! Рвем туда! Разведем по-быстрому костер, может, нас и заметят!
И мы кинулись в глубь леса.
— Уй! Ой! Йес! Йес! Йес! Муш куейс! — выкрикивал я, наступая то на сухие шишки, то на острые иглы хвои, то треща корявыми сучьями.
Кое-как, вприпрыжку достиг поляны. Тут действительно хорошо просматривался довольно приличный кусок неба, по которому мирно бежали бело-снежистые облачка.
— Паш, берем хворост быстрей! — и я кинулся к валежнику. — Только смотри, могут быть змеи!
И тут внезапная острая боль пронзила мою ногу. Большой палец с ходу врезался во что-то тупое, жесткое и, как мне показалось, даже раздвоился от удара!
— У-о-у-у! — взвыл я и, хватаясь руками за ногу, покатился по земле.
— Что случилось? — крикнула Пашка.
— Нога! Я, кажется, разбил палец!
Девчонка отбросила уже прихваченную охапку хвороста и кинулась ко мне. Бегло взглянув на мою ногу, она встревожено произнесла:
— Ой, Жорка, у тебя кровь хлещет! Потерпи, я сейчас перевяжу! — она быстро завернула подол платья и ловко оторвала от своей длинной «ночнушки» солидный кусок материи.
— Погоди... лежи смирно... потерпи... потерпи секундочку... — шептала она, занимаясь моей раной.
Я закусил губу и затих. Осторожно осмотрев палец, Прасковья принялась его ловко перевязывать. Было совсем не больно.
— Ничего страшного! Просто рассек сильно... Наверное, напоролся на сук... — тихо говорила девчонка. — Кость цела, вывиха нету... Ногтю, правда, досталось, но это ерунда... Все заживет...
— Вот невезение! Надо же, угораздило! Проклятая коряга!
— Плохо по лесу босиком-то ходить! Муку-ейс! Так, что ль, арабы-то говорят?
— Муш куейс! — поправил я и улыбнулся, мне сразу стало гораздо легче.
Замотав мой палец, Пашка осмотрела мои ноги и вздохнула:
— Да ты уже весь в синяках и царапинах! Больно, небось?
— Да ничего... Ерунда, — отозвался я. — Терпимо еще.
— Нет, так не годится. Вот что, дай-ка мне ножик!
— Зачем?! — удивился я.
— Давай-давай! Буду тебя обувать.
Я подчинился, так и не поняв замыслов девчонки. Она раскрыла ножичек и, умело им орудуя, укоротила свое платье почти до колен. Потом раскроила этот отрез и принялась точно портянками обматывать мои ноги.
— Ну, зачем ты?! — возмутился я. — Платье испортила!
— Пустяки! Оно мне все равно только мешает по лесу ходить, тоже за все сучки и коряжки цепляется...
Укутав ступни, она попросила меня подержать концы обмоток, чтоб не распустились, а сама ловким движением ножичка подцепила шнуровку на груди своего платья и распустила ее. Полученными жгутиками завязала портянки, чтобы держались плотно и не соскакивали с ног. И все это получилось у нее быстро и умело.
— Ого! Классная работа! — воскликнул я, поднимаясь.
— Ну как? Теперь лучше?
— Еще бы! Супер! Клёвые кроссовочки получились! Паш, да ты гений!
Девчонка улыбнулась и поправила переставшее теперь закрываться на груди платье. И тут я спохватился:
— Вертолет! Где он?!
Мы прислушались. Стояла мертвая тишина. Даже птицы стали затихать, забившись в прохладные заросли. Солнце начинало припекать. В лесу сразу сделалось душно и влажно.
— Эх, улетел! — выдохнул я. — Ну-у-у... Все из-за этого сучка! — и я от злости пнул корягу ногой, забыв, что теперь я раненый.
Пришлось вновь издавать вопль и скакать возле сосен на одной ноге.
— Ну зачем ты?! Осторожней надо! А то опять кровь пойдет! — упрекнула меня Пашка.
Мы вышли на поляну. Тут уже было страшное пекло. Вертолет больше не появлялся, если только, конечно, это был именно он. Может, улетел на дозаправку.
