думал Костя, таращась в ночное небо. Ему не спалось. Было слишком светло.
Это была редкая ночь двенадцатикратного полнолуния. По небу, выстроившись широким полукругом, с неравными промежутками, медленно плыли все двенадцать лун Залара, из которых лишь четыре были истинными. Естественное происхождение имела только одна из этих четырех, еще две представляли собой выгрызенные насквозь астероиды, транспортированные на орбиту еще в первые годы колонизации планеты с целью добычи с них полезных ископаемых, которых не хватало на Заларе. Последняя являлась обломком древней заброшенной орбитальной станции, так же построенной в первые годы колонизации.
Восемь мнимых лун являлись отражениями четырех истинных. Соответственно, у каждой истинной луны было два отражения: одно – прямое, второе – негатив в красном спектре. Появление мнимых лун объясняли наличием некоей “зеркалосферы” – специфического, существующего только на Заларе очень тонкого слоя атмосферы. Интересной особенностью отражений было то, что их фазы зачастую могли не совпадать с фазами прототипов.
Я знаю, почему на Заларе не бывает лунатиков,– с вназапным отвращением подумал Костя, глядя в небо.– Какой псих станет лунатеть вот под это,– и тут же память услужливо подсунула другую картинку: высоко-высоко в промерзшем небе одиноко светится голубовато-золотистая жемчужинка размером с крупную вишню… Со всех сторон высятся горы, и в морозной тишине слышно, как звенят, дрожа, в небе звездочки.
А здесь даже звезд не видно,– с нарастающим раздражением подумал Сцилевский. Двенадцать неправильных лун, вскаркбкавшись на верхушку небосклона, начали сползать к западу, неумолимо возвещая скорый рассвет.
Часа два осталось от ночи,– прикинул Костя.– И уже вряд ли заснешь… Чтоб вы пропали, уродища,– в сердцах безмолвно пожелал он лунам, мешавшим ему спать.
И небеса словно вняли ему. Восемь отраженных лун, те, которых на самом деле и в природе-то не существовало, вдруг задрожали, размазались по небу, и… пропали. Сцивевский слегка офигел. Он не был выдающимся астрономом, и в небесной жизни Залара разбирался слабо, однако он точно знал, что подобного быть не могло!
Может, глюк?– предположил он и даже ущипнул себя за руку, но тут же отмел нелепое подозрение. Четыре настоящие луны были на месте. Восемь как корова языком слизнула. Зато появилось несколько звездочек.
Судя по всему, было уже около четырех утра. Восточный горизонт странно посветлел.
Что за черт!– Сцилевский протер глаза.– Светает же не раньше шести! Все-таки глюки. Он пригляделся к востоку. Там, вдалеке, на самой линии горизонта, появилась тонкая светящаяся полоска, словно разделившая небо и землю. Она становилась все ярче и ярче, словно наливаясь светом.
Господи, я ведь этой треклятой тушенки ни разу больше в рот не брал,– с ужасом подумал Костя, зарываясь лицом в свой спальный мешок.– Неужели нанюхался?! Или она через кожу просочилась?!!! И, сосредоточившись на том, чтобы отогнать внезапный глюк, он не заметил, как к нему наконец-то подкрался сон.
* * *
– Ну пожалуйста, ну еще капельку. Ну еще совсем-совсем немножко. Еще только одну минуточку,– умоляюще пробормотал Костя, и, вздрогнув, как от толчка, проснулся.
То, что сейчас происходило, не было правильным. По самым скромным прикидкам, дело шло к полудню. Но будить его пинками почему-то никто даже не собирался. Умолять об “еще одной минуточке”было некого. Хоть час, хоть вообще до самого вечера – и никому никакого дела.
Он сел в своем мешке и протер руками глаза. Верблюды мирно паслись по полянке, лениво разрывая мордами почву и вытягивая из нее червей и изредка – полевых мышек. Беременная верблюдица, нелепо припадая раздувшимся брюхом к земле, азартно подбиралась к непонятно откуда взявшемуся здесь суслику. Тот заполошенно удирал от нее по всей поляне, пытаясь прятаться под бревнами и камнями. Верблюдица, несмотря на кажущуюся неповоротвивость, не отставала. Она, перебирая копытами и виляя костлявым задом, ползла за ним, сосредоточенно щелкая зубами, в которых уже успел застрять клок шерсти с сусличьего хвоста.
Дзави и Вонг с Борюсиком сидели у тлеющего костерка и о чем-то с жаром спорили, причем дискуссия уже грозила перейти в потасовку. Костя вылез из мешка и, подойдя к костерку, уселся рядом.
– Чего-то случилось?– поинтересовался он.
Дзави, не глядя, сунула ему в руки консервную банку с чем-то горячим и аппетитно пахнущим.
– Твой завтрак. Получи и отвали,– скомандовала она. Сцилевский поперхнулся, не успев дотянуться до ложки.
– Вы чего?..– обиделся он.
– Слушай, малыш,– ласково сказал Вонг.– Ты, может, не заметил, но мы разговаривали. А тут ты с дурацкими вопросами.
Костя цапнул ложку и пошел прочь от костра. Дзави презрительно сплюнула в сторону и что-то с раздражением процедила сквозь зубы. Вонг успокаивающе хлопнул ее по плечу.