— Ладно, Паш, давай лучше двинем к горам. Там-то уж надежнее всего будет местечко! Залезем на сопочку повыше — нас даже со спутника заметят! Только вот нам надо будет держаться северного направления. Ты как, в этих всяких азимутах разбираешься?
— Угу! Меня бабушка еще учила, чтоб в лесу не заблудиться.
— Серьезно?! Ну, тогда мы не пропадем!
— Так, сейчас определим, где тут север, — сказала Прасковья и, оглядевшись, подошла, наверное, к столетней сосне. — Вот смотри: комель деревьев на северной стороне обрастает мхом и лишайниками, и кора на дереве должна быть тут более темной и шершавой. Камни, валежник, пни тоже обрастают на севере. А ночью северная сторона неба светлее южной. Жаль, у нас нет часов, а то тоже можно было бы определить нужное направление.
— Как это?
— Надо днем часовую стрелку направить на солнце. Линия, делящая угол между стрелкой и цифрой два (а зимой будет цифра один) пополам, покажет направление на юг! Понятно?
— Здорово! А я этого и не знал, — сказал я и почесал затылок. — Ну, тогда вперед, моя умная Пятница!
— Идемте, сеньор Робинзон!
В Пашкиных онучах идти стало гораздо веселей. Правда, опять заворочался предательский голод. Палец ныть перестал, и настроение у меня вновь улучшилось. Скоро в лесу стало совсем как в бане. Остро запахло смолой и испарениями земли. Захотелось пить. Ветер почти не залетал к подножию высоченных сосен, и поэтому нам стало не хватать кислорода. Мучила испарина. Чтоб не думать об этих временных неудобствах лесного быта, мы шли и болтали о школе. Рассказывали друг другу о любимых и нелюбимых предметах, об учителях, об одноклассниках, о своей успеваемости... Так незаметно мы прошли несколько километров. За это время разыгрался уже совсем волчий аппетит, жажда постепенно вынудила нас замолчать, пот противно промочил одежонку. Один раз вновь появлялся гул в небе. Но теперь это было западнее нас. Еще мы как-то заметили на небе белую полосу — след от реактивного самолета. Захотелось поскорее выбраться из-под душного полога леса и, достигнув высот, вновь осмотреть разом все окрестности, да и самих себя открыть всему миру. Сколько уже натикало времени, мы не знали. Отдыхали. Снова брели. Летний день долог... Наконец, перерывы стали все более частыми и продолжительными. И лишь когда солнце угомонилось, в лесу сделалось несколько прохладнее. Я понял, что и сегодня нам спасателей не дождаться и до гор не добраться. Палец от долгой ходьбы опять разболелся и закровоточил. Пашке пришлось сменить повязку. Я был ей так благодарен за это. И зачем я только обижал эту девчонку? Ведь ей сейчас было нелегко: таскаться тут по лесам и болотам голодной и уставшей, да еще и со мной возиться — с человеком, часто ее обижавшим... Хотелось сделать для нее что-нибудь доброе, приятное, чтобы она хотя бы улыбнулась, расслабилась. Но что я мог? Когда солнце стало скатываться с небосклона, все мои мысли переключились на решение проблемы нашего вероятного ночлега в лесу. Перспектива была малоприятная: коротать темное время суток в компании змей, клещей, комаров да муравьев.
А ведь в этих лесах еще и медведи, и волки, и кабаны водятся! Тайга все-таки! Тут кое-кто даже с сасквачами встречался! От столь грустных дум доброе мое настроение сильно испортилось. Я взглянул на Пашку. Она выглядела крайне уставшей. Брела как-то понуро, держа в руке сосновую веточку с шишкой на конце, и даже не отбивалась от мошек. Всегда живые косички теперь как-то беспомощно свисали на расстегнутое платье, из-под которого белела кружевная «ночнушка». Девчонка стоически переносила все испытания. И это придавало сил и мне самому. И тут меня осенило: да ведь она, наверно, молится! Просит о помощи свою Параскеву! Интересно, что она для нее сделает? Да и вообще интересно, кто она такая — эта святая Пятница? Что за страдания претерпела, чтобы