Сцилевский, отойдя от них подальше, шлепнулся под невысоким деревом и, привалившись к нему спиной, принялся за свой завтрак. Верблюды в это время продолжали свой. Верблюдица, гонявшаяся за сусликом, наконец прижучила юркого зверька копытом за кончик хвоста. Теперь она задумчиво его обнюхивала, не обращая внимания на пронзительный визг и отчаянные попытки вырваться. Неподалеку верблюд с лишайником на боку меланхолично щипал траву и печально косил на нее глазом – не то с завистью, не то с укоризной.
Часа три спустя на траву уже переключились все верблюды, и Костя, поразмыслив, решил последовать их примеру. Оказалось, эта мысль пришла в голову не ему одному. Данное обстоятельство подтвердило правильность идеи, но резко затруднило ее осуществление.
Костлявая рука пронырливой канализационщицы, вечно оказывающейся поблизости, когда меньше всего этого ждешь, выхватила у него из-под носа самый сочный пучок травы, и тот с хрустом исчез в крепких желтоватых лейтенантских зубах. Костя проводил его тоскливым взглядом, давясь от кашля.
– Чего уставился?– невнятно буркнула Дзави, засовывая в рот новую горсть травы.– Ты уже сожрал больше чем верблюд. Другим оставь. И вали укладывать вещи. Полчаса и выдвигаемся.
Сцилевский молча направился выполнять приказ. В горле неприятно першило, и он, не удержавшись, выхватил клок травы из-под носа у беременной верблюдицы, которая едва не отжевала ему за это руку.
Причина всей этой суеты из-за чахлой серовато-желтой травки была простой. После полудня в воздухе повисла явственно ощущаемая гарь, от которой драло горло и душил кашель. Казалось, даже кислорода в воздухе стало меньше. От травы же становилось гораздо легче дышать. Правда, ненадолго.
* * *
Пожар, начавшийся, видимо, ночью где-то около сотни километров к востоку, оказался совсем нешуточным и, похоже, все еще продолжал полыхать, не собираясь прекращаться. Вся восточная сторона была затянута непроницаемо-туманной пеленой. Было непривычно душно и, казалось, даже жарче обычного. Ветер не принес ожидаемой прохлады, а дышать стало еще труднее.
Их караван шел всю ночь, не останавливаясь. Небольшой привал сделали только на следующий день, почти в полдень. Едва остановившись, люди и верблюды, не сговариваясь, накинулись на траву. К счастью, место было выбрано удачно – ее здесь оказалось вдоволь для всех, так что драки не случилось. Есть никому не хотелось. Основательно проредив траву в окрестностях лагеря, вся компания дружно завалилась спать, а через три часа снова двинулись в путь.
* * *
Неизменно прямая спина железобетонной лейтенантши, маячившая впереди, непривычно ссутулилась. Руки повисли, почти выпустив поводья, голова моталась из стороны в сторону. Похоже, вымоталась даже она, хоть это и казалось невероятным.
Сам Сцилевский давно уже спал с открытыми глазами, едва воспринимая происходящее. Верблюды тупо и механически, точно неживые, брели точнехонько друг за другом, не делаая, против обыкновения, даже малейших попыток уйти в самоволку.
К концу подходила уже третья ночь отчаянного марш-броска. Смысл всей этой спешки становился для Сцилевского все более туманным. Поначалу он считал, что они торопятся покинуть окрестности пожара, однако гарь и духота следовали, казалось, за ними по пятам, все усиливаясь.
Спасение, которого Костя уже перестал ждать, пришло около девяти утра. С запада повеяло прохладным морским ветерком, принесшим долгожданную свежесть и несколько отогнавшим дымовую завесу к востоку, откуда она и пришла. Люди и верблюды несколько воспрянули духом, но расслабляться никому не пришлось. По команде Дзави караван прибавил ходу. Обеденный привал отменился.
Отряд не остановился и вечером. Дзави лишь время от времени приказывала прибавить шагу. Безумная гонка продолжилась и под покровом ночи. Западный ветер стал заметно сильнее. От запаха гари, преследовавшего их целых три дня, не осталось доже воспоминания. На смену кашлю, мешавшему дышать, пришел зверский голод.сцилевский уже начал поглядывать на тушенку с гастрономическим интересом, чего не бывало с самого выезда из Глоба.
Под утро, едва начало светать, Дзави скомандовала привал. Оголодавшие верблюды с жадностью накинулись на тушенку, выхватывая ее прямо из рук, а то и вместе с руками (Сцилевскому пару раз чуть не отгрызли пальцы по локоть).
Стоянка длилась минут пятнадцать – только верблюдов и накормили. Людяи раздали сухари и гонка продолжилась с дружным хрустом.
Легкий морской бриз, повеявший свеждестью накануне утром, за прошедшие сутки успел превратиться в настоящий ураган. Группе даже пришлось ненадолго остановиться, чтобы получше закрепить поклажу на верблюдах. Дальше пошли пешком, ведя животных на поводу. Порывы холодного сырого ветра становились все сильнее, и едва не сбивали с ног уже не только людей, но и верблюдов. Сырость в воздухе пропитывала буквально все. Облезающие со Сцилевского лохмотья кожи тоже отсырели и хлопали под порывами ветра как мокрые обрывки бинта.
Окончательно стемнело, когда караван остановился. Заросли засохших колючек скрывали и так едва заметный низкий вход в пещеру.
– Здесь, что ли?..– спросил Вонг. Дзави поморщилась.
– Не дошли. Не успеем. Тут перекантуемся. Лишь бы не оказалось уже занято,– добавила она, подозрительно принюхиваясь.
Выудила из кармана револьвер и первой шагнула в заросли.
